Русь. Строительство империи 5

Глава 10

Я сидел в тереме и с интересом разглядывал князя Галича. Запах травяных отваров висел в воздухе. Грудь князя вздымалась тяжело, повязки на ребрах потемнели от крови. Огонь в очаге потрескивал, тени плясали по стенам, а я перебирал в уме его просьбу о погребении, как у Святослава. Честь, доблесть — он верил в это. Но Галич? Почему Оттон, далекий император, замахнулся на эту землю? Границ общих у него с нами нет, а интерес есть. Я подался вперед, локти уперлись в колени.

— Такшонь, — горло пересохло от долгого молчания, — ты сказал, Оттон на Галич зарится. Объясни. Зачем ему наш край? Он же за горами, в своих германских землях сидит.

Такшонь повернул голову. Он дышал с трудом:

— Не все так просто, княже. Оттон с Русью дела вел. С княгиней Ольгой переговоры крутил, а после со Святославом снюхался. Я знаю доподлинно — они о Византии думали. Галич для него — ворота на Балканы.

Я прищурился. Даже так? В груди шевельнулось любопытство. Святослав с Оттоном договаривался? Это очень интересно.

— Говори яснее, — сказал я. — При чем тут Византия?

Такшонь кашлянул.

— Оттон со Святославом хотели Византию прижать. Император германский силу свою растил, а греки ему поперек горла стояли. Галич — место важное. Через него пути идут, торговые, широкие. Святослав обещал Оттону думать о союзе, а тот Галич приглядел. Не просто так.

Длинная дорога, которая прорезает реки и леса, несет золото и меха. Значит, Оттон хотел этот путь под себя подмять? Я выпрямился.

— Чтобы Византию ослабить?

Такшонь медленно поднял взгляд.

— Да. Через Галич товары текут, как кровь по жилам. Кто путь держит, тот силу имеет. Оттон это понимает.

Торговля — дело серьезное. Я сам купцов привечал. А тут император Оттон делает то же самое. Я потер подбородок.

— И Святослав согласился? — спросил я.

Такшонь помедлил, потом ответил:

— Не совсем. Святослав слушал, обещал подумать. Он Византию сам не любил, но Оттону до конца не доверился. А тот давил. Галич ему нужен был.

Я встал, прошелся по горнице. В моей голове складывалась картина. Оттон видел в Галиче точку, откуда можно силу тянуть. Торговля — это золото, а золото — это власть. Я остановился у окна, за которым чернела ночь.

— Такшонь, — сказал я, не оборачиваясь, — а что Оттону с этого? Византию прижать — понятно. Но он же не дурак, свои выгоды считал. Стоило ли все это того? Что он хотел взять?

— Силу, княже. Византия — враг богатый. Оттон через Галич торговлю бы подмял, а с ней и греков придавил. Ему это выгодно.

Я повернулся, посмотрел на него.

— Ты уверен? — спросил я. — Про то, что Оттон с Ольгой говорил, со Святославом договаривался? Откуда ты это знаешь?

Такшонь усмехнулся, но усмешка вышла какой-то кривой.

— Слухи, княже. Да не простые. Люди мои в Галиче купцов слушали, что с запада шли. Оттон с Русью дела крутил, это точно.

Слухи — дело скользкое.

Такшонь откинулся на лавку, дыхание его стало тяжелее.

— Оттон не один был. С ним другие крутились. Но это я точно знаю — Галич ему нужен был из-за Византии. И Святослав это понимал.

Я смотрел на него. Оттон, Ольга, Святослав. Галич — это точка, где сходятся пути, где торговля дает силу. Но почему Святослав не дал хода всей этой истории? Или дал?

— Такшонь, — сказал я, остановившись у очага, — Святослав Оттону отказал?

Он ответил тихо:

— Не знаю точно, княже. Святослав хитрый был. Слушал, обещал, но делал по-своему. Оттон ждал, а потом Святослав погиб. Теперь ты за него.

Я смотрел в огонь. Пламя лизало поленья, искры взлетали вверх. Святослав погиб. Великий князь Руси. И Галич теперь Такшонь мне отдает. Оттон далеко, но рчки императора загребущие.

— Такшонь, ты говорил про пути. Это я понял. Но Оттон — воин, не торговец. Что ему еще от Галича надо?

Такшонь открыл глаза, взгляд его был мутным.

— Войска. Оттон через Галич свои дружины к Дунаю гнать хотел. Против Византии.

Я представил германских воинов — в доспехах, с длинными мечами, что маршируют через наши леса. Галич — ворота к большой реке. Я подошел ближе, сел напротив Такшоня, руки легли на колени.

— К Дунаю? Зачем ему туда?

Такшонь приподнялся на локте, повязка на ребрах натянулась. Он поморщился, но ответил:

— Дунай — река большая. Византия там силу держит. Оттон хотел греков с запада ударить. Галич ему нужен был, чтобы дружины пропустить.

Плацдарм. Значит, Оттон войну замышлял?

— Войска через Галич. А что он там, у Дуная, взять хотел?

— Италия, княже. Оттон туда смотрит. Византия ему в Италии мешает, силу свою кажет. Если греков ослабить, он там верх возьмет.

Я повернулся, посмотрел на него. Италия — земля далекая. Оттон рвался туда, а Византия ему мешала

Ослабить Византию — значит, открыть себе дорогу. Оттон это понимал.

— А еще воины наши ему приглянулись. — Добавимл венгр. — Славянские дружины в Европе славу имеют.

Я вспомнил Добрыню — широкоплечий, тяжелый меч. Алешу — топор в руках, сила в каждом ударе. Ратибора — кинжалы быстрые, точные. Они бьют крепко, это правда. Оттон на таких глаз положил?

— Он за славянскими воинами шел?

Такшонь усмехнулся, но усмешка вышла слабой.

— Да, княже. В Европе наших бойцов ценят. Оттон через Галич к нам бы пробрался, набрал бы людей, повел на юг.

Я смотрел в огонь. Пламя лизало поленья, искры взлетали вверх.

Галич для немца — путь к войне.

Я подошел к окну, посмотрел в ночь. Костры снаружи гасли, тьма сгущалась.

Власть. Оттон рвался к ней. Я представил, как германские дружины стоят у Дуная. Византия сильна, но Оттон хотел стать сильнее.

— И сколько воинов он мог взять? — спросил я, не оборачиваясь.

Такшонь помолчал, потом ответил:

— Сколько дал бы, княже. Сотни, тысячи. Наши люди бьют крепко, а Оттон это знал. Через Галич он бы к нам пришел.

Я сел у очага, положил руки на колени. Галич — это точка, где начинается война. Оттон видел в нем силу, которую я только начал понимать. Я посмотрел на Такшоня.

— А если бы он пришел? — спросил я. — Что бы стало?

Такшонь закрыл глаза, голос его стал тише:

— Война бы большая была, княже. Византия бы дралась, а Оттон бы нас в нее втянул. Галич бы первым стоял.

Я все равно не понимал. Зачем Оттону чесать левое ухо правой рукой? В смысле, зачем идти на Византию самому, если можно натравить на нее кого-нибудь? Может так и было? Оттон натравил на византийцев Святослава, а те решили Русь прижать к ногтю.

Император далекий, а его планы близкие. Я повернулся к венгру.

— Оттон один действует? Кто у него в союзниках?

Такшонь открыл глаза и заговорил:

— Польша, княже. Мешко, князь ихний, с Оттоном снюхался. Он к Галичу близко стоит. Это из тех кто близко.

Вот только ее не хватало. Польша…

— Мешко? — переспросил я. — Это кто такой?

— Пару лет назад он в веру латинскую ушел. Оттон его к себе привязал. Союзник он теперь.

— И что Мешко от Галича хочет? Землю?

Такшонь приподнялся на локте:

— Влияние, княже. Польша к Червенским городам примыкает. Мешко на восток смотрит, Галич ему нужен. Оттон его поддерживает.

Я повернулся, посмотрел на него.

— И при чем тут Галич?

— Оттон печенегов боится. Кочевники с востока идут, силу имеют. Мешко с Польшей — стена. Галич он хочет под себя взять, чтобы отгородиться от кочевников.

Я промолчал. Печенеги.

— А Галич ему зачем для этого?

— Мешко Галич возьмет, печенегов остановит. Оттон ему поможет, силу даст.

Я смотрел в огонь. Пламя лизало поленья, искры взлетали вверх. Значит, Оттон не только войну с Византией вел, но и восток прикрывал? Я повернулся к Такшоню.

— А вера тут при чем?

Такшонь усмехнулся, усмешка вышла слабой.

— Вера — сила, княже. Оттон латинскую церковь несет. Мешко в нее ушел, а теперь Галич под нее подмять хочет. Христианство там укрепить. Оттон себя защитником веры зовет. Через Мешко он Галич взять хочет, священников туда послать.

— А Мешко с этого что имеет?

Такшонь закрыл глаза:

— Власть, все банально. Власть. Мешко Польшу растит, а Галич ему восток откроет. Оттон ему мечи дает, людей. Вместе они силой возьмут свое.

Я смотрел в ночь за окном. Костры гасли, тьма сгущалась. Я повернулся к Такшоню.

Итак, подытожим.

Я сидел у очага, глядя, как огонь пожирает поленья. Тени от пламени метались по стенам терема, а я перебирал в уме то, что только что услышал, пытаясь сложить из обрывков цельную картину.

Оттон, император германских земель, явно не просто так заглядывался на Галич. Такшонь прав: это не только торговые пути. Галич — ключ к Дунаю, а Дунай — путь к богатой Византии и дальше, к Италии. Оттон, судя по всему, мечтал о величии, каком не видывали со времен старого Рима. Он называл себя защитником веры, но за этим громким титулом скрывалась жажда власти. Византия, с ее золотом и флотом, стояла у него поперек горла, и он искал способ ее ослабить. Галич для него — плацдарм, откуда можно ударить по грекам, пропустить свои дружины к югу и заодно прибрать к рукам славянских воинов, чья слава гремела по всей Европе. Мои люди — Добрыня, Алеша, Ратибор — и впрямь бьют крепко. Оттон это знал и хотел силу таких богатырей под свое знамя.

Но зачем ему самому лезть в эту мясорубку? Такшонь намекнул, что Оттон хитёр — он мог натравить Святослава на Византию, чтобы Русь и греки грызлись друг с другом, а он бы пожинал плоды. Может, так и было? Святослав, воин до мозга костей, не любил Византию, но и Оттону до конца не доверял. Он слушал, обещал, но делал по-своему — пошел на греков сам. Теперь я на его месте, и Оттон, похоже, решил доделать начатое через Галич. Только вот я не Святослав.

А тут еще Польша с этим Мешко. Князь польский ушел в латинскую веру и снюхался с Оттоном. Польша стоит близко к Галичу, к Червенским городам, и Мешко явно хочет расти на восток. Галич для него — не только щит от печенегов, но и способ усилить свое влияние. Оттон, похоже, использует его как стену против кочевников, а заодно дает мечи и людей, чтобы Мешко прибрал Галич под себя. И вера тут неспроста. Латинская церковь — это власть. Оттон через Мешко хочет насадить ее в Галиче, привязать наши земли к своему престолу. Если Галич падет под Польшу, а Польша — под Оттона, то Священная Римская империя получит кусок Руси без единого своего воина на поле боя. Хитро.

Византия тоже не спит. Лев Скилица уже показал зубы. Они знают про Оттона, знают про его планы. Византия сильна, но уязвима. Греки хотят нас подмять, заставить поклониться их императору, чтобы прикрыть свои границы. Они давят на Новгород, подкупают купцов, шлют своих «носителей» — таких, как те, что вышли из леса. Византия боится, что я объединю Русь и ударю по ним, как Святослав. И они правы — я это сделаю, но не ради Оттона и не по их указке.

Галич в этом всем — как кость в горле у всех сразу. Для Оттона — путь к войне и торговле. Для Мешко — щит и влияние. Для Византии — угроза, которую надо задавить. А для меня?

Галич — это Русь. Это моя земля. Такшонь отдает его мне и я не дам его забрать. Но держать его будет непросто. Если Оттон и Мешко сговорятся, а Византия ударит с юга, Галич станет полем боя. А за ним — вся Русь.

Вежа дала мне титул «Собиратель земель русских». Может это намек?

Я вижу, как велик этот мир и как много игроков тянут к нему руки. Священная Римская империя хочет войны и власти, Византия — контроля и выживания, Польша — роста и защиты. А Русь разодрана — Новгород, Киев, Галич, восточные князья, древляне, печенеги. Все дерутся за свое.

Огонь в очаге за спиной потрескивал, но мысли мои были далеко — не о Галиче, не о войне, что маячила на горизонте, а о Веже и тех, кто, как и я, носит эту систему в голове. Такшонь спал, его тяжелое дыхание смешивалось с треском поленьев, а я перебирал в уме все, что знал о «носителях». Их становилось слишком много, и это не могло быть случайностью.

Когда я очнулся в 968 году у Березовки, «Вежа» уже была со мной. Сначала я думал, что это только моя ноша, мой дар или проклятье. Но потом появились другие. Святослав и Огнеяр — первые, кого я встретил с «Вежей». Они говорили с ней, как я, использовали ее, чтобы побеждать. Потом Илья Муромец — богатырь, чья сила явно выходила за пределы простого человека. А недавно — эти «носители» из леса, что вышли против меня у ладьи Святослава. И Лев Скилица, византиец. Он тоже носитель. Слишком много их. Это «ж-ж-ж» неспроста.

«Вежа» не могла быть здесь всегда. Если бы она жила в этом мире веками, я бы слышал о ней раньше — в песнях, в сказаниях, в слухах. Но ничего такого не было. Ни слова о странной системе, которая дает знания, силу и очки влияния. Значит, она пришла недавно. Святослав, Огнеяр, Илья, Ратибор — они могли стать носителями незадолго до меня. Это объясняет, почему система кажется такой новой, такой чужой для этого мира.

Но вот что меня тревожило: носители не просто появляются. Они служат чему-то. Или кому-то. Взять того же Скилицу. Он — посланник Византии, действует по приказу императора. Его «Вежа» помогает ему давить на меня, угрожать, плести интриги. Он подчиняется своему господину. А если носитель служит кому-то, то что, если этот «кто-то» тоже носитель? Византийский император — Базилевс, как там его зовут, — может, и он с «Вежей»? Система ведь дает власть, а кто сильнее императора греков? Скилица — его рука, но мозг, что направляет эту руку, вполне может быть таким же, как я.

Я шагнул к очагу, сжал кулаки. А Оттон? Император Священной Римской империи, хитрый, дальновидный, с планами на Галич, Византию и Италию. Такшонь говорил, что он вел переговоры с Ольгой и Святославом, тянул Русь в свою игру. Что, если Оттон тоже носитель? «Вежа» могла дать ему умение видеть дальше других, плести союзы, держать Польшу и Мешко на коротком поводке. Его жажда власти, его замыслы — все это слишком точно, слишком выверено. Без системы такое сложно провернуть, особенно когда ты сидишь за горами, в германских землях, и тянешься к Дунаю через чужие леса.

Я остановился, глядя в огонь. Если Оттон носитель, то это меняет все. Тогда каждый крупный правитель — потенциальный враг с «Вежей» в голове. Мешко, князь польский, — а что, если и он? Польша близко, он с Оттоном в союзе, и Галич ему нужен не меньше, чем императору. Хакон, что бросал мне вызов, Игорь, что убил меня в Переяславце, Сфендослав, что заманил меня в ловушку в Новгороде, — все они носители. Хотя нет, Хакон не был носителем системы, система не предупреждала о наличии носителя рядом, когда я видел Хакона. А вдруг Вежа не одна? Вдруг их много, и каждая служит своему хозяину, сталкивая нас лбами?

Я вызвал Вежу в уме. Рыжая девица возникла перед глазами, скрестив руки.

— Слушаю тебя, княже, — промурлыкала система.

— Сколько вас? — спросил я прямо. — Сколько носителей? И кто их выбирает?

Она прищурилась, будто раздумывая, говорить или нет.

— Много вопросов. А ответов мало. Носителей хватает, но точное число тебе знать не следует. Выбираю не я — я лишь часть системы. Кто наверху, тот и решает. Может, случай, может, судьба. А может, кто-то вас сюда закинул, как тебя. Думай сам.

— А Оттон? Византийский император? Они носители?

— Хочешь знать про больших шишек? — она хмыкнула. — Могу только сказать: система любит власть. Где власть, там и мы. Но доказать не проси — сама не знаю. Ищи их, если любопытно.

Она исчезла, оставив меня. Любит власть. Это многое объясняет. Вежа цепляется к тем, кто может держать мир в кулаке — князьям, императорам, воинам. Святослав, Оттон, Базилевс, может, даже Мешко. Но если все они носители, то почему мы деремся друг с другом? Система нас сталкивает? Или кто-то сверху играет нами, как фигурками на доске?

В чем цель всего этого? Или это какая-то «королевская битва»? Ведь за убийство носителя Вежа дала мне 10 000 очков влияния. Да я за захват Новгорода меньше получил. Вот оно! Нужно завалить всех носителей? Нет, слишком банально, это мысля на поверхности. Тут явно что-то сложнее.

Я вернулся к окну, уперся руками в подоконник. Ночь снаружи была тихой, но в голове моей бушевала буря. Носители — это не просто люди с системой. Это игроки, каждый со своими целями. Скилица служит Византии, но его «Вежа» может быть связана с императором. Оттон, если он носитель, тянет Русь и Польшу в свою войну. А я? Я хочу объединить Русь, но что, если система этого не хочет? Что, если моя миссия — лишь часть чьего-то плана?

Если это так, то кое-кто просчитался. Я стал Великим князем. Пешка стала ферзем.