Родная земля

Глава 10

Иван, услышав мой окрик, замер на полпути, с недоумением глянул на меня, потом на Анну, и рванулся исполнять приказ с таким видом, будто от него зависела судьба мира. Через минуту он вернулся, почтительно протягивая Анне банку с маслом и относительно чистую, хоть и промасленную ветошь.

Анна с некоторым отвращением, но с неизменной грацией приняла дары.

— Благодарю, — сказала она, и её взгляд скользнул по моему лицу. — Вы точно уверены, что это не орудие пыток?

— В умелых руках — всё орудие, — парировал я. — Но сегодня — исключительно для очистки совести и рук.

Пока она с помощью Маши счищала с пальцев самые стойкие следы нашей работы, я отдал последние распоряжения по цеху.

Станок вновь запел, исполняя музыку металла, музыку огня. А, значит, у нас все вышло даже лучше, чем мы полагали.

Задача была решена.

Через полчаса мы шли по узкой тропинке, убегающей от деревни в чащу леса. А за нами на расстоянии полусотни метров шли люди де Нотель. Это была личная просьба графини, и я решил не отказывать ей в этом, хотя и считал их бесполезным балластом в случае нападения на нас.

Анна шла рядом, её тёмное платье странно контрастировало с зеленью, а усталая осанка выдавала колоссальное напряжение дня.

— И вы уверены, что не заблудимся, о великий проводник? — поинтересовалась она, переступая через корявый корень.

— Здесь каждый муравейник мне знаком, — успокоил я. — К тому же, если что, вас спасёт ваш аристократичный чих. Им, я полагаю, можно подавать сигналы бедствия.

Она фыркнула, но промолчала. Маша шла сзади, насвистывая какой-то незамысловатый мотивчик, и я поймал себя на мысли, что этот странный маленький отряд чувствует себя на удивление… цельным.

Тропа вывела нас к небольшой поляне, на краю которой темнела гладь воды. Озеро и впрямь было небольшим, почти круглым, окружённым старыми елями и берёзами, чьи ветви склонялись к самой воде. Воздух над ним был холоднее, пахло тиной и чем-то свежим, первозданным.

— Ну вот, — развёл я руками. — «Спа-комплекс 'Лесная прохлада». Раздевалки — за любым кустом. Подогрев воды, к сожалению, не предусмотрен.

Анна подошла к самому краю, заглянула в тёмную воду с видимым сомнением.

— Вы знаете, Михаил, я плавала в бассейнах Версаля и в фонтанах Рима. Но тут… — она обвела взглядом глухую чащу, — тут есть что-то пугающе настоящее.

— Бояться — это нормально, — сказал я просто. — Можно просто умыться.

Но её уже задел вызов, брошенный ею же самой. Она отошла в сторону, за густой куст ольхи.

— Маша, будь добра, принеси моё полотенце из сумки, — раздался её голос, уже без тени насмешки, деловой и решительный.

Маша посмотрела на меня с широко раскрытыми глазами и кивнула, побежав обратно к тропинке, где мы оставили наши нехитрые пожитки.

Я отвернулся, давая Анне уединение, и стал смотреть на воду. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая гладь в медные тона. Из леса донёсся крик какой-то птицы.

Позади раздался шёпот падающей на землю одежды, потом тихие шаги по траве, и наконец — сдержанный, резкий вдох и всплеск.

Я обернулся.

Анны на берегу уже не было. На тёмной воде расходились круги. Через мгновение её голова показалась из воды, волосы, убранные в строгую причёску, теперь были мокрыми прядями, прилипшими к щекам и шее.

— О-о-ох! — выдохнула она, и это был не театральный возглас, а самый что ни на есть настоящий стон от шока. — Михаил! Это не вода, это жидкий лёд!

Но она не выскакивала. Напротив, сделала несколько резких гребков, отплывая от берега. Её лицо было бледным, но глаза горели.

— Ты же говорил — адреналин! — крикнула она мне, и в голосе её слышался смех, смешанный с одышкой. — Ты не соврал!

Маша вернулась с полотенцем и застыла на месте, глядя на плавающую Анну с благоговейным ужасом.

— Она… она сумасшедшая, — прошептала девушка.

— Нет, — поправил я, не в силах отвести взгляд от тёмной фигуры, рассекающей воду. — Она — сильная. Просто раньше скрывала это под слоем сарказма и бриллиантов.

Анна проплыла ещё немного, потом перевернулась на спину и замолчала, глядя в начинающее розоветь небо. Тишину нарушало только её прерывистое дыхание и плеск воды. В этом молчании, в этой суровой простоте было что-то гораздо более интимное, чем любая ванна или баня.

Наконец она медленно поплыла к берегу. Выйдя на землю, она не дрожала. Напротив, она стояла прямая, вся обтекающая водой, с сияющей кожей и глазами, в которых плясали искры.

— Полотенце, Маша, будь добра, — её голос звенел, как лёд. — Ваш спа-центр, Михаил, превосходен. Я чувствую себя… заново рождённой.

Я протянул ей своё рабочее, не самое чистое, но сухое полотенце. Она взяла его, и наши пальцы ненадолго встретились. Кожа её была обжигающе холодной, но в этом прикосновении была странная теплота.

— Ну что, графиня, — сказал я тихо, глядя на неё. — Готовы к новым свершениям?

Она укуталась в грубую ткань, и её хищная улыбка вернулась, но теперь в ней была не только насмешка, а что-то новое — уважение и понимание.

— После такого, Прохоров, я готова на всё. Даже на вашу похлёбку и вечные разговоры о Ключах.

И мы пошли обратно.

Мы шли обратно по темнеющему лесу, и было в этой тишине что-то новое. Анна шла рядом, закутавшись в грубое полотенце поверх мокрой одежды, но держалась с невероятной, почти дерзкой прямотой. От неё исходил запах озера — свежий, резкий, смешавшийся с привычным ароматом дорогих духов, которые не смогла полностью смыть ледяная вода.

Маша, шедшая впереди, оборачивалась и смотрела на Анну с нескрываемым восхищением, как смотрят на укротительницу диких зверей.

— Вы не замёрзли? — наконец не выдержала она.

— Замёрзла, милая Маша, до самых костей, — отозвалась Анна, и её голос звенел ясно, без намёка на дрожь. — Но это прекрасное чувство. Оно напоминает, что ты жив. В моём мире иногда забываешь об этом.

Она бросила взгляд на меня.

— Ваш метод, Михаил, безумен. Но… эффективен.

Мы вышли к деревне.

— Вам нужно сухое платье, — констатировал я, останавливаясь у порога. — У Маши найдётся что-то подходящее. Пусть и не из парижских ателье.

— После ледяного озера любая сухая одежда покажется шёлком, — отмахнулась Анна. — Но сначала… вы обещали похлёбку. И разговоры о Ключах. Я намерена получить и то, и другое.

Через полчаса мы сидели в столовой. Анна приоделась в простое синее платье Маши, но, кажется, ей оно шло даже больше.

К нашей импровизированной команде присоединилась матушка, которую я, кажется, давненько не видел из-за всех последних перипетий.

Вскоре нам принесли простую крестьянскую похлебку с парой картошек и маленьким куском мяса. Для шикарных пиров у нас сейчас не было поводов. Да и я приказал экономно использовать продукты, поскольку слухи о войне на южной границе империи все настойчивее долетали до нашей деревни. Однако меня больше удивляло, почему император игнорировал такую брешь в обороне, где находилась наша деревня. Неужели во дворце сидят идиоты? Или просто предатели? Разве можно игнорировать все, что здесь творилось?

Я взглянул на Анну, отвлекаясь от собственных мыслей. Она выглядела удивительно естественно в этой обстановке — как будто сбросила не только мокрое платье, но и часть той маски, за которой скрывалась все это время.

— Итак, — она отложила ложку и посмотрела на меня. — Вы сказали, что нашли Ключ. Знание. Но это слишком абстрактно, Прохоров. Что именно вы имели в виду?

Я откинулся на спинку стула.

— Сегодняшний узел. Его чертежи были утеряны. Мы не чинили его, мы его заново поняли. Мы не просто восстановили функцию — мы осознали принцип. Это знание теперь никуда не денется. Его нельзя сжечь, потерять или украсть. Оно здесь, — я ткнул пальцем себе в висок, — и здесь, — показал на Анну и на Машу, которая внимательно слушала, раскрыв рот. — Это и есть Ключ. Не артефакт, не бездушный механизм, а живое понимание. То, что позволяет не просто выживать, а создавать. Возрождать.

Я решил, что пока не стоит распространятся относительно другого ключа, который мы еще не понимали. К тому же матушку могли напугать подобные разговоры об освободившихся из клетки тёмных тварях.

Анна внимательно смотрела на меня, её умные глаза анализировали каждое слово.

— Вы говорите о преемственности. О том, чтобы не быть могильщиками старого мира, а стать… его новыми инженерами.

— Именно. И сегодня я увидел, что вы — не просто хранительница архива. Вы — инженер. Может быть, один из лучших, кого я встречал.

Она опустила взгляд, неожиданно смущённая этой прямой похвалой.

— Мой отец считает иначе. Он говорит, что женщине пристало лишь украшать собой мир, а не ковыряться в его механизмах.

— Ваш отец, с позволения сказать, умный, но ограниченный человек, — отрезал я. — Мир, который он знал, рушится и трещит на наших глазах. Пришло время новых правил. И в этих правилах ваш ум — не причуда, а оружие. Может быть, самое ценное, что у нас есть.

В столовой повисла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием углей в печке. Маша тихо сидела, боясь пошевелиться, понимая, что присутствует при чём-то важном. Матушка никак не реагировала на наши разговоры, видимо, думая о чем-то своём.

— Знаете, Михаил, — тихо начала Анна, — когда я сегодня видела, как вы ведёте карандашом по бумаге… это было похоже не на расчёт, а на искусство. Как будто вы слышали металл.

— А вы слышите его, — парировал я. — Ваши комментарии были безошибочны. Это и есть тот Ключ, о котором я говорю. Не я один. Мы.

Она медленно кивнула, и в её взгляде загорелся новый, решительный огонёк.

— Хорошо. Допустим. Что дальше? Одним восстановленным узлом сыт не будешь и войну не выиграешь.

— Дальше — систематизация, — сказал я. — Ваши связи и мой опыт. Мы должны создать не просто склад знаний, а… инженерную школу. Передавать эти Ключи другим. Маше, Ивану, всем, кто способен понять. Чтобы больше не зависеть от одной случайно найденной схемы или от одного талантливого человека. В конце концов, мы не вечны, а угроза со стороны тварей также не бесконечна. Однажды мы всех истребим и с чем останемся тогда? Кто останется после нас? Сейчас у нас есть всего лишь кучка напуганных, но готовых драться за свой дом, людей, но они пахари в большей степени. И это здорово. Хлеб всегда будет нужен, однако нам нужно что-то большее. Не просто крепость, где всегда будет хлеб, вода и добрый десяток штыков. Нужны умы, способные возвести не только стены. Они должны хотя бы восстановить тот же станок, когда я отъеду по делам из деревни. Это, безусловно, будет только начало, малая доля, но разве великое не начинается с малого?

Анна улыбнулась. На этот раз её улыбка была лишена привычной язвительности, в ней была твёрдая уверенность.

— «Академия Прохорова и де Нотель»? Звучит несколько… высокопарно.

— Звучит как начало, — поправил я. — Начало чего-то большего, чем просто выживание.

Она протянула руку через стол, и я, после секундной паузы, пожал её. Её пальцы были уже тёплыми, сильными.

— На партнёрство, Михаил Арсеньевич.

— На партнёрство, Анна де Нотель.

Маша, не выдержав, радостно хлопнула в ладоши. За окном, в кромешной тьме ночи, горели огни, которые больше не казались последним оплотом отчаянного сопротивления.

— Систематизация, — повторила Анна, её пальцы бессознательно выводили на деревянной столешнице какой-то сложный чертёж. — У нас есть инженерные журналы отца, мои заметки по архиву, ваши схемы. Но этого недостаточно для школы. Нужна база. Метод.

— С чего начинали мы с тобой? — спросил я, обращаясь больше к Маше, взывая к её сегодняшнему опыту. Девушка встрепенулась, поймав свой шанс. — Не с формул, а с понимания. Почему эта балка выдерживает вес? Почему шестерёнка именно такой формы?

Да, я понимал, что вопросы не касались того, что нам пришлось делать, но все это были звенья одной цепи.

— П-потому что она распределяет усилие? — робко предположила Маша.

— Именно! — Анна подхватила с новым, педагогическим азартом. — Не зазубрить, а понять принцип. Ключ — в логике материала, в физике процесса. Мы можем начать с простого. Создать «азбуку» инженера: основные механизмы, принципы передачи движения, свойства металлов.

— И первый же урок — безопасность, — добавил я строго. — Станок не прощает ошибок. Уважение к железу — первое правило.

Мы просидели за столом до глубокой ночи. Планы росли, как снежный ком. Анна предлагала структурировать знания по уровням сложности, я настаивал на практических заданиях с первого дня. Маша, забыв о робости, засыпала нас вопросами, и в её глазах зажигались те самые искры — искры понимания, любопытства.

Князь Юлоскавский Вячеслав Олегович рукой, украшенной кольцами с драгоценными камнями, убрал выбившийся светлый локон из конского хвоста и завел его себе за ухо. После чего пожал протянутую ему руку.

Его рукопожатие было идеальным — твердым, но не властным, сухим и кратким, каким и подобает быть приветствию человека, не сомневающегося в своем праве находиться здесь, на этом званом вечере, в статусе почетного гостя.

«Рад вас видеть, Иван Петрович», — голос князя, низкий и бархатный, прозвучал как завершающий аккорд церемонии. В его улыбке было ровно столько тепла, сколько требовалось этикетом, но взгляд, скользнувший по залу за спиной хозяина, оставался холодным и оценивающим. Он уже работал, этот взгляд, вычленяя в пестрой толке важные лица от второстепенных, союзников от просителей, скрытые угрозы от возможных выгод.

Пройдя еще несколько шагов вглубь сияющего зала, Вячеслав Олегович позволил себе на мгновение остановиться. Он не суетился, не искал глазами, с кем бы поскорее заговорить.

Князь кивком разрешил приблизиться, и бокал с шампанским, будто возникший из воздуха в руках лакея, оказался в его пальцах с таковой же естественностью, с какой на его лице появилась новая, на этот раз чуть более оживленная улыбка. Вечер начинался.

Князь Юлоскавский со сдержанной любезностью отвечал на комплименты. Он ждал одного определённого человека — министра по делам дурмана с женой.

— Ян Педросович, — с выдержанной любезностью обратился Юлоскавский после всех светских расшаркиваний перед друг другом. — А с какого времени у нас каждый оборванец имеет право запускать завод по очистке дурмана?

Под властным взглядом Юлоскавского министр не знал, куда деться. Несмотря на то, что он был из правительства, он не был одарённым. Что даже в его шестидесять лет ему сильно било по самолюбию. И хотя министр недолюбливал всех этих господ из высшего света, он их боялся до дрожи в коленях.

— С какого времени, — продолжил князь, медленно вращая бокал за тонкую ножку, — наша имперская привилегия, дарованная на откуп избранным, стала размениваться на… сомнительные авантюры? Ваше ведомство, Ян Педросович, должно быть фильтром, а не… проходным двором.

Министр по делам дурмана, Ян Педросович, сделал глоток воздуха, похожий на рыбий вздох. Его супруга, румяная дама в дорогом, но безвкусном платье, замерла с заигрывающей улыбкой, чувствуя, как атмосфера вокруг сгущается.

— Ваше сиятельство, это… это не более чем кустарная мастерская, — залепетал министр. — Разрешение выдано по упрощённой процедуре ещё десять лет назад, для местных нужд, объёмы мизерные… Контроль, разумеется, будет тотальным.

— «Кустарная мастерская», — с лёгкой насмешкой повторил Юлоскавский. Его взгляд скользнул по толпе, будто отыскивая кого-то. — Сегодня — мастерская. Завтра — фабрика. Послезавтра их «мизерные» объёмы начнут подрывать наши цены на внутреннем рынке. А потом, чего доброго, они возомнят себя… новыми инженерами реальности.

Не допустите, чтобы эта «мелочь» стала брешью в стене. Понятно?

Последнее слово прозвучало как приказ, тихо, но не терпящим возражений тоном.

— Совершенно понятно, ваше сиятельство! — министр вытянулся, будто перед строгим начальником. — Ситуация будет взята под личный контроль.

— Рад это слышать, — Юлоскавский кивнул, и его лицо вновь озарилось светской, ничего не значащей улыбкой. — Наслаждайтесь вечером, дорогие гости. Мадам, вы сегодня ослепительны.

Сделав легкий поклон в сторону ошеломлённой жены министра, князь плавно отдалился, оставив пару в смятении. Его миссия на этом вечере была выполнена. Семя беспокойства и строгого указания посеяно. Теперь можно было позволить себе немного отдохнуть.