Поступь молодого бога

Глава 5

Год 12 от основания храма. Месяц пятый, Гермаос, богу, покровителю скота и торговцев посвященный. Энгоми.

Тарис сложил в стопку бумаги, еще раз посмотрел на завтрашний календарь и поморщился. Заседание Гильдии рыбаков, прием посла Дамаска, который просит защиты от нападений арамеев, а потом пир в честь царицы Аргоса Эгиалеи. Басилейя приехала поклониться Великой матери, но, поскольку все серебро, что с собой привезла, она уже спустила в модных лавках на улице Отважного легата Абариса, то теперь готовится к отплытию. Улицу ту острый на язык народ Энгоми называл исключительно Царскозятьевой. Все, кроме тех, кто боялся поссориться с всесильным господином командующим. В общем, должной благодатью Эгиалея уже напиталась и теперь приплывет ровно через год, лишь только установится погода. Царица Креуса даст в честь нее торжественный ужин, но его, Тариса, это уже не касается. Пусть у управляющего дворцом голова болит.

— Странно! — он взял одну бумагу из стопки прошений, на которых стояла резолюция государя. — Опять! Какому по счету трибуну из молодых в женитьбе отказывает! Пятому? Шестому? Почему бы это? Вот и мне жениться не позволяет. А сколько купцов подкатывало уже, — Тарис вздохнул. — Такое приданое предлагали! Вот чего он на нас взъелся, спрашивается? Сначала благодеяниями засыплет, с самого низа поднимет, а потом жениться не дает.

— Господин! — в приемную вошел референдарий, чиновник, принимающий прошения, и поклонился. Сын горшечника, мальчишка, окончивший школу за государственный счет, обладал необыкновенной памятью. Он служил всего пару месяцев, и за место свое держался зубами, порой ночуя прямо здесь. Он одет скромно, но лицо его, как и подобает царскому писцу, выбрито до синевы.

— Я разобрал все, что пришло за неделю. Изволите прочитать?

— Давай завтра уже, — Тарис взглянул на песочные часы, отметка на которых соответствовала семи вечера. — На стол мне положи. Те, что интересны, пометь. Я все просмотрю.

— Большая часть на глине, господин, — усмехнулся референдарий. — Вавилоняне из северного предместья много написали, и кое-кто из наших, у кого денег на бумагу нет.

— Чего бородатые хотят? — поднял голову Тарис.

— За стеной жить хотят, — усмехнулся референдарий. — Просят на пустую землю их поселить.

— От мертвого осла уши, — повторил Тарис поговорку, которую так любил государь, а потом резко ответил. — Отказать. Земля эта не для их лохматых морд. У нас второй легион разворачивается. Сотникам и трибунам дома положены. А еще трое купцов в царские тамкары поверстаны. Им тоже землю изыскать нужно. Еще что-то интересное есть?

— По мелочи, господин, — покрутил пальцами референдарий. — Ничего срочного.

— Разложи поаккуратней тогда, и смотри не побей, — поморщился Тарис, который разбирать аккадскую клинопись терпеть не мог. Он искренне не понимал, для чего нужно полторы сотни знаков там, где можно обойтись тридцатью.

— Слушаюсь, господин, — склонился писец. — Могу я обратиться с просьбой, господин?

— Говори, — повернулся к нему Тарис, который уже встал из-за стола и надел легкий кафтан, украшенный серебряным позументом.

— У меня скоро экзамен на первый чин, — замялся референдарий. — Смею надеяться на вашу рекомендацию. Без нее не допустят меня.

— Будешь стараться, дам, — пообещал Тарис. — Советую в храм Сераписа сходить, пусть тебе кто-нибудь из жрецов о смысле служения подробно расскажет. Кто-то из них в комиссии точно будет.

— Спасибо, спасибо, господин, — расцвел писец. — Всех богов за вас молить буду.

Тарис кивнул ему на прощание и пошел по коридорам дворца, который пока еще пахнул известкой, краской и потом рабочих. Это новое здание соединено со старым переходом, и оно втрое больше. Шаги бывшего трибуна отдавалась гулким эхом в каменном лабиринте стен. Тут пока было пустовато, и лишь стайка смешливых служанок с корзинами в руках прошла мимо него, окинув заинтересованным взглядом. Да чего бы и не окинуть. Тарису двадцать шесть, и лицо его украшает короткая воинская бородка. Он невысок и неширок в кости, как и все всадники, но быстр и гибок, словно куница. От него веет звериной мужской силой, той, от которой у баб сами собой подгибаются колени. А еще он умен и речист, нахватавшись всякого за недолгое время жизни во дворце, где государь тешет его топором, снимая стружку солдафонской простоты. Не жалеючи снимает, да…

— Заглянул бы на огонек, господин, — прижалась к нему тугой грудью одна из молодок. — Я тебя приласкаю так, что век помнить будешь.

— Не положено, а то сама не знаешь, — усмехнулся Тарис, который слышал приказ царицы. Все женщины дворца теперь принадлежат только государю. Покуситься на них — все равно что у самого царя царей украсть.

— Да что ж за жизнь-то настала, — пригорюнилась служанка. — Хоть вой! К господину в опочивальню когда еще позовут. Там сама царица безвылазно ночует. А мы как проклятые теперь. Все мужики шарахаются, словно срамная болезнь какая у нас.

Девушка подхватила корзину и побежала догонять товарок, которые переезжали в новое крыло. Там теперь служанки жить будет. И ткацкие цеха тоже там. Полтысячи баб, из которых некоторая часть и рождена прямо здесь же. Госпожа оставляла во дворце детей тех, кто не входил в покои ее мужа, а остальных продавала в такие места, каких и на карте не найти. Что ж… Тарис ее прекрасно понимал. К чему ей еще наследники.

Он вышел на улицу, всей грудью вдохнув весенний воздух. Хорошо! Чудовищно огромные стаи перелетных птиц тянутся на север, забивая к ночи все камыши водохранилища. Утки, гуси, журавли, аисты… Городская голытьба и крестьяне из царского теменоса били их из пращей, ловили сетями и даже бросали какие-то кривые деревянные палки. Египтяне называли их хепеш, а царь Эней, почему-то, — бумеранг. Никто так и не понял почему, и слово это не прижилось. Египтян в предместьях Энгоми жило семей сто, и среди них были такие, кто такой кривой палкой мог всадника с коня сбить, не то что птицу. Да! Подкормиться уточкой или журавлем — самое милое дело для голытьбы, у которой после зимы пупок к спине прилип.

Тарис вышел из ворот и упругим шагом пошел по улице Процессий, кланяясь знакомым дамам, катившим мимо него на рикшах. Его дом далеко, пять стадий идти. Он из недавних эвпатридов, пару лет всего, как ожерелье получил вместе с именным орденом Золотого быка. Они тогда большой набег арамеев отбили, самый сильный за последние годы.

Как ни стравливали дикарей люди госпожи Кассандры, а все равно, то и дело сбиваются в тысячные шайки люди пустыни и идут на земли великого государя. В тот раз Каракар едва устоял. Это шакалье дерьмо научилось тараны делать и осадные башни. Его конный таксис растащил тогда войско арамеев на роды и племена, а потом вытоптал их по одному. Огненным смерчем прошли они по их кочевьям, угнав весь скот и потравив поля. С тех пор пограничные войска не ждут больше нападений. Как только поступают от разведки сведения, что где-то уж слишком сильно расплодились арамеи, как туда идет конная ала на две сотни всадников, и уменьшает поголовье до приемлемого уровня. Мужиков пускают под нож, а баб с малыми детьми на Сиканию везут, где раздают вторыми женами царским крестьянам. Целые племена откочевали подальше от земель великого государя, а те, что остались, сидят ниже травы и пасут своих коз, не помышляя о войне. Так-то…

Путь домой идет мимо храма Сераписа, который существует сейчас только в виде каменной площадки фундамента, мраморной статуи и жертвенника. Рядом с ним стоит сверкающий лысиной жрец, к которому тянется целая очередь из страждущих. Кто-то исцеления просит, кто-то удачи в своем ремесле, а один и вовсе притащил какой-то странный нож, длинный, с тупым концом. Тарис ускорил шаг и пошел в сторону храма. Не приведи боги, душегуб какой. Но дело оказалось куда интересней.

— Благослови, мудрейший, — склонил голову мужик в штопаном хитоне.

— Пусть снизойдет на тебя благодать Сераписа, — важно ответил жрец, коснувшись кудлатой башки. — Зачем ты принес сюда нож, сын мой?

— Я молитву читал, — мужик застенчиво, на ладонях, преподнес нож жрецу. — Про то, где «я чту предков и улучшаю сделанное ими». Я ведь на путину хожу, тунца бить. Сколько рыбы разделал, и не передать, мудрейший. А ножи у нас полнейшая дрянь. Ну и осенило меня. Нож этот словно наяву увидел. Ровно такой, каким нужно здоровенную рыбину разделывать. Пошел и заказал кузнецу. Вот он! Я им вдоль хребтины одним движением пройду, и рыбу вдвое, а то и втрое быстрее разделаю. Скажи, верно ли я поступаю?

— А что тебя смущает? — удивился жрец.

— Отец мой говорит, — поморщился рыбак, — что деды наши не дураки были. И что раз они такого ножа не придумали, значит, и не нужен он вовсе.

— Молодой бог видит тебя, — ответил жрец. — Ему по нраву твое усердие. Иди, добрый человек, трудись честно, и никого не слушай. Зайди-ка ты еще в Рыбацкую гильдию, скажи, что жрец Аннуа тебя прислал. Им этот нож покажи. Благословляю тебя!

— Во-от оно как! — Тарис растерянно смотрел, как счастливый рыбак идет в сторону порта посвистывая. — Поговорили вроде бы совсем недавно, и вот уже плоды первые пошли. Этот рыбак про Маат и не знает ничего, а слова молитвы ему в душу запали. Надо будет государю рассказать.

Бывший трибун повернул в переулок Славных Кентархов, носивший такое название из-за своих обывателей, капитанов царских бирем. Правда, тут даже таблички на стенах не помогали. Переулок этот горожане упорно называли Мокрым, и другого названия не признавали. Сюда тоже добрались веяния моды. Сосед пригнал ватагу мастеров из Пилоса, приехавших в столицу на заработки, и те штукатурили его дом, намереваясь покрасить разведенной охрой. Украшение своего жилища, его чистота, и чистота перед домом тоже оказались угодны Маат.

Надо бы и мне так, — подумал было Тарис, но тут же забыл об этом, как только вошел к себе. Небольшая прихожая, за ней — кухня, гостиная, маленькая спальня и лестница на второй этаж. Неслыханная роскошь для паренька из небогатой дарданской семьи. Он позвал рабыню:

— Нупта! Сюда иди!

А когда та подошла к нему, чтобы принять кафтан, бросил.

— Приготовь мне простую рубаху с рукавами и тот плащ, что я недавно купил.

— Да, господин, — немолодая уже тетка, приведенная из Ассирии, склонила голову. — Кушать будете? Я лепешки испекла.

— Нет, — покачал головой Тарис. — Там поем. Хотя… лепешки свежие? Дай!

— Ум-м! — он разорвал крепкими зубами одуряюще пахнувший хлеб, съев половину в три укуса. А потом пошел в спальню, где на кровати была разложена одежда, которую наденет господин начальник Дома Охранения вместо расшитого форменного кафтана.

Тарис натянул плотную рубаху, на нее надел пластинчатый панцирь, обшитый для незаметности полотном, а поверх прикрыл все это легким коричневым халатом, став похожим на преуспевающего приказчика со склада овечьей шерсти. Он для полного сходства еще и бороду подвязал, и валяный колпак на голову надел. Теперь его мать родная не узнает. Ах да! В ножны, вшитые в левый рукав, Тарис вложил метательный нож, а в карман засунул бронзовый кастет с железными шипами.

Тарис выглянул на улицу и, увидев, что солнышко уже ушло за край неба, спешно зашагал в сторону порта. Того и гляди ворота закроют, успеть нужно. С закатом улицы столицы понемногу пустеют. Добрые люди идут по домам, а люди недобрые, напротив, выходят на свой промысел. Тут, в кольце стен, опасаться особенно нечего. Стражи много и, чем ближе к акрополю, тем ее больше, и тем она злее. А вот там, за стеной, все куда забавней. В порту Энгоми, что ни день, швартуются новые корабли с людьми, приезжающими на заработки. Приезжают ватаги искусных мастеров: каменотесов, кирпичников и штукатуров. Плывут босяки, готовые работать за еду в богатом доме. Плывут с островов неприхотливые парни, готовые пахать на путине, по уши в воде и рыбьих кишках. Среди них кто только не прячется. Любая мразь может назваться честным рыбаком, а потом сгинуть в лабиринтах растущих предместий, среди тысяч семей простонародья. И ничего с этим поделать нельзя. Не клеймить же их на таможне…

Тарис выскочил из ворот прямо в тот момент, когда десятник караула уже шел, чтобы закрыть их. Последние поденщики и работяги со строек тянулись в предместья, за ними-то и встал Тарис, смиренно опустив голову и не глядя в страже в глаза. Не любят они этого. Он пойдет в северную часть порта. Там открылась еще одна таверна, но уже под эгидой сыска, а не храма Наказующей. Если госпожа, чье имя называть вслух побаивались, надзирает над роскошной таверной, где подают котлеты, жареных дроздов и вино с ароматными смолами, то Тарис присматривал за одной поганой рыгаловкой, где собирались портовые грузчики, рыбаки и разбойный люд. Положа руку на сердце, заведение это ему самому и принадлежало. Государь, услышав, для чего оно ему понадобилось, только хмыкнул и буркнул что-то невразумительное. Про свободную нишу на каком-то рынке. Что за ниша, Тарис так и не понял, но серебро в его карманы текло рекой, потому как дешевле и гаже трактира во всем Энгоми не найти. Он был полон народу день и ночь.

— Господин, — плечистый трактирщик-арендатор незаметно кивнул ему, смахнув крошки со стола грязным полотенцем. — Как всегда?

— Неси, — кивнул в ответ Тарис, и уже через несколько минут перед ним поставили тарелку с омлетом, хлеб и чашу вина, разбавленного на две трети.

— Что про взломанный склад говорят, Мидас? — едва слышно спросил Тарис. — Товар всплывал?

— Нет, господин, — почти не шевеля губами, ответил трактирщик. — Такая уйма льна словно вода в песок ушла. Сами удивляемся. Тут лавочники из мелких хотели прикупить вполцены, да только шиш. Пусто.

— Новые люди? Новые имена? — спросил Тарис.

— Ханно какой-то объявился, — шепнул трактирщик. — Не знаю, кто это. Не видел его никогда. С того берега вроде бы он, из тех городов, что под египтянами. У тирцев такие имена в обычае. Не замечен ни в чем, но поминали его в разговоре явные душегубы, господин.

— Ясно, — кивнул Тарис, наблюдая, как с наступлением темноты и без того шумный трактир начинает наполняться откровенно пугающей публикой. Откуда ее столько в столице? И где она прячется днем? Этого он понять не мог никак.

— Часто приходят?

— Да каждый день почти. Бабу вам пришлю, господин, — трактирщик небрежно поставил перед ним кувшин, громко стукнув по столу. — А то подозрительно очень. Не сидят у нас по одному.

— Пришли, — кивнул Тарис. — И посади их рядом со мной.

Разбитная бабенка с амулетом Аштарт на груди плюхнулась напротив него, сладко улыбаясь и протягивая руки к остаткам еды. Тарис махнул небрежно, отправив ей по столу блестящую фасолинку драхмы. Девка, развесившая перед ним свой обширный бюст, смахнула монету в мгновение ока, пугливо стрельнув острым взглядом по сторонам.

— Побаловаться желаете, господин? — спросила прелестница, которая, видимо, была из новых. Она Тариса не знала, а потому отчаянно строила ему глазки. Говор у нее был непонятный. Не то с островов ее привезли, не то из Лукки. Там, если около Хиоса, почти что одно наречие.

— Давай ты будешь громко смеяться и рассказывать всякую чушь, — улыбнулся Тарис. — А побалуемся потом, в следующий раз. Может быть…

Как ни был бывший трибун отважен, но сказать женщине, что он скорее с крокодилом побалуется, чем с той, кого пользует местная рвань, не рискнул бы нипочем. Лучше без щита под градом камней выстоять.

— Как прикажешь, милый, — легко согласилась дама, которая ничуть не расстроилась. Оплата получена более, чем щедрая. А что клиент не хочет ее, так может, застудил кое-что из нужного, а теперь цену себе перед другими мужиками набивает.

— Только негромко болтай, у меня слух хороший, — предупредил ее Тарис, вслушиваясь в гул кабацкого шума. Его столик стоял в укромном углу, рядом с тремя такими же. Сюда по молчаливому уговору трактирщик Мидас и сажал тех, кого считал подозрительными. Надо сказать, подчиненных у господина, главенствующего над Домом Охранения, было немного совсем, и двое из них не вернулись из этой самой таверны. Один всплыл у причала с перерезанным горлом, а второго и вовсе не нашли. Потому-то Тарис, верный военной привычке, гнать людей на верную смерть больше не стал и пошел сюда сам. Глупо? Возможно. Государь ему башку оторвет, если узнает. Но он не узнает.

— А я ей как засадил! — Тарис слушал трактирный гул, вычленяя из него отдельные слова и фразы.

— А она?

— Глаза закатила и как давай визжать! А тут моя пришла, когда не ждали. Она у меня прачкой… Вот прямо доской ее, доской…

— Гы-гы-гы!

— На тунца пойдешь, паренек?

— Не, я в порту уже подрядился.

— Сдельно платим, не как раньше! Иди к нам, мы ватагу собираем. Привезешь на свой остров полный карман серебра.

— Не верь ему, парень. Брешет эта собака. Он тебя без получки оставит. Скольких уже обманул.

— Ах ты! Да я тебя!

Неподалеку завязалась драка, которую дюжий трактирщик из отставленных по ранению воинов разнял со сноровкой, которая свидетельствовала о немалом в этом деле опыте. Короткой дубинкой с отполированной от частого применения рукоятью он работал исключительно ловко. Тарис сидел тут уже третий час, наблюдая, как неописуемая красота напротив него наливается дешевым кислым вином и понемногу косеет. Она уже несет совершенную околесицу, но Тарис ее не слушает, ловя ухом обрывки чужих слов, прерываемых фальшивым смехом дешевых шлюх. Тут как раз по соседству странная компания появилась. Этот столик специально для них держали.

— Там запор никакой… И старуха-рабыня днем одна… Хозяин в плавание пошел, а хозяйка день и ночь в храме пропадает, молится за него… Дело верное, богатый дом…

— Не пойдем, за стеной он. Кровь будет, не уйдем того и гляди. Могут на воротах обыскать. На кресте ведь повиснем.

— Да не трусь ты, баба!

— Да не пойду, сказал, Ханно велел ждать. Если узнает, что самовольничаем, рыбам скормит.

Вот оно! Тарис осторожно скосил глаза и увидел самого обычного вида мужиков, болтавших на ахейском диалекте, который в этой части света понимали все. Грязноватые хитоны, торчащие небрежными клоками бороды. Это не сидонцы. У тех с собой по три расчески и щипцы для завивки бороды. Эти же похожи на осевших на берегу разбойников, которых особенно много в окрестностях Газы. Этот город еще за египтянами, но места вокруг него плотно заселили «живущие на кораблях», лишившиеся своего промысла. Люди наварха Кноссо в тех водах лютуют и без жалости топят всех, кто хоть немного похож на разбойника. Эти похожи, и даже очень. Им человека зарезать, что высморкаться.

Тарис мазнул взглядом по их лицам, запомнив намертво, и пошел к выходу, качаясь, словно упившийся. Он вышел на воздух и вдохнул полной грудью. Только здесь трибун понял, до чего же в утробе его собственного трактира воняет застарелым потом, кислым вином и жаром бабьих тел. Он надышаться не мог ночной свежестью.

— Пора, — сказал он.

Тут, в предместье, называемом в народе Босяцкое, у него был дом, куда он мог прийти в любое время и переночевать. За стену сейчас не сунуться, ему просто ворота не откроют. Чуткое ухо уловило осторожные шаги за спиной, и только звериная реакция воина позволила ему уйти от удара. Бронзовая гирька на веревке снесла с его головы колпак, подставив ветру курчавую шевелюру.

А ведь это те самые, — тоскливо подумал Тарис, едва уходя от ножа. — Да что это я теряюсь! Вот проклятье! Я же в панцире.

Столь непривычный в здешних местах предмет гардероба стал для бандитов полнейшей неожиданностью. И, когда ножи заскрежетали по железным пластинам, на их лицах появилось сначала недоумение, потом растерянность, а потом и страх. Тарис взмахнул левой рукой, в пальцы которой продел шипастый кастет, и ударил ближнего в висок. Противный хруст проломленной кости раздался оглушительно громко, один из душегубов осел на землю, а второй кинулся наутек.

— Куда? — рыкнул Тарис, броском вогнав ему между лопаток метательный нож. Он расстроенно выдохнул. — Да что ж такое со мной сегодня! Ведь в задницу целил.

Он подошел к первому и пощупал пульс на шее. Готов. Дошел до второго и перевернул его ногой. Тоже плох. Глаза стекленеют и гаснут, из них уходит жизнь.

— Вот ведь дерьмо! — расстроился Тарис. — Как же я так обделался-то! Не надо было им в лицо смотреть! Тертый народ, куда мне до них. Э-эх!

— Руки поднял! — услышал он суровый голос. — Медленно! Или я тебе стрелу в ляжку вгоню. Будешь на кресте с дырявой ляжкой висеть, убивец поганый.

— Я человек дворца, — поднял руки вверх Тарис, разглядывая наряд стражи, двое из которых держали его на прицеле. — Они первые напали. Жетон под рубахой. Показать?

— Служил? — деловито поинтересовался стражник, уважительно разглядывая то дыру в черепе убитого, то жетон царского писца.

— В гетайрах, — кивнул Тарис. — Бронзовый трезубец за Алалах получил, а потом еще Орла с мечами и Бычью голову именную.

— А чего такой геройский парень метлу под носом носит, как сидонец мохнорылый? — несказанно удивился воин. — Почему борода неуставная?

— Это лен крашеный, — усмехнулся Тарис. — К своей иду. Не хочу, чтобы соседки жене напели. Она мне яйца отрежет.

— Не смеем задерживать, брат-воин! — махнули стражники. — Осторожней иди. И советуем тебе зазнобу сменить. Смотри, будешь потом через боль до ветру ходить. В этом районе приличных баб нет.

— Я уже это понял, — ответил расстроенный Тарис, шагая в сторону заветной лачуги. — Да кто же склад со льном подломил? И ведь спросить теперь некого. Что это за люди такие объявились? И чего именно Ханно велел ждать? Ох, и не нравится мне все это…