Продавщица 4: А с платформы говорят…

Глава 17

Я стояла, как вкопанная, не имея возможности вымолвить ни слова. Ошибиться было невозможно. Да, это была она: моя любимая бабуля, Клара Ефимовна Пряник, родившаяся в тридцатых годах и большую часть жизни прожившая в Петербурге-Ленинграде. Та самая бабушка, с которой у меня связано столько хороших воспоминаний… И бежевый плащик на ней — тот самый, в котором она запечатлена на фотографии, где держит меня, совсем маленькую, на руках у фонтанов в Петергофе.

Надо же! А я, замученная хлопотами на работе и разборками с невесть откуда нарисовавшимся хамоватым бывшим «мужем» Никитой по фамилии Гвоздик, и не вспомнила, что по одним улицам со мной ходит такой родной и близкий человек… Как здорово, что именно сегодня, а не в другой день мне пришла в голову мысль навестить в больнице строгую Власту Матвеевну… А так бы мы разминулись. Жаль, конечно, что учительница сломала ногу, но, как говорится, нет худа без добра…

На миг забыв, где я нахожусь, я хотела было закричать: «Ба!» и кинуться бабушке на шею, но вовремя себя одернула. Какая она теперь мне «ба»? Просто незнакомая женщина, которая меня знать не знает. Она же еще не в курсе, как будет выглядеть ее взрослая внучка.

Бабушке Кларе всего пару лет назад стукнуло сорок лет, до преклонного возраста ей далеко, и она — не согнувшаяся от старости высохшая старушка-вдова, а вполне себе не старая женщина, полная сил и здоровья. На голове у нее — не «кичка» из седых волос, в пышная густая каштановая шевелюра, щедро сбрызнутая лаком «Прелесть». Тогда было модно так ходить.

И бабушкой Клара Ефимовна впервые стала всего несколько месяцев назад, когда родилась ее внучка Галя. Настоящая Галя сейчас и не подразумевает, что через пятьдесят лет с ней начнут происходить немыслимые метаморфозы, и она начнет скакать то в пятидесятые, то в шестидесятые, а затем — и в семидесятые годы. Младенчик Галя в рукавичках просто беззаботно пускает пузыри и улыбается бабушке, лежа в кроватке, которую, ругаясь про себя на «заводских мастеров, у которых руки из…», собирал дедушка. Кроватка эта, кстати, потом перешла моему братцу Димке.

Если с маман мне более-менее удалось наладить отношения только годам к сорока пяти, и то — худо-бедно, то с бабушкой мы, сколько я себя помню, всегда были в отличных отношениях. С самого начала она заняла позицию: «Не дам в обиду свою кровиночку!» и, хотя поругивала меня за мелкие детские шалости, всегда за меня заступалась.

Началось все еще в роддоме. Возможно, дело было в том, что появилась на свет я немножко кривенькой, и бабушка сразу же приняла решение меня защищать. Роды были трудными, тяжелыми, длились более пятнадцати часов, и в итоге выяснилось, что левая ножка новорожденной Гали на целых три сантиметра короче правой.

— Не повезло Вам, мамаша! — сказала толстая медсестра едва пришедшей в себя родительнице. — Мой Вам совет: отказывайтесь. Вырастет инвалидка. Зачем Вам чемодан без ручки? И тащить тяжело, и выкинуть жалко. Разве что в Кунсткамеру ее, людям показывать…

Как на грех, это замечание услышала бабушка, стоявшая за дверью с передачей для невестки. Подождав, пока медсестра выйдет в коридор, моя интеллигентная бабуля, способная часами цитировать классиков, подошла к ней и, поправив очки и нежно взяв за локоток, сказала:

— Я тебе вот что скажу: инвалидкой ты станешь, ежели еще хоть что-то про мою внучку вякнешь! Задницей в форточку тебя высуну и так оставлю! Пусть народ приходит, как в Кунсткамеру, на тебя смотреть! Авось еще и подзаработаешь!

Ошарашенная медсестра не нашлась, что ответить, только стояла, открывая и закрывая рот, как рыба, а после с невероятной для ее габаритов скоростью унеслась вдаль по коридору, что-то крича про сумасшедших родственников рожениц. Бабушка же, поняв, что на моих беспомощных родителей в данном случае рассчитывать не стоит, нашла подработку и каким-то немыслимым образом сумела оплатить услуги невесть где найденного чудо-массажиста.

Светило науки принимало кривых младенцев на дому и жило на самой окраине Ленинграда — в Купчино. Самоотверженная бабушка целых полгода — с октября по апрель — два раза в неделю возила меня туда с тремя пересадками, наплевав на сон и отдых. Светило трудилось на славу, разминая косточки, и вскоре мои ноги сравнялись в длине. Удовлетворенно крякнув, бабушка отслюнявила врачу гонорар, нарядила меня в крошечное платьице с кружевами, повязала бант и пригласила к нам домой фотографа, чтобы запечатлеть сие дивное событие. Более того — в честь моего выздоровления она даже бросила курить и слово свое держала до конца дней.

Однако это было только самое начало вендетты. Злопамятная дама вовсе не забыла о произошедшем и, как только потеплело, снова нарядила меня в то же кружевное платьице, усадила в коляску и привезла к роддому показать «той самой» медсестре. Той самой медсестры там, правда, к тому времени не оказалось — ее уволили.

— Поделом ей! — смачно плюнув, сказала моя обычно интеллигентная бабушка, добавила еще пару непечатных выражений в адрес уволенной медички и развернула коляску, в которой мирно посапывала я. — Ты, внучка, у меня первой красоткой вырастешь! Ладно, жизнь ее еще накажет! Поехали в «Детский мир», Галчонок, пинетки тебе купим новые. А потом и в пышечную на Желябова заедем. Погода — самое то, как раз гулять! Елы-палы, курить-то как хочется… Ветку что ль пожевать…

Но все это было в том, параллельном мире. А сейчас я просто стояла неподалеку от бабушки, не зная, как найти повод, чтобы познакомиться с ней и завязать разговор. Почему-то я была совершенно уверена, что больше мне такая возможность не представится. Поэтому нужно было ловить момент.

— Можно Николаю Вадимовичу Прянику передачу оставить? — спросила бабушка, пока не замечая меня.

— Женщина… — усталым тоном дамы, страдающей синдромом вахтера, сказала сотрудница регистратуры. — Передачи не принимаем. Сказано вам: краснуха у нас… Вдруг Вы там фрукты немытые положили… Отравится Ваш Бублик, а нам потом отвечать…

— Пряник, а не Бублик, — поправила бабушка сотрудницу. — Пряник — это фамилия. Ну какие фрукты немытые, Вы чего? Что же я, родного мужа травить буду? Тут свое все, домашнее, курочка отварная, пюре, шанежки вот напекла еще… Он же с переломом лежит, а не с гастритом. Ему все можно. И холодец тут, чтобы кости лучше срастались. Ну передайте, а, сделайте милость. Третью неделю человек лежит, с ума от тоски сходит, пусть хоть домашнего поест. Ну будьте человеком, возьмите, а? Какая ему еще тут радость? В потолок смотреть да ворон в окне считать… А так хоть порадуется!

— Пряники, Бублики, Чайники… достали вы уже! — рявкнула служащая. — Женщины, ступайте по домам, и без вас работы завались. Сказано: не принимаем передачи! Карантин!

И она, зевнув, ушла с головой в работу, а точнее, погрузилась в чтение нового выпуска журнала «Работница».

— Вот ведь бюрократия у них тут! — выругалась бабушка шепотом, обращаясь ко мне. Чувствовалась, что она уже закипает и вот-вот перейдет на тон, которым когда-то разговаривала в роддоме с медсестрой. А дама в регистратуре, кажется, тоже с норовом. Если начнется скандал, то нам несдобровать. Надо бы уже вмешаться…

Я, обрадованная тем, что появился повод завязать разговор, поманила бабушку Клару пальцем и спросила:

— Вас как зовут?

— Клара Ефимовна, — ожидаемо ответила бабушка и с интересом посмотрели на меня. — Можно просто Клара. Я мужа пришла навестить. А Вас как величать полагается? Вы, кажется, мой товарищ по несчастью. Неужто придумали что-то? Как проскочить мимо этой выдры?

— А то! — задорно ответила я. — Я Дарья Ивановна, можно Даша. Завучем в школе работаю, на улице Смоляной.

— Смоляной? — удивилась бабушка. — Так и мы там живем, с сыном и невесткой. У нас квартиры в соседних парадных, рядом. Внучка у меня родилась недавно, Галя, Галочка… Я помогаю по мере сил, на массаж ее вожу. Вот подрастет — и тоже в Вашу школу пойдет…

— Поздравляю! — ответила я, сделав вид, что очень удивлена. — Надо же! Почти соседи! А соседям надо помогать! Не пускают нас с парадного входа, так мы со служебного зайдем… Только мне понадобится Ваша помощь. Вы же не впервые сюда приходите, да?

И, отведя свою новую старую знакомую чуть в сторону, чтобы не слышала вредная служащая регистратуры, я поделилась с ней своим планом. Кажется, пригодятся кое-какие хитрости, которые я освоила за время жизни в общежитии.

— Как звать Вашу учительницу? — деловито спросила бабушка, шагая рядом со мной по улице к больничному корпусу.

— Власта Матвеевна! — ответила я, не понимая, к чему она клонит.

— Отлично, — обрадовалась бабушка. — Имя не очень распространенное. От имени Ленина, значит, происходит, и фамилии Сталина. Оригинально. Ну значит, быстрее отзовется! Была бы Ваша коллега Машей или Катей — половину больницы подняли бы на уши.

— Может быть, супруга Вашего покричим? — предложила я.

— Без толку! — отмела мое предложение бабушка. — Он глуховат у меня, в детстве менингит был, оглох на одно ухо. Я ему дома по три раза все повторяю. А с улицы он точно ничего не услышит. К тому же имя у него распространенное — Коля. Тут Коль пятьдесят лежит, не меньше. А в какой палате лежит Ваша Власта Матвеевна?

— Я не знаю, — растерянно ответила я. И правда, совсем забыла уточнить, куда именно положили болящую. Знаю только, что лежит она в травматологии. Туда, как выяснилось, положили и дедушку. А бабуля пришла его навестить.

— Ладно, — вздохнула бабушка. — Разберемся. Вряд ли тут каждую вторую женщину Властой зовут. Окна травматологии на эту сторону выходят, я узнала. Давайте кричать! Авось услышит Ваша учительница. А Коля где-нибудь веревку раздобудет… Он у меня проныра тот еще.

Почему дедушка Коля сейчас лежал в больнице с переломом, я тоже знала. Эта история в нашей семье передавалась потом из уст в уста еще много лет. Слушая ее, мне всякий раз хотелось и плакать, и смеяться одновременно.

В начале октября бабушка и дедушка отмечали годовщину свадьбы. В 1975 году они должны были праздновать фарфоровую свадьбу — двадцать лет со дня бракосочетания. Дедушка, признаться, все эти даты никогда не помнил и не любил.

— Фарфоровая, железная, серебряная… — кто их запомнит, свадьбы эти? — ворчал он, занимаясь ремонтом своей «Волги» в гараже вместе с дядей Витей. — Еще бы фаянсовую придумали, и унитазы друг другу дарили. Я ей один раз в ЗАГСе сказал, что я ее люблю, чего она еще-то от меня хочет? Я ж не попугай, чтобы двадцать лет одно и то же повторять. Как-то тухло у нас все последнее время в отношениях… Цветов я ей, дескать, не дарю, подарки не делаю… Я что, студентик прыщавый? Я — здоровенный мужик, на работе вкалываю, всю зарплату в дом, не пью ни грамма, только пару пива в отпуске раз в год. Очередь на румынский гарнитур подошла, холодильник в рассрочку взяли, кооперативную квартиру купили. Что еще надо?

— Не скажи, Коля, — одернул его сосед, дядя Витя, тот самый, что когда-то спас нас от залива соседей. — Женщины любят ушами. А вот если мужик о романтике не забывает, это очень помогает освежить отношения. Ну, если ты понимаешь, о чем я… С годами чувства притупляются, как ни крути. Их румынским гарнитуром не освежить. Поэтому комплименты надо бабе своей говорить, сюрпризы устраивать. Я вот Наташку свою на прошлую годовщину в санаторий вывез, на целых две недели. Речка, природа, тишина, покой… Режим с гигиеной мы там нарушали постоянно… Ну, если ты понимаешь, о чем я…

— Санаторий — для пенсионеров! — не терпящим возражений тоном сказал дедушка. — Зачем он нам? Я лучше свою Клару на дачу вывезу. Там романтики — хоть отбавляй. Целых шесть соток романтики…

— Угу, — скептически возразил дядя Витя. — Чтобы твоя супруга в годовщину свадьбы ведра с водой таскала и печь топила? С ума сошел? Какая дача? Домишко у вас летний, а ночами уже заморозки бывают. Ты ж знаешь, что обычный советский труженик на дачу ездит не отдыхать, а работать. Да и электричества у вас там нет. Хочешь годовщину при керосинке отмечать?

— А что еще надо? — недоумевал дедушка Коля, тогда еще — вполне себе не старый мужчина.

— Ну, нам с Наташкой и санатория достаточно, чтобы освежить отношения, мы люди в возрасте, а ты мужик еще крепкий… Ты, Коля, вот что сделай… Удиви ее! Как в молодости! Вы же на втором этаже живете?

— Ну да, — недоумевающе ответил молодожен.

— Ну и здорово, лезть придется невысоко. Купи цветочки — и вперед, супругу поздравлять. Романтика — великая штука.

— Что? — загрохотал дедушка. — Лезть через окно к собственной жене? Я? Да мне сорок пять на той неделе стукнуло! Я пацан сопливый, что ли? Ну ты даешь, Витя! Это ж курам на смех! Засмеют! Лезть, как вор, в свою квартиру, в которой я каждый гвоздик сам прибил, каждую паркетину сам положил? Щас! Хватит уже, набегался я за Кларой, налазился в окна в женское общежитие… Один раз комендант меня увидел, так прямо за портки с окна сдернул и порвал. Так я с дырой на заднице до самой своей общаги и шел… Хорошо хоть куртка была, повязал на пояс, а так бы и в метро не пустили.

— Помнишь, стало быть? — усмехнулся дядя Витя.

— Конечно, помню! — сердито ответил дедушка. — Штаны эти у меня единственные были. Два дня потом на улицу не выходил, не в чем было. Так и шить научился…

— О том я и говорю! Штаны ты давно новые купил, а воспоминания остались. Согласись?

— Вообще да, — подумав, согласился дедушка. — Воспоминания остались. Мы с Кларой потом первый раз поцеловались. Ну, когда я штаны зашил и к ней снова приехал. Май пятьдесят пятого… А с тех пор Клара мне сама всю одежду чинит — мы спустя месяц после того дня заявление в ЗАГС подали.

— То-то и оно! — глубокомысленно заявил дядя Витя.

— Ладно, — хлопнул ладонью по столу дедушка Коля. — Хочет Клара романтики — будет ей романтика! Я, в конце концов, еще не забыл, где у нас цветочный магазин. Да и подтянуться, чай, пару раз сумею.

Сказано — сделано. В день годовщины дедушка, предусмотрительно взяв бюллетень, с утра дежурно поцеловал бабушку и ушел якобы на работу. Работа бабушки начиналась на час позднее, чем смена на заводе, на котором трудился дедушка, а предприятие, на котором она трудилась, находилось недалеко от дома. Поэтому она и уходила позже.

Погуляв с часок, дедушка вернулся домой, прибрался в квартире, приготовил нехитрый ужин в честь годовщины, решив играть в романтика до конца. Потом он вдоволь посмотрел телевизор, насладился внеплановым выходным и, как только начало темнеть, вышел на улицу и притаился с заранее купленным букетом цветов под домом.

Ровно в семь часов вечера хлопнула входная дверь квартиры — это бабушка вернулась с работы. Настроение в день годовщины свадьбы у нее было хуже некуда: проезжающая мимо поливальная машина окатила ее с головы до ног, и хорошенький бежевый плащ теперь надо было отдавать в химчистку, а голову — срочно мыть. А еще паразит этот, Коля, даже с праздником не поздравил. Клюнул с утра в щеку на прощание перед уходом — и все… Как всегда, просто забыл про годовщину…

В это время за окном раздался шорох. Кинувшись в комнату, бабушка увидела в открытом окне какой-то красный куст, из-за которого торчала чья-то голова.

— Воры! — заорала бабушка. — Воры! Грабители! А-а-а!

И, схватив тяжеленную вазу, которая была приготовлена дедушкой для цветов и стояла на столе, она что есть силы начала лупить «грабителя».

— Клара, ты че? Дура, что ли? Ох ты, больно-то как! — заорал «грабитель» хорошо знакомым голосом и кулем свалился на землю.

Выглянув в окно, бабушка поняла две вещи: первую — то, что она поступила совершенно правильно, двадцать лет назад сказав в ЗАГСе: «Да!», и вторую — надо вызывать скорую.

На грязной земле под окном в праздничном костюме, весь усыпанный лепестками красных роз, лежал, корчась от боли, ее любимый супруг и — по совместительству — дедушка маленькой Гали. Начиная с этого дня, на каждую годовщину свадьбы дедушка Коля произносил тост: «За романтику и докторов, которые отлично лечат перелом лодыжки со смещением!».

А сейчас пятидесятилетняя Галя в другом обличье стояла вместе с бабушкой под окнами травматологического отделения больницы и на пару с ней скандировала:

— Вла-ста Мат-ве-ев-на!

— Вла-ста Мат-ве-ев-на!