Родная земля

Глава 6

Коган замер на мгновение, ощущая холодный металл ствола у себя в спине. В его глазах мелькнуло нечто — ярость, унижение, а затем ледяное, почти машинное принятие. Он кивнул, едва заметно.

— Внедорожник! Ко мне! — его голос, сдавленный, но властный, прорвался сквозь гул выстрелов и шепот теней. — Прикрыть отход! Дымовые шашки! Огонь на подавление по головам!

Его люди, дисциплинированные и обученные, хоть и напуганные до полусмерти, среагировали мгновенно. Пространство заполнилось едким дымом, трассирующие пули прошивали черную пелену, вырывая из нее клочья тьмы и заставляя призрачные фигуры отступать, расплываться.

Броневик рванулся к нам, дверь распахнулась. Я толкнул Когана внутрь, прыгнул следом, давая последнюю очередь из автомата в сгущающийся мрак. Дверь захлопнулась, и машина, рыча двигателем, развернулась на месте и помчалась назад, по дороге, сминая кусты и оставляя позади хаос.

В салоне повисла тяжелая, прерываемая тяжелым дыханием тишина. Коган сидел напротив, вытирая платком с лица сажу и какую-то липкую черную слизь. Его взгляд был прикован ко мне.

— «Ключ», — наконец выдохнул он. — Они сказали «Ключ». И «Замок». Твой отец не просто что-то нашел. Он что-то украл у них. Или… запереть пытался.

— Похоже на то, — я отбросил пустой автомат на сиденье. — И теперь они хотят это назад. Или не хотят, чтобы это нашли мы. Ваша теория о кибератаке, полковник, трещит по швам. Это что-то другое. Древнее. И мой отец, похоже, был не только криптографом.

Коган мрачно кивнул, глядя в запотевшее, испачканное грязью окно, в котором отражалось его собственное искаженное лицо.

— Досье на генерала Прохорова было с пометкой «Ангел-Хранитель». Мы думали, это его позывной в системе ПВО. Теперь я понимаю, что это было нечто куда более буквальное. Он воевал с тем, против чего ракеты бессильны.

Он повернулся ко мне, и в его взгляде уже не было прежней снисходительности. Было тяжелое, выстраданное уважение солдата, который увидел настоящего врага.

— Твоя усадьба. Ты думаешь, он спрятал это там?

— Где еще? Он, кажется, знал местного мага и как-то сумел передать ему то, что нашел… Не зря эти твари… осаждали нас именно там. Они не просто так пришли. Они искали. А раз не нашли, значит, тайник хорошо спрятан.

— Спрятан… — Коган усмехнулся беззвучно. — Кажется, я начинаю понимать масштаб происходящего. Хорошо, Михаил Арсеньевич. Забудем о договоре. Забудем о том, что было. Теперь это наша общая война. И командуешь в ней ты. Я и мои люди — твой инструмент. Скажешь — штыки в землю, скажешь — идем в атаку. Но предупреждаю: если ты поведешь нас к поражению, я лично пристрелю тебя перед строем. Понятно?

В его тоне не было угрозы. Была констатация факта. Солдатский договор.

— Понятно, полковник, — кивнул я. — Тогда первое приказание: никаких больше «ваше сиятельство». Михаил.

— Константин, — кивнул он в ответ.

По старой жизни я знал, что среди равных, коими мы сейчас являлись по стечению обстоятельств, должно было быть полное доверие и никаких выканий. Мы ехали молча. Напряжение постепенно спадало, сменяясь тяжелой, гнетущей усталостью. Я смотрел на убегающую за окном темноту, пытаясь осмыслить все, что произошло. Отец Михаила, Арсений Прохоров, оказался не просто несчастным гением, сломленным системой. Он был стражем этого мира, коим являлся я в своём мире. Воином на невидимой линии фронта. И он проиграл в отличие от меня. Но Вселенная, видимо, неуступчивая дама, раз решила вместо одного война поставить другого. Того, кто все же один раз преуспел.

Через час мы остановились у отеля Глаши. Туман уже рассеялся. Внутри горел свет, а периметр был оцеплен машинами и людьми с автоматами. Может быть от простых оживших это и спасло бы… Вот только явись сюда Тёмные…

Я очередной раз убедился в том, что вовремя реализовал собственный план. Потому что в таких условиях только у меня имелся шанс спасти сестру от порождений тьмы. Хотя мои силы и были ещё далеки от оптимальных.

Я быстрым, но уверенным шагом направился ко входу.

У двери сидел Иван, прислонившись к стене и пальцами выстукивая какой-то ритм по коленке. Заметив меня, он оживился и подскочил мне навстречу.

— Живой! Ваше сиятельство! — он протянул ко мне руки, видимо, желая обнять, но я рукой остановил его, напоминая про субординацию.

— Где Маша? — холодно спросил я.

— Внутри. Спит. Нас только привезли сюда, и она сразу уснула. Утомилась. Такой стресс для всех нас, ваше сиятельство.

Я кивнул и прошёл внутрь.

В гостиной на диване, укрывшись пледом, мирно дремала сестра. Как бы мне не хотелось её будить сейчас, но нам надо было срочно возвращаться в наше имение.

Я осторожно коснулся ее плеча. Она вздрогнула и открыла глаза. В ее взгляде мелькнул испуг, сменившийся мгновенным облегчением, когда она узнала меня.

— Миша? Ты цел… — она села, сбрасывая плед. Ее глаза обводили комнату, цепляясь за знакомые детали, убеждаясь в безопасности. — Что случилось? Где Глаша?

— Одевайся. Мы уезжаем. — Мой тон не допускал возражений. В дверях стоял Иван, ожидавший приказа. — Иван, скажи Глаше собираться. Вы поедете за нами.

Маша, все еще не до конца проснувшаяся, но уже подчинившаяся железной необходимости в моем голосе, накинула плащ. Я взял ее под локоть, помогая подняться, и коротко кивнул Когану, который наблюдал за нами из угла комнаты, его лицо было каменной маской готовности.

— Константин, ваш «инструмент» нужен в работе. Выдвигаемся в усадьбу. Ваши люди обеспечивают периметр. Никого не подпускать. Особенно если это не люди.

Полковник молча кивнул и отдал тихую, четкую команду своим бойцам. Те мгновенно среагировали, заняв позиции у машин, проверяя оружие. Дисциплина, выдрессированная страхом перед обычной войной, теперь была обострена до предела столкновением с войной совсем иного рода.

Мы вышли в холодную ночь. Воздух был чист и свеж после тумана, пахло хвоей и влажной землей. Но под этой свежестью чудился привкус гари и чего-то медного, знакомый мне по иным полям сражений.

Я помог Маше устроиться на заднем сиденье внедорожника, сел рядом. Иван занял место водителя, Коган — на пассажирском сиденье. Дверь захлопнулась, звук показался неестественно громким в звенящей тишине ночи.

— Поехали, — сказал я, и броневик тронулся с места, сопровождаемый двумя другими машими с людьми Когана.

Маша молча смотрела в окно на проплывающие темные стволы сосен. Ее пальцы сжимали край моего плаща.

— Они вернутся? Те… тени? — тихо спросила она, не глядя на меня.

— Вернутся. Обязательно. Поэтому мы должны сделать это первыми.

— Сделать что?

— Найти то, что оставил отец. То, что он пытался у них отнять. Или запереть. — Я посмотрел на ее бледное, испуганное лицо и положил свою руку поверх ее сжатых пальцев. Моя рука, привыкшая сжимать рукоять меча, показалась мне сейчас неуклюжей и грубой. — Он сражался с ними, Маша. Один. И проиграл. Теперь наша очередь.

Она медленно кивнула, и в ее глазах, отражавших мелькающие в окне звезды, появилась не детская твердость. Испуг отступал, уступая место решимости. Она была дочерью своего отца и сестрой своего брата. Бегство не было в нашей крови. Только защита.

— Я помогу, — просто сказала она.

Я знал, что поможет. В ее лице, в ее голосе была та же сила, что когда-то заставила меня выстоять против всей Тьмы моего мира. Только здесь ей не нужен был титул Хранительницы. Ей нужно было просто быть собой.

Колонна машин, рыча моторами, вырвалась на пустынное шоссе и помчалась в сторону родового гнезда, навстречу тайне, оставленной генералом Прохоровым. Навстречу войне, которая из призрачной стала нашей общей и самой что ни на есть реальной.

Колонна, не включая фар, скользила по темной ленте асфальта, словно призрачный караван. Водитель вел машину с почти сверхъестественным чутьем, избегая выбоин, его глаза, привыкшие к ночным вылазкам, без труда читали дорогу в слабом свете звезд. В салоне царила напряженная тишина, нарушаемая лишь ровным гулом двигателя и тяжелым дыханием Когана.

Маша не сводила глаз с окна, ее взгляд был отрешенным, но собранным.

Она не плакала, не паниковала. Она впитывала реальность, какой бы чудовищной она ни была, и готовилась к бою. Я видел, как ее пальцы время от времени сжимались в кулак, а затем разжимались, будто она мысленно отрабатывала какой-то прием.

— Михаил, — нарушил молчание Коган, не оборачиваясь. Его голос был низким, хриплым от усталости и напряжения. — Эта усадьба. Она большая?

— Достаточно. Особняк и пара хозяйственных построек. Много мест, где можно спрятать… что угодно.

— И ты не знаешь, что именно мы ищем? «Ключ»? «Замок»? Это может быть что угодно — от древнего свитка до устройства, которое мои техники не смогут опознать.

— Отец был криптографом, — ответил я. — Его мир — это коды, символы, шифры. К тому же он передал это какому-то магу, а, значит, оно может лежать на самом видном месте. Мы можем тысячу раз пройти мимо и не заметить.

Полковник хмыкнул, но не стал спорить. Солдат в нем привык к конкретным целям — захватить высоту, обезвредить противника, уничтожить объект. Эта война с призраками и загадками была ему глубоко противна, но он принял ее как данность.

Часы тянулись мучительно медленно. Ночь отступала, уступая место серому, безрадостному рассвету. Сосны сменились оголенными, мокрыми от измороси полями, а затем снова густым, почти непроницаемым лесом. Мы не останавливались, меняя водителей на ходу, заправляясь из переносных канистр. Люди Когана работали как бездушный, отлаженный механизм.

Маша наконец дрёмала, её голова в такт покачиваниям машины падала мне на плечо. Я не отодвигался. Её сон был тревожным, веки подрагивали, а губы шептали что-то неслышное. Возможно, имя отца.

К полудню небо затянуло сплошной свинцовой пеленой, и пошел холодный, назойливый дождь. Он стучал по броне стекол, превращая мир за окном в размытое, серо-зеленое полотно. Эта монотонность действовала усыпляюще, но внутри меня всё сжималось в тугой, болезненный узел. Каждый километр, приближавший нас к усадьбе, был одновременно и облегчением, и новой порцией адреналина.

Иван, сменивший одного из бойцов за рулем, вдруг нарушил молчание, прошипев сквозь зубы:

— Ваше сиятельство… Сзади. Серый микроавтобус. Уже минут сорок как висит на почтительной дистанции. Не приближается, не отстаёт.

Коган мгновенно ожил, наклонив голову к приёмнику рации.

— «Волк-2», проверьте хвост. Серая «Пихта», госномер… — он бегло назвал цифры, которые передал Иван. Из рации послышался хриплый, спокойный голос:

— Понял. Проверяем.

Минуту спустя:

— Полковник, машина чистая. Арендована в соседнем городе на юридическое лицо-однодневку. В салоне… один водитель. Похоже, наш «доброжелатель» решил убедиться, что мы следуем по расписанию.

— Или ведёт других за нами, — мрачно добавил я.

— Поступил приказ? — спросил Коган у своего человека.

— Нет. Просто наблюдение.

— Оставить, — распорядился я, прежде чем полковник отдал приказ на агрессивные действия.

— Пусть думают, что мы их не заметили. Пусть думают, что у нас есть только одна цель. Пусть чувствуют себя в безопасности.

Коган кивнул с одобрением солдата, оценившего тонкий тактический ход.

— «Волк-2», продолжайте наблюдение. Дистанцию не сокращать. При попытке сближения — предупредительный выстрел в колесо.

— Понял.

Маша проснулась от тихого голоса по рации. Она потянулась, её глаза были запавшими, но ясными.

— Мы скоро?

— Ещё часа три, не больше, — ответил Иван, бросая взгляд в зеркало заднего вида.

Она кивнула, поправила растрёпанные волосы и больше не задавала вопросов. Её молчаливая собранность была поразительна. Она не была больше испуганной девочкой. Она была союзником.

Дождь усиливался. Серый микроавтобус, как призрачный сопровождающий, всё так же плыл далеко позади в пелене воды. Лес по сторонам дороги становился всё гуще и темнее.

И вот, наконец, в просвете между вековыми елями показались знакомые ворота. Они были распахнуты настежь, словно нас ждали. Слишком распахнуты. Слишком тихо.

Я приказал остановить машину, не доезжая до них. Если для кого и была здесь заготовлена ловушка, так только для меня. И никому другому туда не стоило соваться.

— Неужели… — попытался меня остановить Коган, когда понял, что я намереваюсь пойти туда один.

— Скажи своим людям, чтобы без моего приказа не показывались.

Маша схватила меня за руку, желая остановить. Я обернулся и наткнулся на ее умоляющие остановиться глаза.

— Ты в безопасности, — заверил ее я и отцепил девичьи тонкие пальцы.

Иван заглушил двигатель. Звенящая тишина.

Я побрел к воротам, осматриваясь вокруг и ища те самые засады. Все выглядело обыденным. Точно таким, каким было при моем отъезде.

Я медленно прошел через ворота, каждый нерв напряжен, ожидая засады. Но ничего не происходило. Улицы были пусты. Мокрый гравий хрустел под ботинками, дождь барабанил по крыше домов, стекая с подоконников мутными ручьями. Тишина была гнетущей, неестественной. Ни одного человека не вышло мне навстречу. Деревня словно затаилась в ожидании чего-то.

И ответ ожидал меня на крыльце особняка.

— Хан Байрак, — с усмешкой произнёс я, глядя на то, как этот наглец спокойно сидит в моем кресле и пьет чай из моей посуды. — Почему я не удивлён?

— Так бывает, когда мне отказывают в маленькой просьбе, — он ехидно в ответ развел руками. — Но тебе не поздно передумать и согласиться на мои условия.

— Быть твоей пешкой? Знаешь, как-то не по статусу мне будет.

Хан Байрак сделал медленный, театральный глоток чая, его глаза смеялись надо мной поверх края тонкой фарфоровой чашки.

— Пешкой? О, какой у тебя устаревший взгляд на шахматы, ваше сиятельство. — Он поставил чашку с тихим, но отчетливым лязгом. — Пешку приносят в жертву. Я же предлагаю тебе роль… скажем, ферзя. Сильная фигура. Свобода действий. Просто доска, на которой мы играем, немного больше, чем ты привык.

— И, конечно, королем на этой доске будешь ты? — Я сделал несколько шагов вперед, вода с плаща стекала на полированный пол. — Знаешь, я уже играл в подобные игры. Закончилось это тем, что предыдущий «король» отправился на свалку истории. И его доска сгорела дотла.

— Эмоционально. Но недальновидно. — Хан откинулся в кресле, сложив руки на животе. — Ты видишь угрозу в тенях, которые наступают на твой дом. А я вижу… потенциал. Твой отец это понял. Он пытался не украсть, а приручить. Найти «Замок» для «Ключа», что он нашел. Глупо запирать дверь в новый мир, верно? Её нужно открыть. И пройти первым.

— Приручить? — Я фыркнул. — По-моему, он пытался загнать обратно в клетку то, что вы с такими усилиями выпустили на волю. И судя по тому, как эти «питомцы» себя ведут, клетка была совсем не лишней.

— В каждой шутке есть доля правды. — Улыбка Байрака стала шире, но до глаз не дотянулась. — Твой отец был блестящим тюремщиком. Но даже лучшему тюремщику рано или поздно приходится делать выбор: встать по ту сторону решетки или быть раздавленным мятежными заключенными. Он выбрал третье — спрятать ключи и умереть. Сомнительная тактика.

— А ты предлагаешь тактику предательства? Встать на сторону заключенных?

— Я предлагаю тактику выживания. — Он вдруг стал серьезен.

Я посмотрел на него, на его безупречный костюм, на спокойные руки. Он выглядел как хозяин положения. Но любое здание можно пошатнуть, если найти нужную трещину.

— Понимаешь, Байрак, в тёмной комнате лучше всего видно того, кто сам излучает свет. Ты так усердно стараешься убедить меня в своей силе, что я начинаю подозревать обратное. Может, это ты боишься, что мы найдём то, что ищем? Может, этот «Ключ» — единственное, что может запереть не их… а тебя?

Надменная маска на лице Хана дрогнула. Всего на долю секунды. Но я это уловил.

— Остроумно, — произнес он, вставая. Его тень, отброшенная тусклым светом из окон, вдруг показалась неестественно длинной и колючей. — Но игра в угадайки — пустая трата времени. У меня есть предложение. У тебя есть… сентименты. Я дам тебе двадцать четыре часа. Подумай. Попытайся найти то, что ищешь. А потом… потом мы снова поговорим. И поверь, условия уже не будут такими щедрыми.

Он поправил манжеты и направился к выходу, будто это был его дом, а не мой. Проходя мимо, он бросил взгляд на ворота в конце улицы, за которыми была спрятана моя сестра и люди Когана.

— Кстати, передай привет полковнику. Скажи, что я ценю его дисциплину. Редкое качество в наше время. Жаль терять таких людей.

Угроза прозвучала как комплимент. Настоящее мастерство.

— Не трудись, — остановил я его. — В следующий раз, когда захочешь чаю, просто позвони. Я велю слуге на порог постелить. Тебе будет комфортнее.

Хан Байрак засмеялся — искренне, что было страшнее любой его ярости.

— Вот поэтому я и хочу тебя на своей стороне, Михаил Арсеньевич. Чувство юмора — последнее, что умирает в человеке. Обычно прямо перед тем, как умирает он сам.

И, не оборачиваясь, он вышел в дождь. Серая машина, ждавшая его в переулке, бесшумно подъехала, забрала его и растворилась в серой пелене.