Поступь молодого бога

Глава 10

Год 12 от основания храма. Месяц седьмой, Даматейон, богине плодородия и сбору урожая посвященный. Иберия.

Порт Тимофеевой столицы оказался совсем невелик, но три корабля у причала я вижу. Пузатые гаулы, везущие олово, свинец и шерсть отдыхают здесь перед тем, как сделать бросок до самого Карфагена. Купцы заливают в емкости чистую воду с уксусом, запасаются зерном, сухарями и сушеной козлятиной. Матросы звенят серебром в единственной и довольно-таки убогой таверне, откуда несется хохот и игривые женские визги. Не слишком утомительный, но доходный бабский промысел уже появился и здесь, на краю обитаемого мира. Три кораблика, сверкающие медным номером на борту, меланхолично покачиваются у пристани, пока загорелые до черноты мужики тащат в их трюмы кипы прессованной шерсти и амфоры с маслом. Купцы пойдут вдоль ливийского берега. Там наиболее адекватные из вождей уже сделали охраняемые стоянки, защищая их от конкурентов. Путь через Балеарские острова и Сардинию немного удобней, но настолько отчаянных купцов я еще не видел. Лучше уж сразу перерезать себе горло, чтобы не мучиться.

С чем в Иберии нет проблем, так это с неприступными скалами. Они тут везде, куда ни кинь взгляд. Справа от меня торчит огромный зуб Гибралтара, а впереди виднеются предгорья хребта Сьерра-Морена. Тут, правда, эти горы называют совсем по-другому, но не суть. На одном из холмов, куда ведет узкая дорожка, и выстроил свою столицу Тимофей. Небольшая крепостца, оседлавшая его вершину, слова доброго бы не стоила, да только подобраться к ее стенам ой как непросто. Если у них там есть колодец и запас еды, то я снимаю шляпу перед строителем. Осаждать это чудо фортификации можно до морковкина заговенья.

Домики простонародья разбросаны в художественном беспорядке между акрополем и портом. Около них высажены оливы, разбиты огородики, и пасутся козы. Их охраняют голозадые мальчишки, которым по малости лет ни одежды, ни обуви еще не полагается. Из развлечений у них только праща, с которой иберы обращаются мастерски. Пацаны нашли старый выщербленный горшок, надели его на палку и бросают камни, гомоня, как стая дроздов. Пока отцы этих мальчишек таскают груз в порту, матери гнут спины на полях. Они второй раз за этот год сеют репу, что поспеет к холодам. Жить здесь — завидная участь. Царь платит за работу в порту ячменем, бобами и просом.

— К берегу правь! — скомандовал я. — Остаемся здесь надолго.

— Хорошо, государь, — кивнул кентарх. — Заодно днище проверим, почистим от морской дряни, а потом осмолим заново.

— Эй, малец! — свистнул бандофор с моего корабля. — Царь Тимофей в городе?

— Царь нет, — замотал нестриженой башкой мальчишка. — Воевать идти. Царица Феано есть.

— Сбегай, позови ее, — крикнули ему.

— Не, — помотал головенкой мальчишка. — Бесплатно пусть тебе жена бегать. Медный халк дай, богатый парень! Я тогда и сбегать, и сплясать тебе. А без медный халк я тебе только вот это показать могу!

И он повернулся, предъявив гогочущей публике черный от грязи зад.

— У-у! Жадный говнюк! — замахнулся на него старпом. — А ну, иди отсюда! А то уши тебе надеру!

— Не нужно ни за кем бегать! — показал я на столб пыли, который поднялся у ворот крепости. — Царица Феано сама сейчас приедет.

Ишь ты! У нее и коляска есть. Кого она впрягла? Неужели коней? Да нет, это мулы. Видимо, лошадей забрал с собой Тимофей. Сколько лет я ее не видел? Пять или шесть? Не помню уже. Ей примерно двадцать семь–двадцать восемь, возраст, в котором здешние женщины уже воспитывают внуков. Но назвать Феано бабкой язык не поворачивается, напротив, она с годами лишь налилась зрелой женской красой. Она чудо как хороша, напоминая своей ухоженностью знатных дам Энгоми. Роскошная грива смоляных волос спрятана от пыли под расшитым платком, а на лице нет даже следа морщин, которые быстро появляются у тех, кто трудится в поле. Ее кожа гладкая и нежная, почти такая же, как была в момент нашего расставания. Неудивительно, ведь позади нее стоит служанка, закрывая свою царицу зонтом.

— Приветствую в Иберии, господин! — Феано поклонилась в пояс. — Я жертвы богатые за тебя принесу. Я молила Великую мать, чтобы она побыстрей прислала тебя…

— Переходи к делу, — поморщился я, отведя ее в сторонку. — Говори, что случилось.

— Да сцепились эти два дурня, — в сердцах сказала Феано, стараясь, чтобы не слышал возница, навостривший уши. — Уже и не помнит никто, чего они не поделили по пьяному делу, да только Одиссей моего мужа обидным словом назвал. А Тимофей тоже не жрица-исповедница, государь. Он терпеть не станет. Обложил его при всех и сказал, что отныне Одиссей враг ему. Теперь Тартесс на наши шахты нацелился. Мало Одиссею олова, еще и серебра хочет.

— Может быть, ссора та неслучайна была? — прищурился я. — Не замечала, что Одиссей раньше серебром интересовался?

— Было такое, государь, — кивнула Феано. — Сама думала об этом. Молю, уйми их. Они только тебя и послушают. Если будет большая война, нас всех сметут. С севера из-за гор какой-то странный народ идет. Они покойников своих сжигают, а пепел в горшках закапывают. У них оружие доброе, и воюют они умело. Тимофей с ними уже бился пару раз, когда на восток ходил.

— Проводника дашь? — спросил я.

— Дам, господин, — кивнула она. — Но ты уж поспеши, всеми богами заклинаю!

— Оставаться не будем! — скомандовал я кентарху. — Корабли в воду!

Затейливые переливы мата разнеслись над портом, заставив грузчиков-иберов бросить работу. Провинциалы благоговейно внимали, крепко-накрепко запоминая каждое слово. Столичные изыски обогатят здешний лексикон, как это уже произошло в других местах.

— Как жизнь? — спросил я Феано, пока гребцы, только что затянувшие корабли на берег, толкали их в обратную сторону.

— Слава богам, государь, — ответила она. — Не на что мне жаловаться. Хорошо живем. Троих детей родили, достаток кое-какой есть. Конечно, не столица у нас, но тоже неплохо. Каждый год купцов все больше приходит, пошлины идут, с таверны доходы опять же. Дворец даже построили, с такой же купальней, как у меня в Энгоми была. Нечего мне больше хотеть, государь. Лишь бы дети были здоровы, да муж мой голову свою по глупости не сложил. Молюсь каждый день об этом. И за тебя молюсь, государь. Если бы не ты, не было бы ничего этого.

— Я рад, — кивнул я.

— Могу я вопрос задать? — замялась вдруг она, заалев, словно маков цвет. — Ты не подумай чего неподобающего… Просто любопытство меня бабье гложет…

— Спрашивай, — прищурился я.

— А если бы я тогда дитя родила, — она замолчала. — Ну, когда наложницей твоей была. Ты бы его признал?

— Признал бы, конечно, — кивнул я. — А почему спросила?

— Да так, — усмехнулась она. — Просто понять хотела, дура я или все-таки нет. Теперь вот точно знаю, кто я.

— И кто же? — заинтересовался я.

— Пора тебе, государь, — снова усмехнулась она, но получилось у нее совсем невесело. — Умоляю, спаси нас. Останови бессмыслицу эту.

— Прощай, — сказал я ей. — Не знаю даже, увидимся ли когда-нибудь еще.

— Увидимся, господин мой, — ответила она. — Ты же на обратном пути тут остановишься. Гибралтар нипочем не обойти. Сделай милость, погости со своими людьми пару дней, а то наша таверна пустует что-то.

Вот люблю я женщин, которые точно знают чего хотят. М-да…

Вся Испания, что вдоль, что поперек — тысяча километров, но между столицами обеих царств, если идти по суше, от силы сто. Такой вот парадокс. И Кадис, и Гибралтар (а Тимофей не стал излишне напрягать мозг) расположены рядом с проливом, только с разных его сторон. Потому-то и добраться в Кадис проще простого, при условии, что у тебя есть грамотный лоцман, который знает, как воспользоваться здешними отливами и приливами. Воды здесь — полное дерьмо, и без опыта даже с косым парусом пройти бывает очень непросто. Уж слишком сильно и коварно течение, идущее из океана в Средиземное море. Тем не менее лоцман у нас был отменный, и мы причалили в устье реки Гаудалете уже на следующий день. И, как выяснилось, сделали это очень своевременно. Тимофей с войском стоял на левом ее берегу, а Одиссей — на правом. И ни один из них пока что не решался перейти в наступление, понимая, что немедленно проиграет.

— Вот ведь два барана! — сплюнул я в сердцах, видя, что левый берег разорен дотла. Иберы Тимофея даже виноградники выкорчевали, и порубили оливы. А хижины турдетанов, стоявшие там, сожгли дотла. Только Кадис, расположившийся на крошечном островке, уцелел. Одиссей не стал уходить на материк и построил себе дворец прямо здесь.

— Позовите царей, — скомандовал я. — И разбейте на берегу шатер.

— Я могу пойти с тобой, отец? — несмело спросил меня Ил.

— Можешь, — повернулся я к нему. — При условии, что не скажешь ни одного слова, кроме «здравствуйте» и «до свидания».

— Я обещаю! — кивнул он с самым серьезным видом.

Уже через полчаса оба царя сидели передо мной, свирепо сопя и глядя друг на друга исподлобья. Тимофей заматерел, превратившись из гибкого мускулистого парня в этакого кряжистого громилу. В его непокорной шевелюре уже и седые волоски промелькнули. Или мне это показалось в неверной полутьме? А, неважно…

Они оба в подаренных мной доспехах, сверкающих золотом чешуи. Их шлемы сняты и стоят рядом, открывая скалящиеся в злобе физиономии. Да, они и впрямь поссорились не на шутку.

— Вы оба признали себя моими детьми, — сказал я и неспешно отхлебнул из кубка до невозможности кислое вино, отдающее запахом бурдюка. — Скажите, доблестные, но не слишком разумные цари, признаете ли вы это сейчас?

— Признаю, — уверенно кивнул Тимофей.

— И я признаю, — ответил его визави.

— Тогда я, как ваш отец, имею право свершить суд, — сказал я. — А вы обязаны исполнить мою волю. Мое решение таково: этой войне не бывать, войска я приказываю распустить по домам. Пленных вернуть, награбленное тоже. Воинам заплатите из своего кармана. Кто ослушается, получит торговые санкции.

— Чего получит? — Тимофей прочистил ухо и уставился на меня с непонимающим видом. — Прости, государь, не поспеваем мы за тобой. В вашем Энгоми, что ни день, то новые слова рождаются.

— Я вдвое понижу закупочную цену на олово, — загнул я палец, — и втрое повышу цену на железо и медь. Ни один корабль не пройдет к вам без моего разрешения. Я пущу в тех водах свои патрули. Я совсем перестану закупать вашу шерсть, а потом объявлю, что моя защита не распространяется больше на земли Иберии и Тартесса. Уверяю, через год вы вспомните этот разговор со слезами. По вашу душу нагрянут все — от шарданов до критян.

— Он меня козопасом назвал, — неохотно выдавил из себя Тимофей. — Как такое простить, государь?

— Я тогда пьяный был, — набычился Одиссей. — А ты за это мою деревню сжег. И вообще, ты козопас и есть. Что я не так сказал?

— Ах, ты ж…! — побагровел Тимофей и потянул кинжал из ножен, но засунул его назад, когда я стукнул кулаком по столу. — Ты специально ссору затеял, чтобы войну начать! Песьи твои глаза! Тебе серебро мое нужно!

— Я твое серебро за обиду возьму! — выплюнул Одиссей.

— Понятно, — ответил я. — Готовы еще одно мое решение услышать, цари?

— Готовы! — с обреченным видом кивнули оба, глядя, как я развернул на столе коряво расчерченную карту. Плакать можно, на нее глядючи, но другой у меня все равно нет.

— Вот этот островок знаете? — ткнул я в самую южную точку Испании, где в мое время располагался город Тарифа, Мекка виндсерфинга. Он еще не соединен с материком дамбой, и его берега со всех сторон омываются бурными водами океана. Это самое узкое место Гибралтарского пролива, и лежит оно примерно посередине между столицами обоих государств.

— Знаем этот остров, — кивнули оба. — Поганое место. Волны такие, что сердце обмирает, как плывешь мимо.

— Этот остров мы подарим Посейдону, — сказал я. — Там вы потом построите его храм и маяк. А граница между вашими землями пойдет строго от этого острова на север. Берите компас — он у вас есть — и ставьте пограничные камни от него и до самого Бискайского залива. К западу от этой линии будут земли Тартесса, а к востоку — Иберии. Навечно! Кто эту границу нарушит, получит войну со мной. Я все сказал!

— Да это же только идти месяца полтора-два! — изумленно посмотрели на меня оба. — А там горы. И племена дикие!

— Вот с ними и воюйте, — развел я руками. — И вообще, кто сказал, что будет легко? Попотеть придется, зато потом вам правнуки спасибо скажут за свою спокойную жизнь.

— Тогда все серебро ему достанется, — нахмурился Одиссей.

— Да оно и так мое, жадный ты негодяй! — взвился царь Иберии. — Я его нашел! Я шахты заложил! А ты на готовое прийти захотел! Пусть лопнут твои глаза, сволочь завистливая!

— Значит, вы меня так и не услышали, — вздохнул я. — Тогда слушайте откровение бога моря, цари. Вы первые, кто узнает об этом пророчестве. Я молился Посейдону, и оно снизошло на меня.

— А? Чего? — раскрыли рты оба, перепугавшись всерьез.

Откровение бога — это очень серьезно. Тут с такими вещами не шутят. Или шутят, но только один раз. Первый, он же последний.

— Скоро случится так, — изрек я загробным голосом, — что серебро людям будет не нужно. Большой голод придет. Такой, какого много лет не случалось. Наступит год без лета, а за ним еще один, а потом еще. Солнца не будет видно на небе, просо и ячмень перестанут вызревать на полях, а скот начнет умирать от бескормицы. Целые народы стронутся с места и пойдут туда, где еще останется, что взять. Если вы будете враждовать между собой, вас сметут. Все, что вы сделали, погибнет, а ваши имена забудут. Ваших жен и дочерей возьмут завоеватели, а ваши сыновья умрут, пытаясь их защитить.

— Отец говорил, уже случалось такое, когда он мальчишкой был, — Одиссей сглотнул тугую слюну. — Год без лета… Неужто и правда повторится это?

— Правда, — кивнул я. — Снова огненная гора выбросит в небо пепел, и он закроет солнце. Станет день ночью, а лето зимой. И все оттого, что люди плохо почитают богов. Кто из вас готов пойти против их воли? Никто? Значит, этой войне не бывать, она неугодна бессмертным. Тимофей, у тебя есть дочь?

— Две! — показал два пальца тот. — Феано двойню родила. Только они крохи совсем, им и трех лет еще нет.

— Одну отдашь за Телемаха, сына Одиссея, — сказал я и повернулся к будущему счастливому свекру. — Теперь ты! В твоих землях полно серебра, олова и меди. Ищи сам и не лезь во владения родственника.

— Что с голодом делать будем? — Одиссей опустил голову, сжимая и разжимая могучие кулаки. Казалось, он мимо ушей мой пассаж пропустил. — Если и впрямь боги нашлют на нас такое наказание, то серебро — это последнее, что нам понадобится. Еда будет нужна и оружие, чтобы эту еду защитить.

— Рыбу ловите, — намекнул я. — Твои, Тимофей, воды тут! –я показал на карте море Альборан. — А твои, Одиссей, к западу. К твоим услугам весь океан. Стройте большие корабли, плетите длинные сети, и у вас будет столько серебра, сколько захотите. Когда наступит голод, за рыбу вам дадут любой товар. Можете отправлять в Энгоми хоть по кораблю в день, я куплю все. Лучшие строители, скульпторы и художники будут работать у вас. Стекло, серебро, золото, ткани и пурпур, лучшее оружие и доспехи — все будет ваше.

— О-ох! — в унисон выдохнули цари.

— Тунец через проливы идет. Он чей? — Тимофей смотрел на карту, беззвучно шевеля губами. Неужели он читать выучился?

— В проливе вместе тунца бейте, — решил я. — Пусть будет общий. Его там видимо-невидимо.

Одиссей встал и раскинул руки.

— Ну, давай мириться, что ли. Прости за обидные слова, брат, я не со зла!

Тимофей нехотя поднялся и обнял его.

— И ты меня прости. Жалею теперь, что оливы и виноградники твои порубил. Это я по горячности. Засылай сватов. Дочь любую бери, какая понравится. Они все равно одинаковые.

— А скажи, ванакс, когда он наступит, этот год без лета? — с наивным, каким-то детским испугом посмотрел на меня Одиссей, когда примирение закончилось.

— Никто не знает, сколько нам с вами отпустили боги, — пожал я плечами. — Но наши дети его увидят точно. Распускайте армии и идите по домам. Все, что сейчас делается — мышиная возня, недостойная таких людей, как вы. Наслаждайтесь жизнью, цари, пока еще есть возможность. Потому что потом всем нам будет не до смеха.

Мы вышли из шатра на свежий воздух, и я наблюдал, как по рядам обоих войск прокатилась волна изумления. Воля бессмертных — это не шутка. Раз сюда приплыл сам ванакс и сказал, что эта война неугодна богам, то, значит, так оно и есть. Люди здесь предельно простые. Они смотрят на меня, открыв рот, и пожирают взглядом, пытаясь запомнить каждую деталь. У меня есть для таких случаев выходной костюм, состоящей из пурпурной туники, золотого пояса, пурпурных сапог и парадного ожерелья, что закрывает плечи и грудь, спускаясь почти до пупа. Неподъемная штука, невероятно роскошная, и я терпеть не могу ее носить. Но увы, блеск ее камней действует на неокрепшие умы гипнотически. Я чувствую себя удавом Каа, стоящим перед стаями бандерлогов.

— Зачем ты их остановил? — спросил вдруг Ил. — Пусть подерутся немного, ослабнут, а твоя власть от этого только укрепится.

— Мне не нужно таким недостойным способом укреплять свою власть, — покачал я головой. — Не с этими людьми. Они признали меня отцом, но они не мои данники. Они слишком далеко, чтобы я мог приказывать им. Да и поверь, это не те люди, которые станут служить. Они младшие партнеры, а не слуги, если ты понимаешь значение этого слова.

— Понимаю, — поморщился Ил. — Не знал, что у царя царей могут быть партнеры, как у какого-то купчишки.

— Тебе еще многое предстоит узнать, — с сожалением посмотрел я на него. — Я очень надеюсь, что ты вытряхнешь из своей головы то дерьмо, которым она сейчас набита. Иначе твое царствование будет очень безрадостным и очень коротким.

— Ты ведь обманул их, отец? — снова спросил Ил. — Ты просто запугал их, чтобы они перестали воевать. Ведь так?

— Не так, — отрезал я. — Не к лицу владыке народов опускаться до лжи. Мое слово дороже золота, сын. Это все знают. Великий голод придет. Год без лета наступит даже быстрее, чем ты думаешь.