22. Всяческие неприятности

Проводился этот кутёж, в смысле «банкет по поводу мирного разрешения конфликта» в том же кабаке у камня Ида. Щебур выцепил откуда-то управляющего — долговязого и скорбного дядьку средних лет, отсчитал ему весьма ощутимую (я не пересчитывал, но на вид — точно так) сумму, после чего скорбный персонал отделил треть кабака переносными ширмами, составив три стола в один, ну и таская всякие закусить и выпить.

При этом, довольно занятный, я бы даже сказал, «умаляющий честь», судя по читанному, момент: меня усадили во главе стола. Но судя по тому, что сделали это сами Капросы, да и Карий с Зорга отреагировали «как должно», выходило, что тут использовался подход не как к владетелю, а как к «душевной персоне», в смысле паладину Апопа, морде частично религиозной. Что после учинённого «явления силы» Потапом было скорее закономерно.

Подельников усадили мне по левую руку, а вот по правую расположилась Фиалка. Скромно, чтоб её, опускающая глаза и медленно но верно придвигающаяся к моей персоне. То есть, через пять минут после начала посиделок эта хрюшка терлась о мое плечо сиськами. Сиськи, кстати, судя по ощущениям, были очень даже ничего, да и сама девица, в отличие от первой нашей встречи, выходила не такой уж и отталкивающей. Но точно не «объектом грёз», если, конечно, в роли этого объекта не выступают чемпионы среди женщин в тяжёлой атлетике. Не уродина и даже не жирдяйка, да и вне оборота вздёрнутый нос и пушистые ресницы вокруг ярко-голубых глаз даже симпатичные. Ну, когда физиономия заносчива не искажена, губищща не отклячена и прочее, что было при нашей первой встрече.

Более того, Капросы, наперебой выдающие тосты насчёт Корифея, Апопа, Потапа, да и Капра своего, зыркали на поведение своей родственницы не просто равнодушно или одобрительно, но даже с какой-то надеждой. Что наводило на массу мыслей, но данных для подтверждения или опровержения — ни черта не было. Так что великодушно предоставив Фиалке возможность тереться об меня сиськами (чем она с энтузиазмом и занималась, через какое-то время начав тереться и бедром о бедро, даже появились мысли что «сама со всем справится», без моего участия), я стал задавать Щебуру наводящие вопросы. Дядька поговорить был не против, хрюкал с энтузиазмом. Хрюкал долго, задорно, с подробностями, обогатив меня немалыми знаниями насчёт как рода Капрос вообще, так и их жития-бытия. Да и некоторые мелочи небезынтересные всплывали: кабанище явно был любителем «повещать». Прямо много не говорил, но косвенно прекрасно экстраполировалось, да и подхрюкивания Фиалки и прочих Капросов, нередко прорывающиеся, были уместны и многое подтверждали.

При этом приходилось пить. А Фиалка, тоже выпивающая, напирала уже совершенно откровенно. То есть мои шутки «сама справится» медленно, но верно переставали быть шутками. Что становилось если не проблемой, то затруднением. Во-первых, я к эксбиционизму не относился от слова «совсем», искренне считая, что интимное дело — интимное. И для себя разницы между сосущейся на улице разнополой парочкой или каким-нибудь гей-парадом не видел (ну, не депутат же я!). В том смысле, что и те, и те нагло тычут в глаза окружающим своими интимными вещами (а то и причиндалами), что действительно можно приравнивать к преступлению. И сам подобного совершать не хотел, особенно на виду самих Капросов, парней из ертаула, да и персонала кабака.

Во-вторых, из хрукотания Щебура (и повизгивания Фиалки) выходила понятна причина её поведения и отношения к этому поведению Капросов. Ничего страшного, вроде бы, даже, возможно, потенциально выгодно… Но я не имел достаточного количества данных, чтобы принимать решение «прям щаз». И отвечать на откровенные «заигрывания» (а без кавычек это елозинье по мне и не назовёшь) положительно или отрицательно было просто несвоевременно. Особого огня в чреслах у меня эта хрюшка не вызывала, но и отвращения тоже. Но несколько факторов возможного взаимоотношения как с её родом, так и с корифеем как работодателем меня от реакций останавливала. Данных нет, из хрюкотания не экстраполировались: может быть как полезно, так и вредно. Или даже нейтрально, но принять взвешенного решения я не мог, как понятно, а думать писюном, при том, что сама девка особого желания не вызывала (да даже если бы вызывала) — не выбор разумного адвоката.

Так что появление в кабаке нового действующего фигуранта стало моим «спасением». А если рассматривать принятие решения на не основании неполной и недостоверной информации как беду (а только так и следует это воспринимать!) — так спасением без кавычек. Дело в том, что в кабак вщемился уже знакомый мне внешне, но не представленный дружинник-владеющий. Оттолкнул стойку-перегородку, отделяющую место, где мы «мирились», от прочего кабака и вщемил к нам свою физиономию, игнорируя заполошное подпрыгивание полового. Тот самый дружинник, который «разрывал отношения» с Фиалкой, с чего вся текущая ситуация и началась. Был он несколько взъерошен, бегал взглядом, остановил его на Фиалке и шагнул к ней, протягивая руки с жалобным мордасом.

Сама девица перестала ввинчиваться мне под штаны, замерла и задёргалась-заметалась, причём и взглядом, и телом, что я, по причине очень плотного соприкосновения, прекрасно ощущал. И был скорее доволен: действия этой девицы требовали от меня хоть какого-то ответа, который я не был готов давать. А появление этого поркофила… хотя ладно, так уж и быть, любителя крупных женщин со вздёрнутыми носами. Потому что пусть и маловероятно, но не исключено, что мне будет уместно и выгодно эту Фиалку отжаривать, уж насколько на постоянной основе — чёрт знает. Поркофилом я быть не могу по определению, так что пусть этот «герой-любовник» будет любителем крупных женщин.

При этом, понятно что сейчас начнутся какие-то разборки. Насколько серьёзные и эмоциональные — чёрт знает, но мне надо срочно сруливать. Участвовать в них никакого желания.

— Уважаемый Щебор, любезная Фиалка, — плавно поднялся я из-за стола без перехода. — Общение с вами доставило мне искреннюю радость, — слегка поклонился я. — Но служение не ждёт, — состроил я морду самоотверженно-героическую, не уточняя, какое служение имею в виду. — Так что, пусть и с сожалением, вынужден оставить ваше приятное, — кивок Щебуру, — и прелестное, — кивок Фиалке, — общество. Прошу простить — дела. Рад буду видеть вас и побеседовать ещё раз, время проведённое с вами было приятно, — нейтрально закончил я.

— И мы пойдём. Блага вам, уважаемые, — тяжело поднялся Карий.

— Блага, силы Капру! — прощебетал, поднимаясь, Зорга.

После чего мы из кабака у Идова камня и умаршировали. Вслед нам неслись довольно растерянные прощания и пожелания всякого, дружинник молча хмурился. Фиалка с чуть ли не плачущей физиономией бегала глазами с меня на прибывшего «бывшего». Но вышли без аварий, а я с облегчением выдохнул.

— Пронесло.

— А почему? Михайло, ведь она такая… хорошая дева, богатого рода, и была… — защебетал птах.

— Потому что головой видом думает, а не хером, — пробасил Карий.

— А как…

— Тяжело. Но я справляюсь, — хмыкнул я. — Благодарю за компанию, — кивнул я парням. — Но вот что дальше со службой?

— Со службой нам воевода посыльных шлёт, — опять зщебетал Зорга. — Только жильё наше показать друг другу надо, раз уж в одном ертауле, почтенный.

— Угу, — тяжело уронил Карий, на что я мог только кивнуть.

Мы как бы «организационная единица» выходим, соответственно, на службу «примерно» вместе. Да и те же вопросы с «видоками на поединке», судя по всему, традиционно решаются такими «подельниками-коллегами». Возможно — имеет смысл время от времени устраивать совместный досуг, с пьянками-лядками. Точнее, наверняка так, чего не очень хочется, но надо. От этой парочки, в общем-то, в определённой мере зависит самое ценное, что есть у меня. Я сам, в смысле, так что иметь хорошие и дружелюбные отношения просто разумно.

Птах жил неподалёку, в арендованном эркере, как и я, чем повеселил. Правда, снимал он, по сути, весь чердак всего немаленького дома, да и причины расположения жилья он продемонстрировал очень наглядно, после того, как распрощался. Обернулся в антропоморфную местами, огромную, но всё же птицу, и рванул могучим прыжком ввысь, сделав дугу и заходя «на посадку».

— Даже завидно немного, — негромко пробормотал я себе под нос.

— Есть такое, — так же негромко пробормотал Карий. — Но и радостей, кроме полёта — немного, а печалей хватает. Да и птиц безголовый Зогра, хоть, может, по малолетству… Нам лучше, видом, — решительно пробасил он, на что я кивнул.

Сам же Карий обитал во вполне себе родовом особняке Бурлов в Золотом. Внутрь не звал, как и птах, но выходило, что «Карий» — не прозвище, а имя. Дом был расположен от корифейского палисадника подальше моего и Зорга, километрах в трёх, но даже в этих раскладах рукой подать, даже без транспортной конины. Насчёт которой я у подельника поинтересовался, перед тем, как распрощаться. Просто около ворот обиталища Буролов, под капитальным навесом, поблескивал боками натуральные гелеакулюс.

— Три десятка золотых обошелся, Михайло, — не стал зажимать информацию дядька. — Один у нас: больше не надо, да и он лишний. Жрёт как…

— Лошадь? — уточнил я.

— Похуже, — хмыкнул, усмехнувшись, Карий. — Живности на золотой, а то и полтора в год потребляет, прорва ненасытная. А добраться и пёхом можно, но не всегда почётно. Так что закупились.

— А если верхами?

— Дурная мысль. Жёсток, трясёт, по хребту бить будет. Коли хочется — можно, наверное… Только ума не приложу — зачем?

— Да я так, прикидывал просто, Карий.

— Понятно, сам верхами привык, — понимающе покивал ликантроп.

Что меня внутренне повеселило, так это то, что в быту железная конина называлась «гелик» или «акул». Но бессмысленность ощутимых трат на «личный гелик» я оценил. По крайней мере, точно не в ближайшее время, просто нет смысла.

В общем, совершили мы променад от моего жилья, которое я показал подельникам, до их обиталищ. А после я потопал к себе: надо было садиться, думать. Вплоть до того, что чертить блок-схемы, в плане отношений и перспектив. С Капросами этими и Фиалкой, блин… И данных ни хрена, вдобавок: ощущение ехидного внимания, что херит вообще все расчёты и расклады до уровня «пятьдесят на пятьдесят», блин! То же появление этого «героя-любовника» — ведь вполне на «шуточку» тянет! Не мне, мне скорее полезно, но в целом… Стоп!

Что-то это мне ни черта не нравится, замер я не доходя до дверей своего эркера. Обратился, внюхался — портящийся белок или мертвечина. Душок слабенький, человек чёрта с два почувствует, но пасёт из-за моих дверей. И… смотреть надо, решительно шагнул я к двери, успокаивая сторожевого духа-заклинание.

— Деби-и-и-ил! — огласил мой голос через секунду эркер.

Дело в том, что в моём жилье наблюдался мёртвый труп убитого собственным дебилизмом придурка. Причём, что сподвигло этого недоумка на попытку влезть в мой кабинет — неважно. Дебилом он от этого быть не перестаёт. Дверь кабинета была слегка приоткрыта, а перекрученное судорогой, скорченное тело Урга держало в дохлой лапе палку, которой он открыл эту дверь и, судя по всему не входя, стал тыкать в бюро. А духу было глубоко похрен на эту «защиту», как понятно. Почуяв вторжение, он атаковал не палку, а палкодержателя, вызвав смертельный спазм всего придурка. И судя по запашку, только я направился на службу, как Ург решил… а хрен знает.

— Может — ограбить хотел и убежать. Видимо «в россказни» про владеющих не верил толком, — стал рассуждать вслух я. — Да и про икру, этим придурком сожранную, я говорил… А, похрен. Мог и просто «полюбопытствовать», кстати, — уже спокойно прикидывал я, рассевшись на кресле. — Впрочем — сам дурак. Помер Ург — да и хер с ним. Надо от падали избавиться и… ле-е-ень… — расстроился я.

Ну переживаний особых действительно не было: сдох придурок и сдох, я бы ему ещё премию Дарвина в дохлое тело начислил, если бы статуэтка была, и было бы не лень. Просто мне даже снять кирасу — проблема. Осуществимая, только я специально настаивал на «максимальном удобстве» в обороте, и бронники-кожевенники Любима «подтянули» сложную систему завязок ременной. То есть прилегала плотно, не мешала особо ни просто, ни в обороте, но вот сам, не сломав нахрен руки, или не разрезав завязки, из неё не выберешься. Можно и обрезать, но с этим тащиться к Любиму, что опять ле-е-ень…

— Вот какая ты гадкая, несимпатичная личность, Ург, — осудил я мертвеца. — Даже сдохнуть прилично не мог — и то нагадил, блин!

Можно, конечно, обратится к Грошену — какие-то полумифические, толком мной ни разу не виденные, «работные людишки» под началом управляющего есть. Их не может не есть, а то бы развалилось всё к чертям. Можно и к Ризе, у неё есть не мифические, а вполне реальные служки и девки. Но мне варианты не нравится: во-первых, решение временное, а во-вторых: есть очень хорошо чувствующийся «баланс услуг». И если с Грошеном «он мне должен», и это хорошо, с Ризой «мы друг другу полезны», и это хорошо, то обращение «за помощью» этот баланс сместит. Незначительно и мелочь, но нафиг надо: я себя в этом случае спозиционирую как просителя.

Так что надо выкинуть падаль (ещё хрен знает, куда, но точно из моего обиталища и, пожалуй, из дома). И переться на работную площадь, подбирать слугу. С горничной-служанкой пока всё равно подождём, даже с учётом узнанного и напрактикованного с духами. Моя тонкая и нежная душевная организация отрицательно относится к возможной смерти любовницы, если это происходит «на моей» территории. Даже если по глупости, даже если это будет обслуживающий персонал.

Обдумал я это, завернул падаль в простыню, потащил за собой по лестнице. Рубины и бумаги, как и книги, этот упокойник не трогал, а копаться в его карманах, выискивая меч тысячи истин и прочие необоримые и сверхценные артефакты, мне было лень.

Грошен на притащенного упокойника отреагировал… никак. В том смысле, что «принёс соболезнования» — и всё. Ни вопросов, ни чего-то такого.

— А что с ним делать-то в Золотом? — уточнил я административно-хозяйственный вопрос обладающего таким неликвидным активом как нахрен не нужный мёртвый труп.

— Да бросьте в уголке, ваше почтенство, — сообщил мне управляющий. — Людишки к вечеру в стражу оттащат, а там или родные займутся, или на погост для голытьбы, не след такими мелочами голову забивать.

В целом — вполне прагматичный и соответствующий реалиям времени подход. Я, если мне прочитанные книги не врут, с момента «заключения ряда», пусть даже устного, имел права на очень многое, по укладам. В случае, если Ург был мещанином — то какие-то вопросы появиться могли, например. Не в смысле «посадки», а возможного штрафа, если я Урга злостно удушегубил, с особой злонамеренностью. Но, судя по всему, Ург вообще был из «работного люда», так что вопросов и претензий ко мне, дружиннику корифея, не возникло бы, даже если бы в мешке из простыни была изящная инсталляция с расчленёнкой, составляющая кусками трупана надпись «это сделал Потапыч».

Так что в несколько менее поганом, чем могло бы быть, настроении потопал на работную площадь. Но, как понятно,совсем не радужном: бардак и неустройство, вместо важных и интересных вещей занимаюсь всякой хернёй и вообще — раздражает. А вот на самой площадку взгляд зацепился за сидящего и знакомого мне дядьке с тростью. Он меня заинтересовал ещё в первое посещение этой биржи труда, ну а что прихрамывает — да в общем мне его гонять-то особо некуда, кроме округи. Если справится с помощью со сбруей и доставкой продовольствия с первого этажа — уже вполне устроит. А так — интересен и не вызывает антипатии, что, конечно, подозрительно. Но в плане возможного сотрудничества — перспективно. Так что, не обращая внимание на копошения, я целенаправленно дотопал до сидящего на ящике типа.

— Я — видом Михайло Потапыч, дружинник корифея. Мне нужен личный слуга. Ты меня заинтересовал. Готов поговорить и обсудить ряд? — не стал я выплетать кружева, потому что откажется или будет мяться — и так желающие найдутся, хотя и служба у владеющих — не самое популярное место, что я наблюдал.

— Выслушать ваше почтенство — честь, — поднялся дядька с ящика, не опираясь на трость. — И в службу пойти я желаю, иначе не было бы меня тут. Млад Пшёный я, ваше почтенство видом, — поклонился он, уже поднявшись.

Загрузка...