Продавщица 4: А с платформы говорят…

Глава 4

Не веря своим глазам, я вглядывалась в темные квадратики окон своей школы, в которую 1 сентября 1981 года вошла, будучи робкой первоклассницей, с огромным бантом, в шерстяном колючем платье, белом фартучке и черных лаковых туфельках, которые через знакомых чьих-то знакомых за хорошие деньги «достала» любимая бабуля. Слово «достать» я знала в ту пору, когда еще не ходила в школу. Тогда многие вещи не покупали, а именно «доставали».

Началось все, конечно же, с линейки и первого звонка, когда, после торжественной речи директора, под аплодисменты, я с другими маленькими и отчаянно боящимися первоклашками вошла в школу, а за нами уже — все остальные.

В этой же школе на улице Книпович, которая, оказывается, когда-то называлась Смоляной, меня принимали и в октябрята, и в пионеры… Тогда, накануне дня принятия в пионеры, я не спала всю ночь — учила торжественное обещание. Может быть, поэтому я, усталая и невыспавшаяся, перепутала слоги в своих имени и фамилии и взволнованным тоненьким голоском громко начала: «Я, Пряня Галик…». Договаривать текст торжественного обещания мне пришлось уже под громкий хохот присутствующих, и одноклассники меня еще неделю дразнили «Пряней». Помню, я тогда даже испугалась, что из-за этой оговорки меня не примут в пионеры и отложат вступление на будущий год. Однако не заставили…

Теперь этот случай этот я вспоминала с улыбкой. Ничего страшного, что подразнили недельку. Главное, что галстук в итоге повязали и в пионеры приняли. А всего через неделю в школе произошло другое из ряда вон выходящее событие, после которого про мою оговорку и вовсе напрочь забыли. Историю, произошедшую после моего конфуза, обсуждали аж до самого конца учебного года.

Дело было так. Один из «старшаков» — Саня Рыжиков, этакий школьный «мажор», мальчик из очень состоятельной семьи — прогулял «труды», рассудив, что раз уже они поставлены последним сдвоенным уроком, то и ходить туда не стоит. На улице май, двадцать градусов, тепло, хорошо — самая подходящая погода для прогулок… А еще родоки, как обычно, пропадают на работе до ночи, и можно пригласить приятелей посмотреть на новом японском «видаке» фильм «Однажды в Америке». Там показывают настоящий Нью-Йорк… Видеомагнитофон, который дожидался Саню дома, ему привез отец из поездки — он работал внешторговцем, поэтому недостатка в современной электронике и бытовой технике в семье Рыжиковых не было.

Уроки труда в моей школе вел пожилой учитель и фронтовик Макар Игнатьевич, как две капли воды похожий на московского трудовика Климента Кузьмича. Даже не знаю, почему все трудовики так похожи друг на друга: мрачные, суровые, немногословные и обязательно с усами?

Для полноты картины надо сказать, что Макар Игнатьевич обиделся не на сам факт прогула его урока, а на то, что в ответ на замечание Саня Рыжиков сказал, что в ПТУ он, в отличие от трудовика, идти не собирается, планирует окончить полностью десять классов, а посему умение строгать табуретки ему без надобности. Нахальничал Саня не просто так: если я правильно помню, у него среди родни числился не только папа-внешторговец. Кто-то из его родственников работал в отделе народного образования на очень хорошей должности: то ли бабушка, то ли мамина двоюродная сестра… А посему Саня был уверен, что обязательно уедет после школы в Москву, поступит в МГИМО, и жизнь его будет сытой и комфортной вне зависимости от того, будет он напрягаться или нет.

Макар Игнатьевич молча выслушал сентенции прогульщика, высказанные прямо при ребятах, нахмурил сросшиеся кустистые брови и, не долго думая, рявкнул:

— Табуретки он, видите ли, строгать не хочет. Мужиком, видимо, тоже становиться не хочешь? Говоришь, чинить, пилить, строгать — не мужское дело? Дома ножи наточить надо будет — маникюр побоишься испортить?

Санины одноклассницы, стоящие поодаль, захихикали. Сам Саня нахмурился, заметив, что среди хихикающих и шушукающихся девочек была и Леночка Новикова, которой развязный мажор давно, но безуспешно пытался понравиться. За Леночкой бегали почти все ученики школы от четырнадцати до восемнадцати лет, однако она не отвечала никому взаимностью и была неприступна, аки скала. Санины уши предательски заалели, и он пообещал себе, что не спустит это унижение учителю с рук. И слово свое сдержал.

Саня вспомнил, что недавно отец привез ему в качестве сувенира хлопушку — купил по случаю где-то «за кордоном». Яркая, большая, цветастая, с надписями на иностранном языке — таких хлопушек советская «школота» не видывала. Это сейчас можно практически все, что угодно, заказать на маркетплейсах, а тогда нужно было постараться, чтобы раздобыть что-нибудь «оттуда». А посему все, что было «импортным,» по определению считалось качественным. Паренек принес хлопушку в школу, чтобы похвастаться, но показывал всем ее только из своих рук, и как ни упрашивали его ребята разрешить «дернуть за веревочку», наотрез отказывался. И вот настал звездный час, когда было принято решение все-таки «дернуть за веревочку».

Всю неделю пацан таскал с собой в портфеле хлопушку, безуспешно пытаясь подгадать момент, когда трудовик направится в туалет. Точно тень, он ходил за преподавателем, съедаемый желанием, в общем-то, безвредной, но очень красивой и яркой мести. И вот наконец выдался подходящий случай. Перед очередными сдвоенными «трудами» Макар Игнатьевич возжелал отправиться туда, куда царь пешком ходил. Подговорив приятеля — Петьку Звягинцева — отвлечь его на пару минут, хулиган Рыжиков со скоростью молнии метнулся в школьный сортир, мигом повесил на две свободные кабинки заранее где-то припасенные таблички с надписью: «Не работает!», прикрепил хлопушку к школьному бачку и, как ни в чем не бывало, напевая себе под нос что-то из «Modern Talking», двинулся восвояси. Предполагалось, что хлопушка взорвется, когда посетитель туалета возжелает смыть.

А всего минут через пять раздался ужасающей силы хлопок, раздалась тирада из непечатных слов, и в коридор выскочил трудовик, халат которого украшали яркие кружочки конфетти. Под оглушающий хохот учеников Макар Игнатьевич пулей пронесся в учительскую, оставляя на полу след из конфетти и продолжая нецензурные выражения. А больше всех, разумееется, хохотал отмщенный Саня, еще не знающий, что его ждет впереди…

Закончилось все для школьного мажора печальным образом. У веревочки, которую дернул обиженный на трудовика старшеклассник, конец нашелся довольно быстро. Трудовик вспомнил, что видел, как Саня недавно показывал хлопушку приятелям, и быстро сложил в уме два плюс два. Санин отец оказался давнишним фронтовым другом Макара Игнатьевича и, к слову, очень простым в общении мужчиной. Вежливо выслушав гневную тираду педагога и — по совместительству — своего товарища, он незамедлительно принял меры.

Уже на следующий день Саня, заикаясь и краснея, принес старому трудовику корявые извинения, стыдливо прикрывая ладонью покрасневшее после разговора с отцом ухо. А еще неудавшийся шутник аж до конца учебного года занимался малярно-красочными работами в школе, и частенько можно было видеть, как он, в заляпанном краской халате и шапочке из газеты, грустно водит валиком по стенам, одними губами повторяя про себя сентенции, которые когда-то изрыгал Макар Игнатьевич. Поговаривали, что разгневанный отец и впрямь хотел отправить сына в ПТУ, «чтобы знал, почем фунт лиха», но мать отговорила.

А вскоре начались летние каникулы, а лето — это, как известно, маленькая жизнь. Все случившееся в учебном году благополучно забылось… Правда, история с хлопушкой еще какое-то время переходила из уст в уста, обрастая все новыми и новыми подробностями, пока Саня не окончил благополучно десять классов. После выпуска о нем никто ничего не слышал. Наверное, укатил в Москву. Видимо, к тому времени отец-внешторговец и прочие влиятельные родственники уже сменили гнев на милость, и парень все же поступил в МГИМО. Как сложилась судьба его зазнобы Леночки, я тоже не знаю. Поговаривали, что она вышла замуж и укатила в Израиль… Все может быть.

Но пока все это не важно. В моем теперешнем мире восьмидесятые годы еще не наступили. Будущая продавщица Галочка (она же — бывалая «попаданка» Дарья Ивановна Кислицына) еще даже не пошла в первый класс. Она просто лежит дома в кроватке, собранной папой, забавно гулит и пытается схватить погремушку, подаренную заботливой бабушкой… А мстительный мажор Саня Рыжиков еще ходит во второй или третий класс. И к этому мне надо будет привыкнуть, как и ко многому другому…

Свет горел только в самом дальнем, крохотном окошечке школы — там располагалось техническое помещение, в котором жила школьный завхоз — маленькая, сухонькая, старенькая и очень строгая Нина Семеновна. Эта женщина, которая на вид весила вряд ли больше сорока килограмм и была ростом не более полутора метров, наводила страх даже на самых отпетых школьных хулиганов и с легкостью могла приструнить даже здоровенных десятиклассников, вышедших покурить за угол школы. Уж не знаю почему, но от одного ее взгляда они вытягивались в струнку и басили:

— Здравствуйте, Нина Семеновна…

Постояв еще немного возле школы с сумкой в руках, я поняла, что окончательно замерзла и полезла в карман. На бумажке, которую я с с собой прихватила из квартиры гостеприимного Макса по прозвищу «Зингер», был написан второй адрес. Туда мне сейчас и следовало направиться. Идти, как оказалось, не пришлось далеко, но смартфона с картами и функцией прокладывания маршрута у меня с собой, разумеется, не было, а посему пришлось еще пару раз обратиться за помощью к прохожим. Пару раз свернув не туда по собственной глупости, а может, просто из-за усталости, я наконец очутилась у нужного мне дома. Никакого домофона на двери, разумеется, не было: я просто потянула дверь за ручку, и она открылась.

Квартира, в которой мне предстояло жить, оказалась тоже коммунальной. Впрочем, сей факт меня абсолютно не удивил: на отдельную жилплощадь я даже и не надеялась. Не на улице придется ночевать — и ладно. Располагалось мое жилище на третьем этаже. Лифта в темном и наводящем страх подъезде не было. Молясь, чтобы на моем пути не встретился кто-нибудь нехороший, я, таща свою сумку и ридикюль, поднялась на нужный этаж по широкой винтовой лестнице и, щурясь в темноте, попыталась найти свою квартиру. Кажется, вот и она. Над большой коричневой дверью виднелась белая табличка с номером квартиры — двадцать три. Я с облегчением плюхнула сумку на пол. Не то что бы она была слишком тяжелой, но целый день таскать ее туда-сюда по городу мне уже порядком надоело. В жизни советских людей, конечно, было много плюсов, но об удобстве и комфорте двадцать первого века приходилось, конечно, только мечтать… Переезжай я из Москвы в Питер сейчас — просто заказала бы доставку вещей транспортной компанией, и все дела!

На двери висел большой и очень старый звонок — почти такой же, какой был в моей московской коммуналке. Чуть ниже висела уже пожелтевшая от времени бумажка, на которой почти выцветшими чернилами аккуратным, почти каллиграфическим почерком было написано следующее: «Москвины — один длинный, Табаков — один короткий, Петровы — два длинных, Злотникова — два длинных, один короткий». Фамилия «Злотникова» показалась мне знакомой. Где-то я ее слышала, когда-то очень давно…

Внезапно позади меня загремел открывающийся замок, и дверь распахнулась. От неожиданности я отскочила в сторону. На лестницу вышла какая-то женщина с полным мусорным ведром в руках. От ведра чудовищно пахло рыбой. Я машинально зажала нос: на рыбу у меня с детства была жуткая аллергия, даже как-то «скорую» пришлось вызывать. Будучи совсем маленькой, я нашла оставленную кем-то из взрослых на столе банку кильки в томате и уплела ее почти всю. Что было потом, я плохо помню — в памяти осталось только то, как на огромной скорости я лечу куда-то в машине «Скорой помощи».

— Здравствуйте, — вежливо поздоровалась она и прошла мимо, обдав меня рыбным запахом из ведра.

— Добрый вечер, — на «автомате» ответила я и поскорее попыталась нашарить в кармане ключ. Хорошо, конечно, что советские люди не выкидывали столько ненужных отходов в виде пластика, стекла и прочего плохо разлагающегося мусора. Такого понятия, как «пакет для мусора» просто не существовало. Скидываешь рыбью чешую, яичную скорлупу, картофельные очистки и прочие отходы в обычное пластмассовое ведро — и шуруешь гордо на помойку. Выкидываешь мусор, а ведро потом моешь. А стеклянную тару сдаешь. И так хоть тридцать лет можешь использовать одно ведро! Никаких тебе пакетов!

Ученые-экологи, наверное, в восторге от такого подхода, но я бы лучше предпочла хранить и утилизировать мусор в плотно завязанном пакете, чтобы не радовать окружающих амбре и не сообщать им таким образом, из чего сегодня готовился обед.

Едва я нашарила ключ и собралась вставить его в замочную скважину, как дверь сама распахнулась, и на пороге появилась улыбчивая незнакомая женщина, по виду — моя ровесница. В руке у нее была пустая сетчатая авоська — с такой я когда-то в детстве бегала в магазин за кефиром. В ней же я потом носила сдавать стеклотару. Это дело я очень любила. Нет, о вкладе в экологическое состояние планеты я в восемь лет, конечно же, не думала — просто на деньги, полученные от сдачи бутылок, мне дозволялось покупать себе вкусняшки.

— Добрый вечер! — низким, грудным, хорошо поставленным голосом поздоровалась она со мной. — Вы к кому?

— Я… к себе, — не найдя, что сказать лучше, ответила я. Голос женщины показался мне знакомым.

— Ну к себе так к себе, — усмехнулась женщина. — Проходи… Хотела сказать: «Гостем будешь», но, наверное, правильнее будет сказать: «Добро пожаловать!». Заходи, Даша!

Я подняла голову и увидела улыбающееся лицо моей обычно такой серьезной подружки по общежитию Веры Злотниковой.

— Ты? — с облегчением выдохнула я. — Вот уж сюрприз так сюрприз!

— А я и думаю: кого в комнату Агафьи Кирилловны поселят? Оказалось, вот кого!

— Значит, тебе звонить «два длинных, один короткий?» — сообразила я.

— Ну да! — весело откликнулась Вера. — Прочитала уже? Это еще старушка наша, Агафья Кирилловна, придумала. Да заходи ты уже, что, как не родная, на пороге стоишь?

Вера радушно помогла мне занести сумку в квартиру и заперла дверь.

— А… как ты тут? Откуда? — ничего не понимая, засыпала я подругу вопросами.

— Да все расскажу! Ты погоди чуток, я в булочную спущусь, ладно? Проходи пока на кухню.

Кивнув, я размяла наконец руку, уставшую от постоянного ношения дорожной сумки, скинула с себя верхнюю одежду и огляделась.

Квартира, в которой мне предстояло жить, мало чем отличалась от другой питерской (точнее — ленинградской коммуналки), из которой я не далее как сегодня вышла. Да и моя московская квартира, признаться, внешне тоже мало чем от этих двух квартир отличалась. Длинный коридор, стены которого были оклеены старенькими обоями, в прихожей — нагруженная верхней одеждой вешалка, рядом — обувь, выстроенная в рядок.

Однако все же пришлось признать, что и квартира Макса, и мое новое жилище существенно отличались от московских квартир. Думаю, не ошибусь, если скажу, что ленинградские коммуналки имели какой-то свой, особый, неподражаемый шарм. Это я почувствовала еще прошлой зимой, когда проводила новогодние праздники у гостеприимного хиппи. В таких местах очень хорошо собираться большими компаниями, петь песни, обсуждать жизненно важные темы, устраивать квартирники, читать стихи Бродского…

Не прошло и пяти минут, как в замке снова зашевелился ключ. Это вернулась Вера. В сумке у нее, кроме батона белого хлеба, виднелась еще коробочка с тортом «Киевский».

— Отметим новоселье! — бодро отрапортовала подруга, чем-то вдруг напомнив мне вечно веселую и никогда не унывающую Лиду. — Айда на кухню, чай пить!