Поступь молодого бога

Глава 16

Год 13 от основания храма. Месяц первый, Посейдеон, Морскому богу посвященный. Январь 1162 года до новой эры. Энгоми.

Как спасти сотню тысяч человек, не привлекая внимания санитаров, то бишь широкой общественности? Подсказка: это очень сложно. Огромные запасы зерна, засыпанного в глиняные пифосы и зерновые ямы, должны пролежать несколько лет, и теперь мои тамкары скупают все излишки, до каких только могут дотянуться. Пара высоких холмов в получасе пути от Энгоми, рядом с лагерем легиона, уже освоены строителями. Их верхушки срыты, а на получившейся площадке выкопаны глубокие конусообразные ямы с узкой горловиной. Они обожжены огнем и обработаны изнутри жидкой глиной и известью. Первая яма уже полна ячменя, высушенного до состояния стекла. Несколько десятков тонн отборного зерна лежат передо мной, а староста деревни собственноручно укрывает его полотном, на которое уложит сухой камыш, полынь и мяту. Потом все это закроют глиняным замком и замажут смолой. Над зерновыми ямами построены легкие амбары, а вокруг них сделана каменная отмостка, первая в этом мире. Ни капли влаги не должно попасть внутрь, иначе пиши пропало. Сгниет зерно.

— Кошек тебе привезут, — сказал я старосте-коретеру, выбранному на эту роль за молчаливость и исполнительность. — Посели их здесь и сильно не корми. Холм вокруг засей полынью. Мыши этот запах не любят.

Староста молча поклонился, но лишних вопросов задавать не стал. Он и так под впечатлением от проделанной работы. У него появилось ощущение, что Кипр снимется с якоря и уплывет в открытое море подобно кораблю. И что там его несколько лет кряду будет носить по волнам, не давая пристать к берегу. Я сам слышал, как он говорил об этом своему зятю, который стоит тут же. Этот мужик даже не понимает, насколько он прав.

— Поехали отсюда, — повернулся я к Тарису, который привычно расположился у меня за плечом. — Когда откроется море, новых людей в Энгоми не принимать. И в других портах Кипра тоже.

— А что же с ними делать, государь? — широко раскрыл тот глаза. — Вот приехала семья голодранцев с островов работу искать и новой жизни. И куда их?

— Хм… — задумался я. — разошли весть по всем портам. Если владелец корабля или купец посадит на борт пассажира без обратного билета, то сам повезет его назад. За свой счет. Срок пребывания на Кипре — не более недели. Корабль должен будет увезти тех, кого привез, иначе не выйдет из порта. Сдавать дома, комнаты и углы приезжим теперь только через Службу охранения. А, нет… С весны вообще не сдавать! А те, кому уже сдали, должны на учет в твоей службе встать.

— А где же бездомным жить теперь, государь? — еще больше удивился Тарис.

— Я тебе чуть позже скажу, — усмехнулся я, осененный невероятно простой и прибыльной идеей. Вот я осел!

Цокающая копытами кавалькада проскакала по зимнему городу до самого акрополя. В это время года бывает довольно прохладно, а с моря то и дело налетают порывы ледяного ветра. Из порта выходят лишь самые умелые, и только в хорошую погоду. В Египет и города Финикии теперь плавают вдоль берега, не рискуя уходить в открытое море. Жизнь замерла и стала безумно скучна, ведь новогодние праздники уже закончились, а день Великой матери еще не скоро. Потому-то народ сидит дома и играет в настольные игры, номенклатура которых уже превысила всяческое понимание.

Улицу Процессий теперь узнать сложно. Простенькие изначально дома скороспелой аристократии и купцов преображаются на глазах. Мода на краску ушла отсюда, переместившись в кварталы победнее, и дома обкладываются панелями из резного камня, превращая улицу в роскошный каменный желоб. Здесь нет обычая высаживать деревья, а потому выглядит все это совершенно сюрреалистически. Я голову сломал, пытаясь вспомнить, было ли нечто подобное в какой-либо культуре, но ничего даже близко похожего в голову не приходило. Мы тут у себя породили какой-то крито-микенско-египетский симбиоз, куда были привнесены легкие оттенки средневековой Европы. Строгие фасады без окон, а за ними — пышная роспись и яркие краски. А наши храмы и вовсе больше похожи на римский Пантеон, чем на своих вавилонских и египетских собратьев. На греческих они похожи быть не могут, потому что на материке вообще никаких храмов еще нет. Их заменяют уличные жертвенники и царские дворцы.

— Анхера ко мне пригласите! — приказал я, когда пришел в свой кабинет, бросил плащ на руки слуги и плюхнулся в кресло. — И глинтвейну мне!

Разодетый в пышную ливрею мужичок скроил умильную физиономию и побежал на кухню, где его уже ждет дежурный ойнохоос, виночерпий. Еще один отставной вояка, преданный мне до мозга костей. Варить глинтвейн будут при нем, он же его попробует, и только потом лично принесет сюда. Вот такая у меня жизнь.

— Государь, звал? — Анхер склонился в поклоне.

Он уже почти не похож на египтянина. Просто южного типа мужик с челкой, подрезанной надо лбом. Почему не похож на египтянина? Наверное, потому, что из его взгляда ушел присущий этому народу униженный страх перед высшими. Анхер уже не порывается растянуться передо мной плашмя, целуя пол. Он смотрит прямо и смело, как воин. Все, кто мне служит, смотрят именно так.

— Звал, проходи, — махнул я ему. — Как у тебя с людьми? Свободные руки есть?

— Найдем, государь, — аккуратно ответил он. — А что построить нужно?

— Дом, — торжественно ответил я, и у архитектора в глазах плеснулось недоумение. Дом — это, мягко говоря, не его уровень. Анхер на такую фигню распыляться не станет.

— Какой именно дом, государь, осмелюсь спросить? — задал он вопрос.

— Такой, чтобы в нем могло жить триста человек, — ответил я. — А лучше пятьсот.

— Не бывает таких домов! — уверенно заявил он. — Это целый дворец.

— Дворец у меня уже есть, — терпеливо ответил я. — Теперь требуется доходный дом. Ничего особенного. Пять этажей, подведенная вода, отхожие места и площадка, чтобы дети играли. Построить нужно квадратом, выход через ворота.

— Бедноту селить? — задумался Анхер. — Чудная затея, но построить можно, государь. Когда должно быть готово?

— К восходу Семи сестер, — ответил я.

— Полгода? — задумался тот. — Даже меньше… Целиком не успею, только если разбить стройку на несколько этапов.

— Годится, — сказал я. — Макет мне принеси.

— Хорошо, — склонился тот. — Будет исполнено, государь.

Я потягивал глинтвейн и довольно щурился. Доходные дома — это же золотое дно. Марк Красс не даст соврать. Энгоми расползается во все стороны и скоро превратится в огромного, разбросанного на несколько квадратных километров монстра. Это случится сразу же, как только я вновь разрешу селиться здесь прибывшим. Сейчас они мне тут, в свете ожидаемой катастрофы, совершенно без надобности. Не прокормить их всех. Кстати… Я позвонил в колокольчик.

— Государь! — Тарис склонил голову, войдя ко мне в кабинет.

— Я забыл тебе сказать, — поднял я палец вверх, — всех лишних людей выселяй из Энгоми без жалости. Всем игемонам провинций Кипра и старостам передать, чтобы пришлых в общины больше не принимали. В столице останутся жить только те, кто знает ремесло и имеет постоянную работу. Остальных вон. На путину набирать теперь сразу на островах. Через пару-тройку лет всех каторжных простим именем Сераписа Милосердного и отправим по домам. Клеймо им на руку ставьте. Таким на Кипр ходу больше не будет.

— Большой голод ждем, государь? — осторожно спросил он и как-то странно замялся.

— Ждем, — коротко ответил я. — Ты что-то хотел?

— Да, государь, — улыбнулся он. — Ханно изловили, который жульничество на наших складах провернул. Я тебе про него рассказывал.

— Излагай! — я поудобней устроился в кресле. Мне сейчас хорошо. В камине трещат дрова, а по жилам бежит приятное тепло. Так почему бы не послушать…

Незадолго до этих событий.

Безымянный вышел из затхлой, пропахшей острым бабским потом духоты и вдохнул свежий воздух всей грудью. За спиной осталось шумное веселье, хохот пьяных шлюх и стук деревянных чаш. В Босяцкой таверне ночь была тем временем, когда все самое интересное только начинается. Люди бедные, но честные уже выпили свое, поиграли в кости по халку за кон, да и пошли себе спать. Им ведь на работу завтра. А вот люди нечестные только потянулись на огонек. Мало их осталось после того, как сиятельный Тарис почистил предместья, но зато те, кто остался — не люди, звери лютые. Злые и хитрые, как матерые волки. Их на такую вонючку не взять. Тут почти у всех какие-никакие дома есть, жены, дети и работа для вида. Коли за руку не поймали, то не за что господам охранителям придраться. Неудачники да, в рудниках исчезают. Вон, как те, кто на рынке кошели резал. Людишки говорят, на кого-то из небожителей нарвались. Дворцовая стража их вязала. Там такие морды, что ни с кем не спутать. Чисто быки, как будто их одним мясом кормят.

— Погонял драхмы по столу, пора и домой, — Безымянный сплюнул через обширную прореху в зубах. — Рассвет скоро, ворота вот-вот откроют.

Молодой был когда-то, горячий, чуть что с кулаками бросался. А зубы, как выяснилось, это не волосы, они снова не отрастают. Вот поэтому тот, кого звали когда-то Хепа, улыбается редко, а говорит тихо, едва шевеля губами. Впрочем, он свое старое имя давно забыл, беря себе по надобности новое. Неподалеку, в Гадючьем углу — так прозвали острые на язык горожане улицу Владычицы, повелительницы змей, — у него имеется неплохой домик, подаренный в награду за ликвидацию предателя в Ассирии. Там он и жил уединенно, деля крышу с немногословной рабыней, которая была ему и служанкой, и кухаркой, и наложницей.

Всем его жизнь была хороша, кабы не две вещи. На денежные задания его не шлют, ибо приметен сильно, и на игру он оказался слаб. Почти все свое немалое жалование он оставляет здесь, будучи не в силах встать из-за карточного стола, пока не сольет все, что лежит в кошеле. Боги еще не лишили его разума окончательно, он не играет в долг, но навар, взятый когда-то вместе со сгинувшим без следа Магоном, уже давно перекочевал в бездонные карманы сидонцев, сидевших в потайной комнате за стойкой. Туда нет ходу посторонним. Там играют только по рекомендации, и играют по-крупному. Случайно туда забредают лишь пьяненькие купцы из приезжих, да и то их в этот гадюшник ведут прикормленные сидонцами шлюхи.

— Да где бы драхм спроворить? — простонал Безымянный, которому жизнь теперь казалась серой и тусклой, совсем не такой, как еще полчаса назад, когда он сидел за столом. Тогда она била разноцветными фонтанами эмоций, каких не получить больше нигде.

Идти на новое дело ему не с кем. Двое олухов, что были при нем, погибли на улице странной смертью. Видно, на кого-то уж очень лихого нарвались. Одному череп проломили, а второй поймал спиной метательный нож. И вот с тех пор он один. Да и ладно, все равно дела настоящего пока не видать. Резать людей за медяки Безымянный не станет, не его это уровень, а бесподобная, беспроигрышная, как казалось поначалу, тема с поддельными накладными сыграла лишь единожды. Он локти себе кусал. Такие деньги ушли! Еще три-четыре таких кражи, и он мог бы уйти на покой, окруженный тремя-пятью красавицами. Хотя… кому он врет! Никуда бы он не ушел, потому что азартен сильно. И бабы ему не особенно нужны, он к ним равнодушен. Удовольствие от игры, любой игры, куда выше, чем от их фальшивых стонов. Безымянный получает истинное наслаждение только тогда, когда переигрывает человека выше и богаче, чем он сам. Не было в его жизни дня лучше, чем тот, когда сам Господин моря, живой бог, почти что проиграл ему жизнь.

— О, горе мне! Горе! — на улицу вышел заламывающий руки мужичок, не по-здешнему полный и рыхлый. — Я разорен! Я в долгах теперь!

Безымянный неплохо его знал, за одним столом не раз сиживали. Дурак он набитый. Ходит играть сюда два раза в неделю, и еще ни разу не выиграл. И вроде бы понемногу сливает серебро, но за это время сумма набежала немалая. Все серьезные парни уже смеются над этим олухом, а он всё ходит и ходит. Больной человек, карты заменили ему разум. Безымянный презирает таких людей, ведь он сам не такой. Он может остановиться в любой момент, когда захочет.

А ведь этот дурень складом в порту заведует. Важная фигура. Складом? Складом! Волосы на затылке Безымянного встали дыбом.

— Ты чего это воешь, почтенный? — как бы невзначай поинтересовался он. — Проигрался, что ли?

— Да, — прорыдал заведующий складом. — Вдрызг! Нет у меня теперь ничего! Одни долги! Если господин начальствующий узнает, конец мне.

— А ему какое дело? — навострил уши Безымянный. — Ну, любит человек кровь по жилам погонять. Что за беда? Ты же не на его деньги играл, на свои.

— Да что ты, добрый человек! — в ужасе округлил глаза кладовщик. — Ты ведь не знаешь ничего про службу мою. Нельзя нам на деньги играть, а долгов карточных иметь тем более нельзя. Мы ведь за товар отвечаем. А если я неспособен свои страсти в узде держать, то не будет мне веры. А нет веры, нет службы. У нас в порту с этим строго. Он, негодяй, давно уже ждет, кого бы подвинуть. Ему зятя пристроить нужно. Погонит тут же!

— Да-а, — сочувственно протянул Безымянный. — Ну, не говори никому, он и не узнает.

— Да мне все равно отдавать нечем, — пригорюнился кладовщик. — Я только что расписку написал и личную печать приложил. Если за неделю не расплачусь, они в суд пойдут.

— Так ты расплатись.

Безымянный почувствовал, как жидкий огонь побежал по венам, как в голове застучали барабаны войны. Он словно охотник, который ждет, когда олень повернется боком, подставившись под выстрел. Его пальцы уже натянули тетиву лука, осталось лишь отпустить ее, и тогда добыча захрипит, забьется в кровавом кашле. А он, до бровей залитый веселым куражом, догонит ее и перережет горло. Вот для таких моментов и стоит жить.

— Да нечем мне! Я же тебе, добрый человек, только что об этом сказал! — проигравшийся кладовщик посмотрел на него с такой болью, что у Безымянного едва сердце не выскочило из груди. Вот оно, настоящее дело!

— Помочь тебе, что ли? — с сомнением протянул Безымянный. — Вижу я, человек ты хороший, только запутался.

— Да как ты мне поможешь? — невесело спросил кладовщик. — Долг мой не драхмах даже, в статерах золотых. Даже если я дом и собственных дочерей продам, мне нипочем не расплатиться с этими людьми.

— Ого! — крякнул Безымянный. — Так ты по любому человек конченый. Видно, сегодня боги отвернулись от тебя, почтенный.

— Я бы в петле удавился, — уныло ответил кладовщик, — да только на кого семью оставить. Это же позор какой. У старшей дочери свадьба скоро. Я уже и соглашение о приданом подписал. А чем отдавать, и не знаю.

— Ладно, добрый я сегодня, — покровительственно хлопнул его Безымянный по плечу. — Хочешь долг свой закрыть, да еще и в прибыли остаться?

— Да кто на моем месте не хотел бы? — непонимающе посмотрел на него неудачливый игрок. — Да только о чем ты говоришь, почтенный? Не пойму я…

— Какой, говоришь, у тебя склад? — небрежно спросил Безымянный.

— Восемнадцатый, почтенный, — торопливо ответил игрок. — Ткани у меня там хранятся. По большей части те, что у государыни нашей во дворце ткут. Лен еще привозят, но его быстро разбирают. Армейские мастера на доспехи берут много.

— Три дня, — хлопнул его по плечу Безымянный. — Через три дня делаем дело, а через шесть ты свой долг закроешь, почтенный… как так тебя?

— Упирокор я, почтенный, — спохватился кладовщик. — Мой род испокон веков в Энгоми живет, я не какой-нибудь ахеец пришлый. Только я на преступление не пойду! Вон из восьмого склада товарищ мой разума от жадности лишился, и на крест попал.

— Да какое там преступление! — усмехнулся Безымянный. — Так, баловство детское. Никто и не заметит ничего. А если и заметит, то ты ни при чем будешь.

— Тогда я согласный, добрый господин, — по-собачьи преданно посмотрел на него кладовщик. — Ты уж помоги мне, а я за тебя до конца жизни буду жертвы богатые приносить.

«Если человек подделал печать, продал её или без разрешения использовал чужую печать на товарах, — этого человека следует казнить».

Так говорит закон царя Хаммурапи, непревзойденного в своей мудрости. А раз такое пришлось оговорить отдельно, то это означало целых три вещи. Первая: печати вовсю подделывали. Вторая: их продавали. И третья: их использовали без разрешения, то есть или крали, или брали на время. Все это Безымянный прекрасно знал, потому как в Вавилонии бывал, и не раз. В Талассии за подобное тоже по головке не гладили. За такое полагалось от пяти лет в рудниках и вплоть до распятия.

Впрочем, суровость наказания еще никогда не приводила к искоренению преступности. Те, кто по кривой дороге пошел, и так знают, что их ждет, только считают себя умнее других. Вот и в Энгоми был искусный резчик, к которому в тот вечер завалился Безымянный, положив перед ним лист бумаги, украшенный разноцветьем оттисков, и глухо звякнувший кошель. Уже через три дня он держал в руках печать царского тамкара, печать портового писца и печать таможенного инспектора.

— Да что за слова такие! — в который раз удивился Безымянный. — Не людские какие-то. Таможня! Инспектор! Горазд наш государь на придумки. Ну так и мы не дурней его будем. Два раза уже поимели его царственность, и еще не раз поимеем. А то важный он у нас очень. Надо бы спесь с него сбить.

Он пошел в порт, живущий пока что в зимней праздности, и направился на склад, в котором скучал его компаньон. Кораблей сейчас раз в десять меньше, чем летом. Тогда порт гудит как пчелиный улей, не смолкая до глубокой ночи. А сегодня Безымянный едва-едва три телеги встретил, что везли товар из порта в сторону ворот, ведущих прямо в бездонное чрево городского рынка.

— Надо же! И не отличить! — изумился кладовщик, поставив оттиски на лист бумаги и сравнив их с оригиналом. — А что делать теперь будем, добрый господин?

— А теперь возьми лен техен, — пояснил Безымянный, — и погрузи на мою тележку. — Я его купцам на рынке в полцены отдам. И ты свои долги с лихвой закроешь, и я заработаю.

— Так у меня же недостача будет? — с недоумением посмотрел на него кладовщик.

— Бери старую накладную, которая с товаром из Египта пришла, — усмехнулся Безымянный. — Напиши все, что было в той поставке, а лен техен не вноси. Потом печати поставим, и дело сделано. Этот лен к тебе никогда не поступал.

— Глупость это, — насупился кладовщик. — На таможне вторая накладная есть. Проверить легко. И тогда я на кресте повисну за такое воровство.

— А здание таможни сегодня сгорит, — скучным, бесцветным голосом произнес Безымянный. — Не будет второй накладной. Там пьяный сторож светильник опрокинет. И сам сгорит, и все документы пропадут.

— Ах ты ж! –заведующий складом даже задохнулся. — Тогда да, господин. Нипочем не докопаются. Вот ведь мудрая голова у тебя! Всех богов молить буду! А когда я свои деньги получу?

— Да сегодня после заката к таверне приходи, — ответил Безымянный. — Там, шагах в ста дерево приметное есть. Я около него тебя ждать буду. Нас вместе никто видеть не должен.

— Приду я, господин, — закивал кладовщик. — Но и ты уж приходи, не обмани меня. Если гладко все пройдет, мы с тобой большие дела будем делать. Я в порту все знаю.

— Богом Тешубом клянусь! — поднял руку Безымянный. — Пусть меня молния убьет. Поеду я, почтенный, меня уже купец на рынке ждет.

Крошечная тележка, влекомая осликом, пошла вовсе не в сторону рынка. Безымянный поехал к собственному дому, где и сложит бесценное сокровище, доставшееся ему от наивного простака. И да, здание таможни он жечь не станет. Сегодня он был правдив только в одном: он и впрямь придет вечером под то самое дерево, чтобы встретиться с незадачливым игроком.

Ждать пришлось недолго, ведь зимой темнеет рано. Безымянный лежал в кустах, в буйном беспорядке растущих неподалеку от таверны, в пяти шагах от того самого дерева. Все нужно сделать быстро и чисто. Ни с кем он делиться не собирается, потому что шкурой чует: провернуть два раз один и тот же фокус ему не позволят. Слишком уж резвые ребята в службе охранения трудятся. А раз так, Безымянный не оставит в живых дурака, который видел его лицо. Вон он идет, пугливо оглядываясь по сторонам и пугаясь темноты. Безымянный вышел на лунный свет, приветливо махнув рукой, и кладовщик ускорил шаг.

— Ну, иди ко мне, барашек, — едва слышно шепнул Безымянный, вытащив из рукава нож и спрятав его за предплечьем.

Вдруг, не дойдя шагов двадцать, кладовщик остановился как вкопанный, глядя в лицо Безымянного с нарастающим ужасом. Как будто смерть свою в его глазах увидел. Он попятился, а потом развернулся и бросился бежать.

— Куда, сволочь? — прошипел Безымянный и бросился за ним, в темный переулок, идеально прямой, как и все улицы в этом городе.

Толстый, страдающий одышкой чинуша не соперник ему, жилистому и сильному, как дикий кот. Но тот вдруг проявил недюжинную прыть, неожиданно резво переставляя жирные ноги. Видно, понял, что его ждет, глупый гусь… А это еще кто? Безымянный резко остановился, с тоскливой злобой наблюдая, как из дома выходят господа охранители, собственной персоной.

Засада! Засада! — Безымянный едва не взвыл и повернулся было, чтобы сбежать. Но и сзади ему уже перекрыли путь. Трое стражников, посмеиваясь, целили в него из луков.

— На крышу! — выдохнул Безымянный. — Только так уйду!

Он схватился за край невысокой плоской кровли и одним движением подтянулся, выпрямив руки. Но перекинуть тело не успел, потому что ноги пронзила резкая боль. Лучники не промахнулись. Тут всего-то шагов двадцать.

— Попался, негодяй! — над Безымянным навис мужчина лет двадцати пяти, с короткой воинской бородкой. — Знаешь, кто я? — спросил он.

— Знаю, — с ненавистью в голосе прохрипел Безымянный.

— Вот и славно, — ответил тот. — Значит, быстрее все расскажешь. Поехали с нами, дружок, в храм Наказующей. Ты не поверишь, но там уже разожгли огонь. Я лично попросил брата-дознавателя дождаться тебя.

— Погоди, Тарис! — не понял я. — А почему его сразу не взяли, когда он с краденым льном со склада выехал?

— Я еще не знал, что это тот самый, государь, — ответил он. — Подумал, а вдруг он и впрямь на рынок поедет. Тогда бы я еще и скупщика краденого прихватил. А он не поехал. А ведь у нас за кражу не казнят. Вот я и решил его еще и под мокрую статью подвести. Не хотел такого негодяя в живых оставлять. Мне и в голову не могло прийти, что он по ведомству госпожи Кассандры проходит. Это мне уже в храме сказали, как только мы его притащили туда.

— А как ты заставил кладовщика на такой риск пойти? — изумился я.

— Проворовался он, государь, — развел руками Тарис. — Я ему выбор дал: или конфискация и пять лет каторги, или он работает на меня, возмещает украденное и уезжает из Талассии навсегда. Он и согласился. А плакал он, государь, вполне убедительно. Он ведь на свои кровные играл.

— А как ты узнал, что его нужно именно к этому человеку подослать?

— Да я и не знал, — усмехнулся Тарис. — Этот был уже четвертый, кто его на воровство подбивал. Мы их по очереди брали, государь. Те трое полные дурни оказались. Простые, как весло. Им нипочем хитрость с накладными не провернуть. Они и слова такого не знают. Мы и сами не ожидали, что в наши сети целый жрец Немезиды заплывет.

— А как ты догадался, что его нужно на живца ловить? — никак не мог понять я.

— Карты, государь, — ответил Тарис. — Должны у такого человека какие-то слабости быть. Ну хоть какая-нибудь слабость, она ведь у всех есть. Я же весь город, как через сито просеял, и всех подозрительных на заметку взял. Кто-то любит одеваться нарядно, кто-то любит вкусно пожрать, кто-то любит баб, а кто-то красивых мальчиков. И они все ни при чем оказались. Оставались только карты или кости. Ни к чему на разбой идти, если деньги потом под каким-нибудь дубом будут закопаны. Лихой человек сразу тратить начинает. Он ведь денег не жалеет, знает, что потом еще возьмет. Потому-то и выявили сначала всех, кто слишком много тратит, а потом всех, кто очень много проигрывает. А потом по одному их отработали.

— А как ты узнал, что он именно там будет в карты играть? — не унимался я.

— Так больше ведь негде, государь! — белозубо улыбнулся Тарис. — Я все игорные дома извел, только этот и оставил. Про него все знают, туда тайком даже эвпатриды и гильдейские купцы захаживают. А эти… как ты их называл еще… каталы… Они мне стучат. Кстати, а почему вместо «доносить» ты говоришь «стучать»? Никак я эту загадку не решу.

— Вот оно, значит, как, — потер я подбородок, оставив его вопрос без ответа. — Большую ты работу провел. А вот Хепа не оценил моей милости. Кстати, где он сейчас? В Храме Наказующей?

— Никак нет, государь, — помотал головой Тарис. — Госпожа, когда все нужные признания от него получила, решила не тянуть. Она на берегу моря сейчас. Она и все, кто в храме Немезиды служит.

— Для чего? — удивился я.

— Госпожа Кассандра кормит своих рыбок, — ответил Тарис, лицо которого исказила мимолетная гримаса отвращения. — А остальные подносят ей корм. Мне сказали, она начала с пальцев.