Продавщица 4: А с платформы говорят…

Глава 19

Мое четвертое путешествие в СССР продолжалось уже больше двух месяцев. Холодный, промозглый ноябрь с его затяжными дождями наконец закончился. Наступила снежная зима. Прохожие на улицах уже не щеголяли в плащиках и куртках, подставляя лица редкому осеннему солнышку, а кутались в теплые пальто. Особо морозливые граждане даже достали шубы, хотя только-только начался декабрь, и было не так уж и холодно…

Во двор снова высыпала ребятня: ей снова было во что играть. В ноябре, когда всюду грязь и слякоть, особо в футбол-то не погоняешь, вернешься домой весь грязный, как чушка, а уж в хоккей — тем более. А сейчас во дворе детвору ждал каток, залитый добрыми соседями, и мальчишки, едва придя домой со школы, кидали портфели, хватали коньки, клюшку и бежали в «коробку». Вот чуть побольше снега выпадет, и появится возможность для нового развлечения: ребятня будет строить снежные крепости и устраивать баталии, играя в снежки. Играли все от мала до велика. Даже взрослые, идя с работы, нет-нет, да и не брезговали переброситься парой снежков с приятелями.

Мне в снежки, кстати, играть всегда нравилось, несмотря на то, что однажды в детстве во время снежных баталий мне здорово подбили глаз. Но в пять лет я еще не ходила на свидания, поэтому не сильно расстроилась, что не понравлюсь симпатичному мальчику, а просто от нечего делать отправилась лизать качель. Язык к качели примерз почти намертво — на улице было около минус двадцати. Так я и сидела на качели, дико вопя. На мой вопль прибежал из гаража дядя Витя. Поняв, что ребенок-бедолага, примерзший по собственной глупости к качели, рискует вернуться с прогулки домой не только с фонарем под глазом, но и без языка, он попросту открыл термос с чаем, который всегда брал с собой в гараж зимой, и вылил на место стыка дитячьего языка и железа. Язык благополучно, отклеился, и все обошлось, благо чай был, конечно, уже не «кипятошный», а тепленький. Меня, зареванную, дядя Витя взял за руку и отвел домой, наказав впредь никогда не лизать качель. Я и не лизала. До следующей недели…

За окнами большими мокрыми хлопьями теперь почти каждый день валил снег, с каждым днем все больше и больше холодало, и мне пришлось наведаться в знаменитый ДЛТ и «Гостинку», чтобы обновить свой гардероб к зиме — в скромном багаже, который изначально прихватила с собой в Москву моя предшественница Даша, никаких зимних вещей не обнаружилось. Будь я заводской работницей, как в пятидесятые, я бы, наверное, не стала особо заморачиваться. Но теперь я все-таки завуч, и выглядеть следует солидно, чтобы в грязь лицом не ударить перед другими учителями. Вон наша модница Карина Адамовна каждый день в школу в новой юбке приходит, а я чем хуже? Поэтому, раскошелившись, я приобрела себе новое пальто, сапожки и даже меховую шапку. Теперь я, идя по улице, совершенно ничем не отличалась от сотен таких же занятых ленинградских женщин, спешащих куда-то по своим делам и дующих на озябшие ладони. На пыжиковую шапку моей зарплаты завуча пока не хватало, но кроличья, которую я купила по случаю, выглядела вполне солидно.

Несмотря на то, что отопление в нашей старой коммунальной квартире работало на славу, еще в начале октября жильцам пришлось все же вспомнить, как следует утеплять окна. Состояние оконных рам в старом фонде оставляло желать лучшего, и по квартире вовсю гуляли сквозняки. Никаких стеклопакетов, разумеется, в середине семидесятых годов еще не было, и из щелей невыносимо дуло. А посему я, бывалая «попаданка», потратила весь выходной на утепление квартиры. Работали мы на пару со своей подружкой Верой. Старичков-соседей от этих хлопот мы, естественно, освободили. Вера, как самая рассудительная и ответственная из всех нас, не могла допустить, чтобы пожилые люди скакали по стремянкам, поэтому сказала:

— Идите, Лаврентий Павлович, погуляйте, погода хорошая, в кино сходите с Антониной Семеновной, а мы с Дарьей на пару быстро управимся!

Обрадованные соседи, явно не желающие возиться с пластырем и газетами, быстро упорхнули из дома, а мы с Верой принялись за нудную, но необходимую работу, которую проделывали каждую осень все жители СССР, да и не только СССР. Заклеивали окна и в девяностых, и даже в начале двухтысячных. Позже, когда вошли в моду пластиковые окна, те, кто при деньгах, быстро заменили остекление. Но, сдается, мне, кое-кто и до сих пор, не желая менять окна, пользуется старыми дедовскими окнами. Или бабушкинскими? Тут уж не знаю, как сказать.

У каждой советской хозяюшки был свой секрет по утеплению окон. Самый простой и распространенный способ — заклеить раму пластырем. Дешево, быстро и сердито, держится крепко, щели заклеивает надежно, на белой краске незаметно, да и выглядит аккуратно. Но были у этого способа и свои минусы — клей в пластыре схватывал склеиваемые поверхности намертво, и по весне, когда на улице становилось тепло и необходимость в утеплении квартиры временно отпадала, отодрать его можно было только с краской. Поэтому в квартире, где жила маленькая Галочка, рамы пару раз весной приходилось перекрашивать.

Однако существовали и другие способы утеплить жилище на зиму. Окна жильцы обычно начинали заклеивать в середине сентября. Те, кто не хотел портить окна пластырем, доставал из кладовок и с антресолей газетки, скручивал их в жгутики, мочил в клее ПВА и вставлял в щели, а потом сверху наклеивал бумагу. Долго, муторно, но держится хорошо. За зиму вся эта конструкция высыхала и примерзала к раме, и в комнате становилось тепло, даже жарко. Однако и у этого способа был минус — по весне буковки из газет оставались прямо на раме, и при желании можно было прочитать новости прямо со стекла.

Некоторые советские граждане, чтобы утеплить окна, крутили жгуты из поролона. Такие поролоновые полоски надо было вымочить и помыть хозяйственным мылом. Поверх жгутов клеили полоски из рваных простыней.

Картина типичной советской комнаты в зимнее время выглядела следующим образом: под батареей стоит кастрюля или тазик с водой, чтобы воздух в комнате не был слишком сухим, на кухне включен газ, чтобы было еще теплее, а не стенах висит ковер. Ковры-пылесборники вешали и клали везде, где только можно. Считалось, что они создают особую атмосферу и домашний уют. И теплее, и орущих за стенкой соседей было меньше слышно. А зимой дорожки и ковры со стены вытаскивались во двор, где их выбивали вручную. Помню, и мне, будучи подростком, каждую зиму приходилось это делать. Пришлось и сейчас — кажется, ковер на стене, оставленный мне бывшей жиличкой Агафьей Кирилловной, уехавшей в Ленобласть, не выбивался лет тридцать, не меньше. Ругаясь на чем свет стоит, я оттащила его во двор и там почистила, с нежной тоской вспоминая робот-пылесос с функцией влажной уборки, который теперь ждал хозяйку где-то в 2025 году… И никаких тебе выбиваний ковров… У нас вообще ни одного ковра дома нет, ни Гоша, ни я терпеть не можем пылесборники…

О том, что творилось без меня сейчас дома, я изо всех сил старалась не вспоминать. В прошлый раз, когда я неожиданно для себя снова оказалась за рулем Гошиного «Соляриса», стоящего в пробке, моего отсутствия никто не заметил. Время будто остановилось. Хоть бы и сейчас все было так… Я даже думать не могла о том, что мой супруг, обзвонивший все больницы и морги, сейчас где-то на окраине Питера, сидя в своей квартире, сходит с ума от горя…

Разумно рассудив: «Делай, что должен, и будь, что будет», я бросила попытки изменить то, что не могу, и сосредоточилась на решении насущных проблем, благо их у меня хватало. В школе бурлила жизнь. Учителя жаловались на учеников и друг на друга, завхоз — на учеников, техничка — тоже на учеников…

— Да что ж это такое, Дарья Ивановна! — зайдя ко мне в кабинет со шваброй, как-то устало сказала техничка тетя Люба.

— Я уберу! — спохватилась я, быстренько сметая ладонью крошки со стола. Несмотря на то, что в своем новом теле я была целым завучем школы и сидела у себя в кабинете, при виде тети Любы я почему-то чувствовала себя намусорившим октябренком Галей. — Извините, те… Любовь Андреевна, сама все приберу. Чайку вот захотелось. Угощайтесь, кстати, конфетками… Чайник, кстати, скипел.

Этой премудрости меня научила Катерина Михайловна — общаться уважительно со всеми работниками школы, независимо от того, уборщица это или директор, всех выслушить и каждому по возможности стараться помочь. Всяк важен на своем месте, и любая работа не зазорна.

— Да причем тут Вы, Дарья Ивановна, — махнула рукой в перчатке тетя Люба. — А за конфетки спасибо, я чайку с удовольствием. Руки вот только помою. Вот Вы завуч вроде, а со всеми, как с равными…

Спустя полчаса, когда уставшая тетя Люба выдула две чашки свежезаваренной «индюшки», выяснилось следующее: несмотря на то, что весна еще не наступила, школьницы, вошедшие в период пубертата, решили объясниться в любви своим кумирам, оставляя им любовные послания. Делалось это не только с помощью записок — некоторые особо предприимчивые умудрялись пробираться в туалеты для мальчиков и помадой на зеркале писали: «Миша (Ваня, Петя, Коля, Дима), я тебя люблю!». Ниже обязательно было нарисовано большое сердце, в середине которого алел отпечаток губ.

— Каждый день одно и то же, Дарья Ивановна, — сетовала тетя Люба. — Оттираю, оттираю, а эти… чтоб их, все пишут и пишут! Честное слово, не школа, а дом свиданий какой-то! Я одного не пойму: ну нравится им этот Ваня, Петя или Миша — так с ним бы и целовались да сюсюкались за школой! Так нет же, надо зачем-то зеркала чмокать…

— Может, засаду устроить, да вычислить? — предложила я, не надеясь особо на успех затеи.

— Может, — вздохнула тетя Люба, — да без толку. Один раз «втык» сделаешь, а на следующей день все по-старому. Ладно бы одна какая-нибудь была, а то все же…

— А знаете что? — предложила я техничке. — Девочки, кажется, очень любят языком трепать? Ну вот это мы в своих целях и используем.

— А как это? — оторопела тетя Люба.

— А вот узнаем. Пойдемте-ка, дорогая моя… Скоро станет ясно.

Перемена между четвертым и пятым уроком заканчивалась. Делая вид, что о чем-то беседуем, мы с тетей Любой как бы невзначай прогуливались у туалета. Ожидания оправдались: не прошло и трех минут, как из мужского туалета пулей вылетела стайка девочек лет четырнадцати и хотела было побежать на урок. Однако я вежливо тормознула пионерок.

— Задержитесь на минуточку, — любезно попросила я, аккуратно придержав самую старшую на вид за краешек фартука.

Девчонки сникли и остановились, понимая, что эта встреча явно не сулит им ничего хорошего. Я аккуратно приоткрыла дверь в туалет — там никого не было.

— А что вы в мужском туалете забыли, девочки? — поинтересовалась я. — Ваш, женский, слева.

— Так это… у нас занято, а всем надо… Звонок уже скоро, мы опаздывали, — постаралась выкрутиться старшая.

— Пойдемте-ка снова зайдем, — предложила я всем, включая тетю Любу. — Пойдемте, пойдемте… Ну чего стесняетесь? Вы же только что там были!

Так и есть. В мужском туалете на стекле прямо над раковиной красовалась надпись: «Витя, я тебя люблю! Ты — самый лучший!». Ниже — отпечаток помады. Я пригляделась к девчонкам — губы у всех были чистые. Ага, стерли, значит. Знаю, сама такой была. Девочки выжидающе глядели на меня, переминаясь с ноги на ногу.

— Значит, кому-то из вас очень нравится мальчик по имени Витя? — полюбопытствовала я. Не получив ответа, я продолжала: — А чего засмущались-то? Что здесь плохого? Это же прекрасно! Любовь — это просто здорово! Но ведь как получается? Любовь обычно делает человека лучше. Полюбивший видит мир в других красках, для него все вокруг такое хорошее, красивое, приятное, ему хочется больше следить за собой, делать себя и этот мир чище… А тут что мы видим?

— А что такого? — набравшись смелости, сказала старшая. — Взял да вымыл… Мы же не поцарапали и не разбили…

— Ты эту бредятину нарисовала, а я мой, да? — вмешалась тетя Люба. — Ишь самая умная нашлась! Поговори у меня тут! Ужо я тебе! А ну карманы выворачивай! Помада там небось?

— Погодите, Любовь Андреевна, — жестом остановила я ее. — Это же дети все-таки… Негоже нам обыски устраивать. По карманам шарить неприлично.

Техничка недоумевающе глядела на меня. Я молча взяла швабру, стоящую в углу, окунула ее вместе с тряпкой в унитаз и не спеша вытерла надпись. Девочки вытаращили на меня глаза от изумления.

— Ты права, вымыть зеркало не сложно. Вот так у нас и моют, правда? А ты потом это место целуешь своими девичьими губками… Ну какой мальчик с тобой после этого целоваться станет, сама посуди? Ни Витя, ни Сережа, ни Петя, ни даже Дима… Вот так же, правильно, Любовь Андреевна, Вы зеркала моете?

— Да, да, точно так! — поняв, наконец, к чему я клоню, сказала техничка. — Всякий раз так. Я старая, спина у меня больная, не находишься каждый раз воду-то менять. А тут — раз и все, в унитаз окунула да вымыла.

— Вот видишь, — с удовлетворением констатировала я. — К тому же, как Витя узнает, кому из вас, девочки, он нравится? Никто из вас не подписался, номер телефона не оставил… Вите теперь играть в принца из «Золушки», ходить по школе и отпечатки губ сравнивать? Чьи совпадут, на той и женится?

Самая старшая из девчонок, которая препиралась со мной и тетей Любой, вдруг позеленела, прижала ладонь ко рту и опрометью метнулась налево, в женский туалет. Раздались неприятные звуки. Ее товарки, потупившись, глядели в пол, и лица их выражали полное отвращение…

— Ну вот и разобрались, — подытожила я. — Все хорошо, что хорошо кончается. Передайте, девочки, своей подружке, что начиная с сегодняшнего дня и до конца недели она каждый день после уроков на два часа поступает в распоряжение Любови Андреевны. Еще не все зеркала в школе отмыты от поцелуев… Да и окна неплохо бы на зиму заклеить, да? О! Звонок уже прозвенел, бегите на урок!

Девчонки, обрадованные тем, что расправа лично их не коснулась, убежали вдаль по коридору, забыв про подружку, тетя Люба, напевая, принялась мыть пол в туалете, ну а я вдруг вспомнила, что меня ждет на уроке русского языка и литературы восьмой «Б», где учится мой будущий свекр Костантин…

— Вы умница, Дарья Ивановна! — похвалила меня тетя Люба, когда мы с ней вновь пили чай в учительской спустя неделю. — Как бабка отшептала! Ни одной отметины на зеркале. Чистота и красота! Вы были правы, девки горазды языком трепать, раззвонили всей школе, что у нас якобы водой из унитаза зеркала моют, вот они теперь и побаиваются!

— Прекрасно! — отрезая себе кусок вкуснейшего «тертого» пирога с вареньем, сказала я. Пирог мне в благодарность испекла тетя Люба. — Мастерица Вы печь, Любовь Андреевна, спасибо Вам! И сами-то угощайтесь пирогом, а то я все одна ем!

— Да что вы, ешьте, ешьте, и с собой заверните! — беспечно махнула рукой тетя Люба. — Было бы за что благодарить! Это Вам, дорогая моя, спасибо! Что бы я без Вас делала! И проблему решили, и никого не обидели… У вас прямо талант педагога!

Внезапно в дверь постучали.

— Да-да, входите! — сказала я.

Дверь отворилась, и на пороге появилась весьма эксцентрично одетая дама, от которой уже с порога стало сильно разить ужасными духами «Красный мак». Точно такими же духами душилась Вилена Марковна, которая только-только начала забывать историю с Костиным ухом. У нее еще несколько недель после всех этих событий дергался глаз.

На даме были шляпа с вуалью, ярко-фиолетовое пальто и сапоги на огромной шпильке. В руках она держала какой-то томик. Эту женщину я тут же узнала, несмотря на то, что она была на целых двадцать лет моложе. И кажется, эта встреча не сулила мне ничего хорошего.