Родная земля

Глава 14

Тёмный шёл на нас, не скрываясь и не прикрываясь человеческим лицом. Он был уверен в своих силах и в том, что расплющет нас, как консервную банку.

Я бегло ощупал свой внутренний источник энергии, прикидывая наши шансы в лобовой атаке. Выходило даже не пятьдесят на пятьдесят, как в том анекдоте про блондинку и динозавра. Самоуверенность тёмного была оправдана.

К тому же нас было больше, чем один и мне придется тратить силы на защитный купол для всех, что также не увеличивало наши шансы на становление ожившими трупами.

Времени на раздумья не оставалось. Ледяное присутствие Тёмного сжимало воздух, превращая его в тяжёлую, вязкую субстанцию. Даже дышать стало труднее.

— Все ко мне! Плотным кругом! — скомандовал я, отбрасывая все сомнения.

Конечно, можно было закинуться только что собранным дурманом, но я помнил последствия после последнего его применения, когда чуть было не умер и решил, что рано идти на такой риск.

Я выбросил руки вперёд, выстраивая силовой барьер. Воздух зазвенел, и перед нами возник мерцающий голубоватым светом купол.

Старик Константин вскочил на ноги с проворством, которого я от него не ожидал. Его старческие пальцы взметнулись в сложном жесте.

— Не удержать тебе одному, мальчик! — прохрипел он, и поток его силы, старой, выщербленной, но всё ещё могучей, слился с моим. Купол уплотнился, заискрился, стал почти непрозрачным.

Тёмный не ускорил шаг. Он приближался с той же неумолимой, вселяющей ужас медлительностью. Его форма, лишённая чётких контуров, будто состояла из сгустившейся ночи и холода пустоты. Он не издавал звуков, но в мозгу каждого из нас скрежетал металлический визг, ломающий волю.

— В глаза не смотреть! Концентрируйтесь на моём щите! — крикнул я, чувствуя, как атака Тёмного — не физическая, а ментальная — бьёт по нашей защите. Купол затрещал, по его поверхности поползли паутинки трещин.

Сержант Громов, стиснув зубы, поднял автомат.

— Не надо! — рявкнул я. — Пули для него — пыль!

Орлов, бледный, но собранный, вцепился взглядом в мерцающий барьер, как будто силой воли мог его укрепить. Пётр прикрыл глаза рукой, его трясло.

Тёмный был уже в десяти шагах. Он поднял нечто, напоминающее руку, и сгусток чистой негативной энергии, чёрный как смоль, ударил в купол.

Мир взорвался в вихре света и тьмы. Я почувствовал, как будто мне на плечи сбросили гору. Ноги подкосились, я рухнул на одно колено. Рядом с хриплым выдохом осел Константин. Купол погас, его остатки рассыпались сверкающими осколками, которые тут же растворились в воздухе.

Тёмный сделал ещё шаг. Теперь он был совсем близко. Его безликая маска будто смотрела прямо на меня.

И тут старик Константин что-то прошептал. Это были не слова на знакомом языке, а древние, гортанные звуки, полные власти. Он рванул нагрудный амулет — потускневшую серебряную подвеску — и швырнул её вперёд.

Амулет не упал. Он завис в воздухе и вспыхнул ослепительно-белым светом, словно крошечная звезда. Тёмный отшатнулся — впервые проявив нечто, похожее на реакцию. Его расплывчатая форма задрожала, словно в фокусе плохого объектива.

— Бегите! — закричал Константин, его голос был полон отчаяния и ярости. — Это лишь отсрочит его!

Тёмный снова обрёл форму, но его уверенность, казалось, пошатнулась. Он медленно повернул свою «голову» к распростёртому телу графа, а затем снова ко мне.

Этой секундной передышки хватило, чтобы я восстановил купол.

— Ну уж нет, старик. Видел я такое в кино, когда оставляют на смерть только найденного хранителя тайны. Хотел также что ли? — усмехнулся я.

Из леса вдруг показались женские и мужские фигуры. Они быстро выбегали и, соответствуя своему названию, как бешеные кидались на наш защитный купол. Их безжизненные, но полные ярости глаза смотрели прямо на нас.

Призыв Тёмным этих тварей себе на подмогу отчётливо давал понять, что враг испугался и усомнился в собственных силах. В этом был наш шанс.

Пётр со стоном прижался спиной к моей. Я чувствовал, как его тело судорожно вздрагивает. Даже Громов, видавший виды, сгрёб в ладонь затвор автомата, прежде чем вспомнить о моём предупреждении.

Бешеные, как саранча, набросились на купол. Они не обладали силой Тёмного, но их было много, и они не ведали страха. Каждый удар, каждый треск о барьер отзывался в мне колющей болью, как будто мои нервы были натянуты по его поверхности. Щит снова заходил ходунами, голубоватый свет мерцал, предвещая скорый коллапс.

— Не держаться нам так! — прохрипел я, с трудом выпрямляясь. Колено, на которое я рухнул, горело огнём. — Константин! Есть что-нибудь ещё, из старого арсенала? Световую гранату, хоть святую воду!

Старик, бледный как полотно, с окровавленной губой откушенной в напряжении, покачал головой.

— Амулет был последним… сюрпризом. Теперь только наша воля.

Тёмный, оправившись от вспышки, снова двинулся вперёд. Но его движение уже не было прежним, неумолимым шагом судьбы. В нём читалась ярость. Нетерпение. Он был оскорблён нашим сопротивлением.

И в этой ярости была его слабость.

— Сержант! Орлов! — скомандовал я, мозг лихорадочно ища выход. — Земля! Копайте перед куполом, яму, траншею, что угодно! Отвлекайте бешеных!

Громов, не раздумывая, швырнул автомат за спину и, выдернув из-за голенища сапёрную лопатку, принялся остервенело долбить мёрзлую землю. Орлов, с безумным энтузиазмом, последовал его примеру, работая руками.

Это было безумие. Но это создавало суету, движение. И это отвлекало часть бешеных, которые с тупым упорством начали спотыкаться о растущее углубление, падать и лезть прямо на лопату Громова.

— Пётр! — крикнул я тому, кто был на грани паники. — В глазах у них нет души! Смотри не на них, а на их ноги! Представь, что это пни, коряги! Ломай их!

Мой приказ был абсурден, но он дал Петру точку приложения его страха. Он с диким крикнул схватил валявшуюся палку и начал ожесточённо молотить ею по голеням бешеных, напиравших с другой стороны.

Тёмный был уже в пяти шагах. Он видел наши отчаянные попытки и, казалось, это его забавляло. Он снова поднял «руку». На этот раз энергия сконцентрировалась в тонкий, похожий на копьё, луч абсолютной черноты. Он был предназначен лично для меня. Я это чувствовал. Этот снаряд должен был прошить меня насквозь, сломав хребет нашему сопротивлению.

Я собрал все оставшиеся силы, готовясь принять удар. Мой мозг цеплялся за всевозможные варианты выхода из нашего затруднительного положения. И, кажется, все они сводились к дурману. Короткий всплеск энергии дал бы мне достаточный импульс для победы, ценой которой могла стать сама жизнь.

Время замедлилось. Я видел, как чёрное копьё начинает своё движение. Видел, как Громов заносит лопатку. Видел искажённое яростью лицо бешеного.

Левой рукой я продолжал удерживать купол, чувствуя, как он вот-вот рассыплется под давлением толпы и моральной тяжести Тёмного. А правую… правую я засунул в карман, где лежал свёрток с только что собранным, манящим и смертельно опасным дурманом.

Я сунул в рот собранные цветки и с силой стал их пережевывать, кривясь от кислого сока, что хлынул мне в глотку.

Мир взорвался.

Боль, страх, усталость — всё исчезло, сгорело в огне, который прокатился по моим венам. Внутренний источник, до этого едва тлевший, вспыхнул как сверхновая. Моё сознание расширилось, выплеснулось за пределы тела. Я чувствовал каждый листок на деревьях, каждого червяка в земле, отчаянный стук сердца Петра и холодную, бездушную пустоту в центре Тёмного.

Чёрное копьё уже было в сантиметре от моего лба.

Но теперь я его видел. Видел не как угрозу, а как структуру, сплетённую из злобы и отрицания. И я знал, как её разобрать.

Я не стал усиливать щит. Я просто… разжал пальцы. Купол исчез.

И в тот же миг, когда бешеные и Тёмный, потеряв сопротивление, ринулись вперёд, я выбросил вперёд руку. Но это была не защита. Это был кнут. Кнут из чистого, нефильтрованного хаоса, того самого, что бушевал сейчас во мне.

Он не ударил в Тёмного. Он пронёсся над головами бешеных, и там, где он касался, искажённые яростью лица на секунду обретали разум. Появлялся ужас, боль, осознание. Они замирали, цепенели, смотрели на свои руки, на Тёмного.

Моё хаотическое «кнут» обернулось вокруг чёрного копья Тёмного и сжалось. Копьё, созданное из упорядоченного зла, не выдержало моей анархии. Оно треснуло и рассыпалось на тысячи чёрных осколков, которые испарились с шипением.

Тёмный впервые издал звук. Не мысленный скрежет, а физический, гортанный вопль ярости и… изумления. Его форма заколебалась, поплыла.

— Он не ожидал этого! — крикнул я, чувствуя, как дурман выжигает меня изнутри, но давая нечеловеческую ясность. — Он мыслит шаблонами, силой против силы! А мы… — я с горькой усмешкой посмотрел на своих спутников, — мы просто выживаем!

Громов, воспользовавшись замешательством бешеных, оглушал их лопаткой с мастерством опытного землекопа. Орлов и Пётр, воодушевлённые моим криком, сбивали их с ног.

Тёмный отступил на шаг. Всего на один. Но это был знак. Первая трещина в его абсолютной власти.

Я сделал шаг навстречу, чувствуя, как кровь течёт из носа, а в ушах стоит оглушительный звон.

Я не знал, сколько продержусь. Минуту? Десять секунд?

Но это было неважно.

— Ну что, тварь, — прошипел я, и мой голос был сдобрен скрежетом дурмана, — попробуй расплющить эту консервную банку.

Я стоял, чувствуя, как дурман выжигает меня изнутри. Каждая клетка тела кричала от перенапряжения, но разум парил в странной, ясной пустоте. Я видел всё: мельчайшие трещины на земле, искажённые лица бешеных, пульсирующую тень Тёмного.

Он отступил на шаг. Всего один. Но для такого существа это было равносильно поражению.

— Он боится! — крикнул я, и в моём голосе звенела та же хаотическая сила, что и в жилах. — Он не понимает, что происходит! Ломайте шаблон!

Громов, не теряя ни секунды, перехватил лопату и со всей силы швырнул её, как метательный нож. Лопата вонзилась в грудину ближайшего бешеного, но не остановилась, а протащила его тело назад, к самой границе тени Тёмного. Это было нелогично, грубо, отчаянно — и поэтому сработало. Тварь споткнулась о собственные ноги, создав временный заслон.

Орлов, увидев это, перестал просто копать. Он начал закидывать бешеных комьями мёрзлой земли и камнями, не пытаясь убить, а лишь ослепляя и сбивая с толку. Пётр, всё ещё трясясь, подхватил его идею и начал орать что-то бессвязное, махая палкой, создавая ещё больше хаоса.

Тёмный замер. Его безликая форма колебалась, будто пытаясь пересчитать все переменные в резко нарушившемся уравнении. Его уверенность, его прогнозируемая вселенная дала трещину. И в эту трещину я направил всё, что у меня осталось.

Я не стал формировать копьё или щит. Вместо этого я представил, что пространство между нами — это ткань. А я — игла с раскалённой, ядовитой нитью.

Я сделал ещё шаг вперёд, и из моей протянутой ладони вырвалась тонкая, вибрирующая струна чистого хаоса. Она не атаковала Тёмного напрямую. Она начала бешено метаться вокруг него, вышивая в воздухе причудливый, бессмысленный узор. Она касалась земли, и трава чернела и скручивалась. Она касалась воздуха, и в нём появлялись дрожащие миражи. Она касалась края его тени, и та начинала пульсировать, как живая.

Тёмный издал новый звук — не ярости, а острого, почти механического раздражения. Он взмахнул своей рукой-тенью, чтобы разорвать этот назойливый узор, но нить хаоса просто обвилась вокруг его конечности, не причиняя вреда, но и не поддаваясь. Она была как дым, как навязчивая мелодия, которую нельзя выкинуть из головы.

Это была не атака. Это был сбой. Глюк в его совершенной, чёрной системе.

— Константин! — позвал я, не отрывая взгляда от Тёмного. — Говорил же, не люблю сцены про героическую смерть!

Старик, опираясь на локоть, смотрел на меня с каким-то странным выражением — смесью ужаса и гордости.

— Говори, мальчик, что делать!

— Его уверенность — его щит! — выкрикивал я, чувствуя, как нить хаоса пожирает последние силы. Дурман подходил к концу, и за ним ждала пустота. — Он один! А нас много! Дай ему это прочувствовать! Все! Крикните! Все вместе! Всё, что придёт в голову!

Я знал, что это сработает, хотя это и было абсолютно иррационально. А значит, единственно верно.

Первым заорал Громов, срываясь на бас, прошедший сквозь огонь и воду:

— За Родину, чёрт побери!

Орлов, захлёбываясь, выкрикнул имя своей дочери:

— Маша!

Пётр просто издал первобытный, животный рёв, в котором был весь его страх.

Константин, не вставая, прохрипел что-то на древнем языке, но на этот раз в его звуках была не мощь, а насмешка, вызов.

А я… я просто засмеялся. Горько, истерично, глядя в безликую маску сущности, которая хотела нас стереть с лица земли.

И этот хор — этот диссонансный, безумный, живой хор — обрушился на Тёмного.

Он снова отшатнулся. Его форма дрогнула, поплыла, на мгновение потеряв чёткость. Ментальный скрежет в наших головах сменился на что-то похожее на белый шум, на сбой. Он не мог обработать этот взрыв хаотической, не подчиняющейся никакой логике жизни.

Нить хаоса в моей руке порвалась. Я рухнул на колени, изо рта хлынула горькая желчь. Силы покидали меня. Дурман отступал, оставляя после себя леденящую пустоту и предсмертную усталость.

Но я видел. Тёмный больше не наступал. Он стоял, колеблясь, его тень стала менее густой, менее реальной. Бешеные вокруг затихли, будто потеряв направляющую волю.

Он не был побеждён. Но его абсолютная власть была сломлена. Нашим страхом. Нашим безумием. Нашей волей к жизни, какой бы нелепой она ни была.

Тёмный медленно, будто нехотя, стал отступать в глубь леса. Его форма таяла, сливаясь с тенями. Он не исчез, он просто… отступил. Оставив нас в развалинах нашей обороны, истекающих, но живых.

Громов первым нарушил тишину, тяжело дыша:

— Чёрт… Что это было?

Я не смог ответить. Мир плыл перед глазами. Последнее, что я увидел, прежде чем сознание начало угасать, — это взгляд Константина. И в его глазах я прочитал не благодарность, а тревогу. Он смотрел не на отступающего Тёмного, а на меня.

Старый тучный хан Чебек лежал в джакузи с двумя пышногрудыми смуглыми брюнетками, когда к нему пришла новость о гибели его любимого племянника Байрака.

Малютка Бай, как его называл Чебек, всегда отличался буйным нравом и отсутствием всякого Дара. Наверное, именно эта несправедливость мира на протяжении всей его жизни сидела у него иглой в сердце.

Где-то в глубине души Чебек всегда подозревал, что его любимого племянника сгубит норовистый характер. Но теперь, когда это все же произошло, он не мог поверить в правдивость произошедшего. Даже две сексапильные молодые красавицы не могли его утешить сейчас.

Вода в джакузи, еще недавно ласковая и расслабляющая, внезапно показалась Чебеку жидкой грязью. Он тяжело поднялся, сбрасывая с себя брызги, как слон — грязь с хребта. Девушки испуганно притихли, прижавшись друг к другу. Они видели на его лице не гнев, а что-то худшее — ледяную, бездонную пустоту.

— Вон, — бросил он одно слово, даже не глядя на них.

Они выскочили из воды, схватили полотенца и, путаясь в них, умчались прочь, оставив за собой мокрые следы.

Чебек стоял, тяжело дыша, его тучное тело вдруг стало чужим и неподъемным. Он подошел к огромному панорамному окну, за которым раскинулся ночной город, усыпанный огнями. Его империя. Его владения. Но сейчас они казались ему картонными декорациями.

Он поднес ладони к лицу. От них пахло хлоркой и дешевым парфюмом девушек. Этот запах вызывал тошноту. Он всегда окружал себя молодостью и красотой, пытаясь заглушить горечь, которую принес ему его собственный Дар — Дар Чтения Судьбы. Он видел нити возможных будущих, но был не в силах сплести их по своей воле. Он видел и гибель Байрака. Но будущее — это веер путей, и он до последнего надеялся, что племянник свернет на другую тропу.

Надежда умерла.

И теперь в тишине роскошного особняка в нем закипало нечто иное. Не боль, не скорбь. Ярость. Холодная, целенаправленная, как клинок ассасина.

Его дар тихо нашептывал ему сейчас в ухо, что в одной из троп обидчик его любимого племянника — князь Прохоров Михаил — лежит поверженный на земле в собственной лужи крови.

Этой единственной нитью Чебек и планировал воспользоваться.