Та самая Аннушка, третий том, часть вторая: Долгий привал

Глава 19 Разрушительница

— Как ты? — спросил я Дашу, когда машина нырнула в туман Дороги.

— Хреново, Лёха, — ответила девушка, устроившись на заднем сиденье. — Таращит, болит внутри, слабость чёртова. Ненавижу быть слабой! Мамка припёрлась, а я ни хрена не могу, даже удрать. А главное, ломает. Нет ничего хуже ломки. Колотит, как от голода, но не от голода… В конце концов, на всё готова, чтобы хоть кроху получить. Мамка меня так приучала коллапсы мутить, потому что в этом состоянии плевать на всё, что угодно сделаешь.

— У меня есть сенсус для тебя.

— Серьёзно? — воспряла она. — Охренеть. Лёха, ты мой кумир! Дорого обошёлся?

— Трофей.

— Тем лучше. Давай сюда скорее!

— С ума сошли? — резко сказала Аннушка. — Не на Дороге же!

— А, блин, точно, — согласилась Даша. — Забыла про эти приколы. Давайте тормознём где-то, а то терпежу нет.

Остановились в пустом срезе, пыльном и неприятном, просто на дороге, возле сломанной эстакады над замусоренным шоссе.

Даша выбралась из машины, села в траву на обочине, протянула руку:

— Дай!

Я вложил в неё шарик.

— Сама себя ненавижу в такие моменты, — сказала она, сжимая ладонь и зажмуриваясь. — Но я вообще к себе не очень.

Меня охватило странное ощущение, как будто я пробую на вкус чью-то боль, стыд, омерзение и отчаяние.

— Так, солдат, — сказала Аннушка, оттаскивая меня за локоть, — а ну-ка держись подальше. Поток такой, что даже меня цепляет. Хорошо, срез пустой, а то тут чёрт знает что могло бы случиться от выброса. Понимаешь теперь, почему на Дороге нельзя было?

— Что-то не очень.

— Был бы выплеск на пол-Мультиверсума, а нас выкинуло бы в какую-нибудь жопу мироздания.

— Жопее той, с зубастиками?

— Нет, — сказала Аннушка, подумав. — Жопее, наверное, не бывает. То жопа всех жоп. Если бы у жопы была своя жопа, то это было бы самое жопное её место.

— Слушай, а почему Даша туда не проваливается? Или, к примеру, Грета?

— Даша не корректор. Она не была фокусом, она не может вобрать в себя столько сенсуса в принципе, мне кажется. Поэтому от неё фонит так сейчас, через край выплёскивается. Грета… Я не знаю. Калеб говорил, Мелехрим проводил перворанговых через какой-то обряд, чтобы они стали почти как достигшие финала коллапса фокусы, но при этом оставались в нормальной метрике. Но Калеб дурачок и брехло, а сама Грета нам ничего не скажет.

— Зато скажет Конторе, — кивнул я. — Этим кто угодно и что угодно расскажет, я думаю. Как они её стреножили, а? Не пикнула даже.

— Знаешь, солдат, да насрать. Чтоб они провалились все — Контора, Коммуна, Конгрегация, альтери эти мутные… Не хочу, чтобы это было моим делом. Не хочу быть Искупителем.

— Да, может, ты и не он вовсе.

— Может. Но что-то со мной, солдат, определённо стало не так. Не как раньше. Что там эта жертва семейного насилия? Оклемалась?

Даша прилегла на траву, дышит ровно, глаза закрыты, выглядит нормально.

— Полегчало?

— Да. Конкретно прям. Хочется пойти и убить кого-нибудь. Жестоко, кроваво и изобретательно.

— Немного не тот эффект, которого я ждал.

— Не парься, Лёха, это просто сенсус. Меня всегда от него накрывает алым. Но вас я не грохну. Не в этот раз.

— А тебе точно надо именно такой? Я тут узнал, что они разные.

— Мамка всегда давала красный. Мафсала потом тоже давал красный, а я без понятия. Мамка просила Мафа подобрать под меня, так что, наверное, то, что надо. Он разбирается.

— Ага, — кивнула Анушка, — как никто. Но вот хочешь ли ты для себя того же, что для тебя хотела мать?

— Не задавай мне сложных вопросов сейчас, — отмахнулась Даша. — Дай просто на травке полежать. Я недолго. Мне не больно, это так редко случается. О том, кто я такая и как мне жить дальше, я подумаю как-нибудь в другой раз. Или не подумаю.

— Да лежи, сколько хочешь, мы никуда особо не спешим.

Девушка валялась на травке с полчаса, а мы успели перекусить, и я уже думал, что она уснула, но нет. Встала, осторожно подвигала плечами, покрутила торсом, наклонилась, распрямилась.

— Да, почти не больно уже. А ведь насквозь проткнула, аж кончик между сисек торчал. Хороший доктор. И дочка у него прикольная. Нарисовала моих портретов штук десять. Вышло лучше, чем на самом деле. Еле уговорила сжечь их потом.

— Зачем? — удивился я.

— Не хочу памяти о себе. Меня вообще быть не должно. И когда не станет, то пускай ничего не останется.

— Даша, — сказал я осторожно, — ты так-то взрословата для подростковых суицидных загонов.

— Чего? — рассмеялась она. — Не, Лёха, ты меня не так понял. Я от жизни не откажусь, хоть бы даже она состояла из одной боли вообще. Мне жить нравится. Травка, вот, солнышко. Людей нет. Хорошо! Люблю, когда людей нет. Вы не в счёт, вас я себе сама выбрала. Я мало что сама выбирала, всё больше мамка мне. Но когда жизнь закончится, то я не хочу, чтобы от меня что-то осталось, понимаешь?

— Не очень.

— Ну, как бы тебе объяснить… Вот, например, фоточки. Люди прям обожают фоточки. Чтобы и так, и сяк, и жопой об косяк. А потом кто-то их находит, смотрит и думает: «Вот дура какая-то была, а теперь нету, да и хрен с ней». Или сраные могилы. Ненавижу сраные могилы! Чёрт, где ни ткнись, везде эти мерзкие кладбища! В чём прикол? Зачем медитировать над трупом? Все эти даты, портреты, весь этот душный кринжовый вайб?

— Чтобы помнить? — предположил я. — Что был такой человек.

— Нахрена, Лёх? Его уже нет, место освободилось! Время кончилось, сенсус развеялся, информация стала частью Фрактала. Зачем люди цепляются за своих покойников, а не живут дальше?

— Потому что знают, что сами смертны, мне кажется. Память об ушедших помогает с этим как-то смириться.

— Да насрать. Если в следующий раз меня зарежут успешнее, не вздумайте хоронить.

— А что с тобой сделать? Съесть?

— Отравитесь, — заржала Даша. — Я дико токсичная. Просто выкиньте в канаву, или что там будет поблизости. Утилизуйте и забудьте. Вот! Это главное! Забудьте немедленно!

— Почему?

— Боюсь, что пока меня помнят, я каким-то образом всё равно буду тут, но от меня уже вообще ничего зависеть не будет. Меня дико достало, что от меня ничего не зависит!

— А с чего ты взяла, что это так?

— Ну, Лёха, ты даёшь! Это ты живёшь ни для чего и как хочешь. А меня мамка родила для конкретной цели, растила для неё, дрючила и мучила, и вот, сделала. Я стрела для одной мишени, ключ для одного замка…

— Слишком много болтаешь, — оборвала её Аннушка. — Причём всякую чушь. Поехали уже, сколько можно тут торчать?

— Ну, и пожалуйста! — надулась Даша. — Я с вами… А вы… Эх…

Полезла обратно в машину.

— Да пойми ты, — сказала Аннушка примирительно, — нет у тебя никаких целей, мишеней и обязательств. Вали куда хочешь, занимайся чем угодно. Или ничем не занимайся, найди пустой мир по вкусу и валяйся там на травке под солнышком, пока корни из жопы не пустишь. Нет никакой предопределённости.

— Ага, — буркнула девушка, устраиваясь на сиденье, — тебе хорошо говорить. Ты просто курьер, сама себе хозяйка.

— А ты, значит, нет?

— А я — Разрушитель! Тот самый!

— Э… — озадачился я, — а можно пояснительную бригаду сюда? Что ещё за «разрушитель» такой?

— Ну, блин, Лёха, ты как вчера родился! Ты чо, реально не в курсе? Ну, Искупитель, Разрушитель, спасти Мультиверсум, уничтожить Мультиверсум, вот это всё? Блин, да не мог ты не слышать, это каждый знает!

— Как-то прошло мимо, прости, — я сел на пассажирское место спереди, закрыл дверь, Аннушка завела мотор. — И что ты как Разрушитель должна сделать?

— Убить Искупителя, конечно.

Едем молча. Я осмысляю услышанное, Даша задремала, Аннушка сосредоточенно рулит. Так вышло, что я не религиозен, и концепция «Спасителя» (вариант — «Искупителя») кажется мне абсурдной. Если для спасения кто-то непременно должен сдохнуть, причём от рук спасаемых, то ну его в жопу такое спасение. То, что это может быть моя женщина, не нравится мне ещё больше. Поэтому все её загоны на эту тему я записал в категорию «мистика — три листика», числю внутри себя по линии суеверий и не принимаю во внимание. Если кто-то решит что-то ей «искупить», то я ему башку прострелю, и всё. История про то, как Аннушка отчекрыжила какому-то парню голову, пусть и по его настоятельной просьбе, вызывает много вопросов, а уж то, что она потом с этой головой сделала… Но я не осуждаю. В том месте у кого хочешь крыша протечёт. Может быть, ей это вообще всё померещилось. Тем не менее, Дашино заявление про Разрушителя меня нервирует. Если та жуткая баба, Грета, её настраивала в этом духе, то за этой мистикой стоит какая-то физика? Или это просто входило в программу промывки мозгов для дочери, из которой она тщательно растила отменную психопатку? Странно это всё.

На следующем привале, когда Даша ушла купаться (встали, как Аннушка любит, у моря), а мы расположились со стаканами в раскладных креслах на пляже, я спросил свою спутницу:

— Может, мы зря откачали девчонку?

— Почему?

— Если она Разрушитель, а ты Искупитель, то она однажды может попытаться тебя убить. В голове у неё тот ещё компот, судя по всему.

— Ты же не веришь в это, солдат?

— Я-то нет, но она-то да. Триггерит её с полтычка, заклинит башню — и вперёд. Придётся её тогда заново убивать, возиться. А так надо было всего-то рядышком постоять, подождать.

— И чего ж ты не постоял?

— Рефлексы.

— Ну, вон пистолет у тебя под рукой. Вон девчонка плещется. Пристрели, и дело с концом. Она, как мы недавно убедились, не бессмертная. Сможешь?

Я смотрю, как Даша в трусах и мокром топике идёт к нам от полосы прибоя. Выглядит как обычная девушка, ничего «разрушительного», но я помню, что за ней числится минимум парочка глобальных геноцидов.

— Нет, не смогу. Не так.

— То-то и оно. Забей, солдат, будет как будет. Может, ты прав, и всё это фигня. И я не Искупитель, и она просто дура, тогда ничего делать не надо. А если это всё же правда, то ничего с этим поделать просто невозможно, потому что мы часть процессов метафизического характера, происходящих на уровне Мультиверсума в целом, и, что бы мы ни делали, предназначение приведёт нас в точку бифуркации.

— Слушай, но если всё так, и ты убила Искупителя, то, получается, ты Разрушитель?

— Да хрен его знает. Может, была. А может, это не так работает.

— Эй, народ! — добрела до нас по песку Даша. — Посмотрите кто-нибудь на спину, там, кажись, пластырь отклеился.

— А тебе вообще можно купаться? — спросил я, взяв её за плечи и поворачивая спиной к себе.

— Не знаю, забыла спросить. Но очень уж хотелось.

Спина мокрая, холодная, кожа покрыта мурашками, между лопаток круглый свежий шрам. Пластырь действительно остался где-то в море, но он, похоже, не нужен.

— Всё зажило, купайся на здоровье, — сказал я. — Но знаешь, что…

— Что?

— У тебя теперь один шрам. А было дофига, — я покрутил её перед собой, разглядывая. — Да, и на ногах пропали.

— А на жопе? — она, не смущаясь, оттянула резинку трусов.

— Да, гладко, как у младенца.

— Офигеть! Значит, не соврала та девчонка!

— Какая?

— Нагма. Докторская дочь. Мол, картинки её не просто так, а постепенно приведут меня в порядок. Сначала шрамы на коже, а потом и рубцы на душе. Не знаю, что она имела в виду насчёт души, у меня её, может, и вовсе нет, но со шкурой сработало. Класс! Надо ей подарить что-нибудь, если ещё увидимся. Интересно, у неё враги есть? Я бы их убила, говно вопрос!

— Спроси сначала. Может быть, девочка предпочтёт в подарок мягкую игрушку.

Сашка сидит в библиотеке на диване и читает книгу. В том же месте и той же позе, что мы её оставили. Если бы не грязная посуда и пустые упаковки от сублиматов, можно было бы подумать, что с нашего отъезда прошло максимум полчаса.

— Сашка! — возмутилась Аннушка. — Что за срач ты тут развела! Кто обещал убирать и следить за домом?

Интонации у неё при этом были настолько материнские, что я не удержался от смеха, спровоцировав укоризненный взгляд в свою сторону.

— Прости, мам, — Сашка подняла глаза от книги. — Я зачиталась.

Несмотря на вялые протесты, мы изъяли у неё книгу, заставили принять душ, переодеться и нормально поесть. Переключиться в реальность у девочки получилось не сразу, но потом она наконец осознала, что мы вернулись и что с нами Даша.

— Даша! Ты выздоровела! Ура!

— Ох, мелюзга, ещё не совсем, так что не обнимай меня так сильно!

— Прости. Я очень рада тебя видеть!

— Я тоже, аж сама себе удивляюсь. Ты реально сидела и читала всё это время?

— Ну… Иногда я немного спала. Вроде бы что-то ела… наверное.

— Вот ты странная! Что такого интересного может быть в старых книгах? Как по мне, всё это мелефитское чтиво — мутнейшая занудь, и ни хрена не понятно.

— Просто ты читаешь их неправильно. Точнее, именно читаешь, а в них надо жить. Смотреть на них изнутри, а не снаружи, понимаешь?

— Не-а, — засмеялась Даша. — У меня, наверное, голова не так устроена, как твоя.

— Да, — вздохнула Сашка, — не так, это правда. Но я всё равно попробовала бы тебя научить. Читали бы вдвоём, это в четыре раза интереснее!

— Нет уж, Саш, меня мамка в детстве ремнём драла, чтобы я читала, у меня при одном взгляде на обложку теперь жопа чешется. Да, прикинь, — воодушевилась она внезапно, — у меня шрамов больше нет! Хочешь, покажу?

Она вскочила со стула и взялась за пояс штанов, готовая продемонстрировать.

— Даша! — всплеснула руками Аннушка. — Можно не показывать жопу за столом?

— Подумаешь, я же не жрать её предлагаю! Ладно-ладно, не буду, успокойся. О, кстати! Совсем забыла! Нагма же тебе портрет передала! В рюкзаке у меня, в майки замотанный, я, вроде бы, даже ни разу на него не села!

Портрет исполнен красками, не знаю какими, не разбираюсь, но вроде бы не маслом. В манере «крупного мазка», не детализирован, фон размыт. Аннушка на нём слегка вопросительно и немного напряжённо смотрит на зрителя синими глазами, рот взволнованно приоткрыт, как будто она хочет сказать что-то очень важное, и именно мне. Ну, то есть тому, кто смотрит на картину, конечно. Аннушка очень похожа на себя, девчонка реально хорошо рисует. Похожа — и всё же другая. Что-то неуловимое в глазах, позе, в том, как она держит голову… Словно художница видит за этим лицом чьё-то ещё, и оно чуть-чуть просвечивает на портрете.

— М-да, — сказала Аннушка со странной интонацией, — мы все недооцениваем эту девчушку. И это она ещё маленькая…

Днём гуляли по берегу моря, собирали плавник на топливо для камина, девчонки шалили, толкались, бегали туда-сюда, потом Даша поскользнулась на камнях и плюхнулась в ледяную воду. Когда Сашка кинулась её спасать, её обрызгало с ног до головы под Дашин хохот. С холодного моря дует пронзительный ветер, обе они моментально окоченели в мокрой одежде, пришлось срочно гнать домой, раздевать, заматывать в пледы, отпаивать горячим чаем и греть у камина.

Дашу как прорвало — она рассказывает байки, треплется, травит анекдоты, по большей части, не особо смешные. Но Сашка хохочет, после книжек ей любое общение в радость.

— А я столько всего узнала! — делится она. — Это просто невозможно передать.

— И смысл читать, если даже не можешь рассказать, о чём? — удивляется Даша.

— Тут дело в самом процессе. Эти книги как будто обнимают меня, глядят по голове, и говорят: «Мы с тобой! Ты наша! Ты не забыта, не брошена, не одинока!»

— Блин, Сашка, ты и так не одинокая! У тебя родители есть. Причём нормальные, не как моя мамка. Чего тебе надо-то ещё? Обнять-погладить? Ну, иди сюда обнимемся, подружка. Так лучше?

Даша неловко обнимает её за плечи и неумело гладит по голове. Кажется, её опыт тактильных взаимодействий ограничивается материнским ремнём.

— Да, спасибо. Прости, я не подумала, что тебе хуже. Я действительно не одна на свете, но это совсем другое. Я не знаю, как объяснить.

Вечером мы с Аннушкой сели со стаканами, Даша и Сашка разложили на столике игру и азартно гремят кубиками.

— Кастую фаербол, — радостно сообщает Сашенция. — ага, двадцатка, крит! Получила?

— Ты жухаешь! — возмущается Даша. — У тебя уже третья двадцатка за вечер!

— Просто мне везёт. Твой ход, кидай кубик!

Я смотрю на задумчивую Аннушку, на её лицо на фоне камина, распущенные волосы, пронзительно-синие глаза. Наслаждаюсь моментом. Легко можно вообразить, что мы семья, что это наш дом, что шуточно ссорятся и пихаются локтями над настолкой наши дети: старшая шебутная Даша и младшая любительница книжек Саша. Помнить о том, что одна из них Разрушительница, а вторая робот, мне сейчас не хочется. Правда, если бы у нас были такие взрослые дети, то мне было бы уже к полтиннику, я был бы уже другим человеком. А вот Аннушка была бы точно такой же, выглядящей чуть старше Даши, и её принимали бы за мою дочь. И нафига я был бы ей нужен? Помечтать это не мешает.

Ночью не спалось. Я тихо, стараясь не беспокоить спутницу, вылез из-под одеяла, подошёл к окну, стоял, смотрел, как в свете луны накатываются на каменистый берег холодные волны, думал о том, что мне очень нравится здесь. Суровая красота севера приятнее южных морей, хотя купаться тут не полезешь. Интересно, что там, за горизонтом? Неужели Аннушка не интересовалась? Прибой выбрасывает на берег не только ветки и стволы деревьев, но и обработанные доски, так что, наверное, тут когда-то была какая-то жизнь. Очередной мир-кладбище, нет им числа. Неужели правда, что когда-то было не так?

Я много раз слышал, что Мультиверсум когда-то не знал коллапсов, что было множество срезов, в каждом кипела жизнь, а из одного в другой перейти было проще, чем у нас в соседний город съездить. Вроде бы «распределённые производства», которые пытается собрать в кучу Керт, подтверждают, но всё равно, поверить почти невозможно. Привык я, что кругом руины и тишина. Вернись в Мультиверсум вся эта жизнь, не знал бы, куда себя приткнуть. Одичал.

— Чего не спишь, солдат? — Аннушка тихо подошла, обняла меня сзади, прижавшись грудью к спине, положила подбородок на плечо.

— Смотрю. Думаю.

— О чём?

— Что там, за морем.

— Ни хрена.

— В смысле?

— Да в прямом. Утонуло всё нафиг. Этот дом был дорогим высокогорным вип-отелем, скалы вокруг — вершины горного хребта. Может, где-то ещё торчат из моря камни, но больше ничего.

— Откуда столько воды взялось? — удивился я.

— Коллапс, само собой. Тут был один небольшой континент, вокруг океан, и две страны никак не могли это всё поделить. Аборигены были большого ума, изобрели тектоническое оружие, испытали на каком-то острове, хотели сделать врагу цунами, но что-то пошло не так, и вся суша начала погружаться.

— А ты откуда знаешь?

— В доме газеты были и вообще куча документов, здесь правитель с семьёй спасался.

— Спасся?

— Не знаю. Когда я нашла дом, тут уже никого не было. Бумаги я потом в камине спалила, но кое-что прочитала, из любопытства.

— А как ты его нашла?

— А как я всё нахожу? Вот так же. Настроение было не очень, жизнь не радовала, искала место, где посидеть-подумать, чтобы никто не доставал. Нашла это. Классное же, да?

— Не то слово. Идеальное.

— Вот и я так решила. Обжилась постепенно. Места для меня одной многовато, но, пригодилось, как видишь, однажды.

— Хороший был вечер, да?

— Ой, я тебе умоляю! — засмеялась она мне в ухо. — Я видела, как ты плющился от умиления. Семью бы тебе, солдат, нормальную. Был бы хороший муж и отец, это прям из тебя прёт. Зря ты со мной связался.

— Я…

— Заткнись. Всё знаю. Сто раз говорили. Я ж не против, будем вместе, пока получается. Перестанет получаться… ну, посмотрим тогда. Мы, может, до этого момента и не доживём, чего загадывать? Я даже удивляюсь: давно нас что-то никто убить не пытался!

— Тьфу на тебя, накаркаешь!

— В нашем случае, солдат, это даже не пророчество. Это чёртова сраная неизбежность — кто-то непременно вскоре попробует. Жизнь такая. Так что держи порох сухим, и пошли в койку. Раз уж не спим, чего время зря терять?