Поступь молодого бога

Глава 11

Год 12 от основания храма. Месяц восьмой, Эниалион, богу войны посвященный. г. Уасет, более известный как Фивы (в настоящее время — Луксор). Верхний Египет.

Опет, главный праздник Страны Возлюбленной, который обновляет душу его величества фараона. В эти дни его Ка, двойник души и жизненная сила, сливается в единое целое с Ка самого бога Амона. Праздник этот отмечают в тот момент, когда Нил начинает разливаться, и длится он целый месяц, пока не завершатся все положенные церемонии. Кощунственно прервать их, ведь тогда будет нарушен священный порядок Маат, и колесо жизни остановится навсегда. Лишь череда обновлений Ка царской души и разливы Нила знаменуют непрерывность его движения.

В это верили все, даже фараоны, чья роль во всем этом была главной. Царя мог заменить первый жрец Амона, но Рамзес, сам заняв эту должность, не доверял проведение церемонии никому. Теперь, когда большие войны закончились, и Страна Возлюбленная наслаждалась заслуженным миром, в этом просто нет необходимости.

Великий город Уасет напоминал пчелиный улей, пока Лаодика скучала вместе с двумя остальными царскими женами. Великая супруга Исида-Та Хемджерт в это время молилась, проходила многодневное очищение, а потом ее на носилках везли в праздничной процессии. Сегодня священные ладьи со статуями богов Амона, Хонсу и Мут пронесут по дороге, окруженной сфинксами, из северного храма Ипет-Исут в южный храм Ипет-Ресет(1). Там душа фараона соединится с душой бога Солнца, а великая супруга, воплощение богини Мут, сочетается с ней священным браком. Потом ладьи и статуи вернут назад, в северный храм, а весь Египет будет радоваться, пить и танцевать, празднуя еще один год жизни, дарованный богами.

Все это Лаодике казалось настолько сложным, что она даже не пыталась понять, как устроена эта земля. Она отдала пятилетнего сына и годовалую дочь нянькам, а сама предалась своему излюбленному занятию, если не считать сплетен — картам. Изысканный вкус царских жен потребовал большего, чем незатейливый Козел, в который теперь играли все матросы и воины от Пантикапея до Нубии, и от эламского Аншана до Кадиса. Потому-то Лаодике пришлось научить их играть в преферанс, породив этим еще одну непростую коллизию. Невозможно играть в эту игру в стране, не имеющей развитого денежного обращения и мелкой разменной монеты. Развлекаться по серебряному кидету(2) за вист не могли себе позволить даже они. Попробовали как-то раз, но засидевшись за картами до утра, выяснили, что великая царская супруга Исида Та-Хемджерт должна Лаодике чуть больше, чем поступает в казну за год. Лаодика долг великодушно простила, взамен показав конкуренткам за тело собственного мужа медный халк, отчеканенный на Кипре.

И это внезапно стронуло дело с мертвой точки. Играть по халку вист оказалось значительно проще, а когда выяснилось, что столько стоит кувшин кислого вина и ячменная лепешка, то на сторону цариц неожиданно встал сам чати Та, которого одолевали торговцы. Они получали медную монету от матросов из Энгоми, Ла-Китона и Пафоса, и всем сердцем желали получать такую же и от египтян тоже. В Стране Возлюбленной отчеканили некоторое количество серебряной монеты, но пока что сделки в основном проводились по старинке. Бывало, один торговец говорил другому:

— Этот товар стоит шестьсот хекатов зерна сорта шедет. Но поскольку столько зерна у меня нет даже близко, то я дам тебе три горшка меда, десять простых льняных платьев, корзину рыбы и красивый глиняный кувшин. Остальное я заплачу тебе медными слитками и серебряной проволокой. Впрочем, если все это тебе не нужно, я могу дать тебе рабыню, у которой еще целы все зубы, осла-трехлетку и красивый табурет из кедра. Но тогда уже ты будешь мне немного должен…

По сравнению с серебряной монетой Энгоми выглядело все это настолько постыдно и убого, что даже заскорузлые мозги египетских чинуш начали шевелиться, пытаясь изобрести способ, как бы скопировать чужой опыт и не выглядеть при этом посмешищем. Подумав немного, они пришли к выводу, что уже и так являются посмешищем, поэтому совсем скоро медная монета начала входить в оборот. Было ее пока немного, а чеканили ее в Энгоми за долю малую. И с этого Лаодика тоже имела свой гешефт, не слишком большой, но зато стабильный. Это она протащила сделку, и теперь медь поступала не только в слитках в виде бычьей шкуры, но и в виде монеты с гордым профилем самого сына Ра, исполненным с большим искусством.

— Дамы, играем по хемети(3) вист! — потерла ладони Лаодика, и две ее коллеги согласно кивнули высоченными париками из тысяч затейливо уложенных косичек.

— Пас, — положила карты Тити.

— Пас, — поддержала ее Тия.

— Два паса, в прикупе — чудеса! — торжественно заявила Лаодика, перевернув карты. — Ну вот! У меня Хенерет-Несут, придворная дама и Хака-Хесут, чужеземный царь. Марьяж, царственные!

Они просидели так почти до заката, когда в ее покои забежала управляющая Домом женщин, и почтительно застрекотала что-то, склонившись к уху Лаодики. Та побледнела и простонала, обхватив голову.

— И ты говоришь мне это только сейчас? Через три часа сын Ра придет в мою спальню? Да я же не успею приготовиться! Царственные! Прошу прощения за дерзость, но я вынуждена попрощаться. У меня совсем нет времени…

Никто не знает, чего ей это стоило, но Лаодика успела. Омовения, удаление волос с тела, умащение маслами и прочие процедуры занимали порой полдня, но сегодня ее слуги работали с неслыханной скоростью. Визит фараона прошел без происшествий, и когда гомонящая толпа свиты осталась за дверью, она почтительно склонилась перед ним.

— Боги в очередной раз благословили моего господина, — произнесла она.

— Да, сегодня все прошло хорошо, — рассеянно ответил Рамзес и небрежно взмахнул рукой. — Все вон!

Служанки, стоявшие вдоль стен, кто с кувшином, кто с опахалом, кто с кубком, склонились и выкатились из комнаты, не рассуждая, не разгибаясь и не поднимая глаз от пола.

— Ты затеял сегодня что-то особенное, мой царственный супруг? — промурлыкала Лаодика, погладив его по щеке. — Ты даже слуг удалил!

— Нам нужно поговорить, Нейт-Амон, — решительно сказал Рамзес. — Ты строишь храмы Сераписа в Нижнем царстве. Жрецы в ярости…

— Дай угадаю, — игриво улыбнулась ему Лаодика. — Не тот ли жрец в ярости, что метит на место первого слуги Амона? Я угадала?

— Что-о? — Рамзес неприлично разинул рот, хватая воздух, словно рыба, выброшенная на берег. — Ты хоть понимаешь, что говоришь?

— Прекрасно понимаю, — погасила улыбку Лаодика. — Я сказала когда-то, что стану шарданом у дверей твоей спальни. Что я буду искать твоих врагов. Так вот, Рамсеснахт и есть твой главный враг. Он собирает вокруг себя недовольных. Ты, став первым слугой Амона, отнял у них власть и доходы. А храмы Молодого бога забирают у них влияние на умы. Там дают утешение и помогают, а не вымогают жертвы у тех, кому и так нечего есть.

— Да, ты угадала, сегодня я говорил с Рамсеснахтом, — задумчиво потер подбородок фараон, аккуратно отлепив от него бородку. — Но он точно не враг мне. Он просто не посмеет.

— Сейчас не посмеет, — пожала плечами Лаодика, снимая с мужа ожерелья и браслеты. — А потом, когда придет великий голод, все они поднимут головы. И тогда тебе понадобится любая помощь. Они выкрутят тебе руки и заставят снова дарить земли и людей.

— Ты веришь в это? — сощурился фараон. — Но почему голод должен прийти? Мы усердно почитаем богов, и наши жертвы обильны. За что бессмертным карать нас?

— Муж моей сестры так сказал, — пожала плечами Лаодика. — А он пока что не замечен во вранье. Люди говорят, что он и есть воплощение Сераписа, как ты воплощение Гора.

— Идеи жрецов Молодого бога странны, если не сказать больше, — поморщился Рамзес. — Я уже жалею, что дозволил строить его храмы. Это зараза, которая расползается по Египту, отравляя умы. Она разорвет страну на куски.

— У нас нет выбора, мой милый, — совершенно серьезно сказала Лаодика. — Нужно меняться, иначе Страна Возлюбленная погибнет. Ты ведь уже начал менять ее, потому что тоже это понимаешь.

— Не строй больше храмов Серапису, — сухо сказал Рамзес. — Я запрещаю.

— Как прикажет мой царственный супруг, — склонилась Лаодика. — Твое слово — это воля бога. Только вот ты и сам живешь по заветам Сераписа. Ты строишь новые города, открываешь границы для купцов и бьешь монету. Ведь это ты делаешь странное в глазах слуг Амона. Разве ты не видишь, что жрецы злятся не на слуг Сераписа, а на тебя? Ведь это не они и не их молитвы спасли страну, когда мир вокруг рушился. Ее спас ты! И только ты! И этим ты опасен для них. Ты слишком силен, чтобы быть послушным жрецам. Именно поэтому ты нуждаешься в защите.

— Замолчи! — сжал зубы Рамзес. — И больше никогда не произноси ничего подобного! Это невозможно…

— Слушаюсь, мой господин, — склонилась Лаодика. — Твоя любящая жена страдала от одиночества слишком долго. Но теперь луч солнца озарил ее жизнь. Иди ко мне!

Проклятый матрас не давал Рамзесу уйти из спальни жены. Только здесь к утру утихала боль в спине. Он не признавался в этом никому, но после многочасовых празднований его поясница просто разламывалась от боли. Ведь он совсем не молод, он живет уже полвека…

— Рамсеснахт, — шептал он. — Неужели осмелится? Я ведь знаю о его делах, мне доносят… Но если даже моя пустоголовая женушка это видит, значит, видят и остальные… Проверим его силу, пусть покажет себя…

Месяцем позже. Пер-Рамзес. Нижний Египет.

Место для храма Сераписа выделили препоганейшее. И даже ходатайство самой царицы Нейт-Амон едва сдвинуло дело с мертвой точки. Жрецы бога Солнца, исполнявшие множество должностей при дворе, бились как львы, чтобы не допустить строительства, но тщетно. Их интриги не смогли остановить поступь Молодого бога, они лишь немного замедлили ее.

Столичный район Пер-Джару, Дом чужаков, расположен на западе города. Запад — источник зла, это знают даже дети. Там находится царство бога Сета. Оттуда приходят его порождения: песчаные бури, скорпионы, гиены и ливийцы. Где же еще поставить храм бога, пришедшего в Страну Возлюбленную с варварского Кипра? Только там, в нечистом месте, где живут иноземцы-ааму, и где никогда не поселится ни один египтянин, имеющий к себе хоть малую толику уважения.

Безымянный был посвящен в чин уаба, «чистого». Он теперь младший жрец в храме, которого пока нет. Есть лишь большой дом, купленный у разорившегося купца, и площадка будущего храма, где стоит жертвенник. Стен еще нет. Вместо них пока что выложено несколько рядов кирпича. Дом служит пристанищем самому Безымянному и настоятелю храма, чей титул звучал как Хери-иб, «Тот, кто над святыней». Здесь же они принимали новую паству, коей было пока немного. Здесь они помогали людям, потому как настоятель происходил из старой жреческой семьи и был неплохим врачом.

— Скажи, о превосходный и мудрый Мериамон, — почтительно спросил Безымянный, вливая маковый отвар в рот грузчику, которого только что принесли из порта. Паренек сломал ногу. — Что привело тебя в объятия Молодого бога?

— Сомнения, Баки, — ответил тот, не зная, что его собеседник уже носил когда-то это имя. — Я стал сомневаться в вечных истинах, и мне не нашлось больше места в храме Амона, где служил мой отец и дед. Лубок готов?

— Готов, превосходный, — ответил Безымянный. — Тянуть ногу?

— Да, вытяни ее, как только сможешь, — скомандовал настоятель. — Нужно сопоставить кости. Иначе срастется криво, и он навсегда останется хромым.

Баки из всех сил потянул за тощую лодыжку грузчика, и тот замычал, пытаясь вырваться. Тщетно, тут народ был опытный, да и с Кипра до этих земель дошла мудрость, поражающая своей простотой и суровой правдой: хорошо привязанный больной в обезболивании не нуждается. Тут поступили в строгом соответствии со сказанным. Грузчик был примотан к своему ложу на совесть.

— Бинты! — приказал настоятель, сжав голень двумя дощечками.

— А почему сомнения — это плохо? — спросил Безымянный. — Разве не в сомнениях начинаются споры? И разве не в споре рождается истина?

— Так сказал царь Эней, — довольно кивнул Мериамон, — и после этих слов я понял, что жил неправильно. В Стране Возлюбленной споров нет уже очень давно. Есть лишь знание, что передается в поколениях жрецов. А вместе со знаниями передаются заблуждения, которые никто не смеет опровергнуть.

— Разве добродетель — это не поддержание Маат? — спросил Безымянный, которому науки давались куда хуже, чем работа удавкой и ножом. Он мазал смолами тканевую повязку, на долгие недели превращая ее в подобие камня.

— А что есть Маат? — азартно воскликнул Мериамон. — Для людей вокруг нас Маат — это бог. Его нельзя познать. Ему можно лишь служить, соблюдая раз и навсегда утвержденные ритуалы. Для меня теперь Маат — это Космос, единый, бесконечный и идеальный в своем совершенстве. Познать его и его законы — наша святая обязанность. А сомнения — это способ познания. Они заставляют думать, рождая новые идеи.

— Когда я был мальчишкой, — произнес Безымянный, — мой отец учил меня задавать себе один вопрос: что я должен делать, чтобы мир продолжал существовать? Получалось так, что достаточно почитать богов так, как завещали предки, почитать власти, жертвовать на храмы и вести праведную жизнь. И тогда на суде вечности перо Маат в руках бога Тота перевесит мое сердце, и меня ждет доброе посмертие. Сорок два судьи выслушают мою исповедь, и Осирис решит, что я достоин вечной жизни. А если мое сердце, исполненное грехов, перевесит, то зверь Амит сожрет его, и я исчезну навсегда, растворившись в Хаосе.

— Это так, но не совсем, — одобрительно кивнул Мериамон. — Мы задаем себе еще один вопрос: из чего состоит этот мир, и по каким законам он существует? Мир не является статичным. Космос — это живое существо. Он растет и развивается точно так же, как растет дитя. Посмотри, сколько нового появляется в Энгоми каждый год! Разве все это могло случиться, если царь царей вместо своих ежедневных трудов исполнял бы только набор положенных ритуалов?

— А сохранение тела, Хат? — спросил Безымянный. — Недавно сюда приходила убитая горем вдова, чей муж пропал в пустыне. Он будет теперь мучиться вечно? Откуда у одинокой женщины возьмутся средства на статую или посвятительную стелу? Куда придет за едой его Ка? Куда будет в виде птицы прилетать его Ба?

— Тело бренно, — отмахнулся от него жрец. — Хат — лишь пустая оболочка, потому что Ах, просветленный дух, вечен и бессмертен. Ее муж уже подвергся суду Осириса, и если он праведно жил, то сейчас пребывает в садах Иалу, наслаждаясь вечным блаженством.

— Так значит, — удивился Безымянный, — не нужно сохранять тело после смерти? А меня в Саисе учили совсем другому.

— Не нужно, — отрезал настоятель. — В этом нет никакого проку. Смерть — это всего лишь часть жизни, переход бренного тела Хат в состояние просветленной души Ах, соединившейся с богами.

— Так вот, значит, чему учит отступник? — на пороге их дома стоял одетый в тончайшее льняное платье человек, опиравшийся на жреческий посох. На рыхлом лице его застыла брезгливая усмешка. Настоятель храма Амона-Ра, один из первых людей северной столицы, собственной персоной.

— Приветствую тебя, брат мой, — смиренно произнес Мериамон.

— Ты не смеешь называть меня братом, отверженный, — глядя с ненавистью, ответил жрец. — Ты грязь! Ты повергаешь основы! Ты преступник, несущий Хаос!

— Докажи, — спокойно парировал Мериамон, и слуга Амона задохнулся от возмущения.

— Что я должен тебе доказывать, негодяй? — еле-еле выдавил из себя он, хлопая лишенным ресниц веками. — Я говорю, а ты смиренно внимаешь, как и положено низшему.

— Ты изрыгнул ругательства, — продолжил Мериамон, — думая, что твой сан превратил их в абсолютную истину. А мне плевать на твой сан, ты ничем не лучше меня. Я, как и ты, ношу чин «Тот, кто над святыней». Я требую от тебя доказательств сказанного, иначе ты станешь в моих глазах лжецом и буяном, чей грязный рот не поспевает за глупыми мыслями.

— Ты будешь бит за свою дерзость палками, — едва смог вымолвить побагровевший жрец. — Я изгоню тебя из Пер-Амона, а твой храм разнесут по камешкам…

Он говорил, говорил и говорил, брызжа слюной. Жрец Амона не замечал младшего жреца-уаба, который разглядывал его, словно рыбу на разделочной доске. На тонких губах Безымянного плясала ехидная усмешка. Уж он-то знает точно, для чего сюда прислан. Да, он не так умен, как мудрейший слуга бога Мериамон, но зато куда лучше него понимает паскудную человеческую натуру. Он знает, что жрецы Пер-Рамзеса нипочем не отдадут свою власть кому бы то ни было. Именно они настоящие хозяева Черной земли, а вовсе не фараоны. К этому несложному выводу Безымянный пришел, когда двухлетнее пребывание в Саисской школе и практика в Энгоми научили его думать. Совершенно лишний навык для того, чей удел — пахать землю и вязать снопы. Удел, который Безымянному казался хуже смерти.

— Схожу-ка я в подвал, — буркнул он, почесывая лысую макушку, потеющую под льняным париком. — Нужно проверить реквизит и оружие. Пусть видит Молодой бог, мне все это скоро понадобится.

1 Ипет-Исут — Карнакский храм. Ипет-Ресет — Луксорский храм. Между ними пролегает мощеная дорога длиной 2700 метров, окруженная с двух сторон статуями бараноголовых сфинксов. Она существует и сейчас.

2 Дебен — основная мера веса в Древнем Египте, равна 91 грамму. Кидет — 1:10 часть дебена, чуть больше вавилонского сикля (8,4 гр.), который был примерно равен двум драхмам. В ходу были кольца из серебра и меди весом в один кидет.

3 Хемети — это корректная стилистическая реконструкция, означающая «медяк». Хемет — медь на языке Нового царства.