Поступь молодого бога

Глава 17

Год 13 от основания храма. Месяц второй, называемый Дивойо Омарио, богу Диво, дождь приносящему, посвященный. Февраль 1162 года до новой эры. Энгоми.

Цилли-Амат изрядно намучилась за последние месяцы. Ее тощий зад превратился в сплошную мозоль, а от одного запаха верблюда несчастную женщину уже начинало мутить. Она и не подозревала, что мир настолько огромен. Цилли лишь однажды побывала в эламских Сузах, и совершенно искренне считала, что это и есть край обитаемых земель. И что за ними живут рогатые гадюки и люди с песьими головами. Но вот, пройдя за месяц от Вавилона до Угарита, она поняла, что здесь, на берегу Великого моря, настоящий мир только начинается. А ведь она поначалу даже слышать не хотела о том, чтобы уехать из родного Вавилона. Настолько, что закатила своему мужу скандал, впервые в жизни. А он впервые в жизни показал, кто в доме хозяин. Раньше в подобном нужды не было, так договаривались. Кулли в тот раз оказался необыкновенно убедителен, а синяк у нее под глазом уже давно сошел.

Всему виной стала болезнь царя Мардук-апла-иддина, который после тринадцати лет царствования решил слечь, и никаких признаков скорого выздоровления не подавал. Царю чуть больше тридцати, но он харкает кровью, и чем дальше, тем хуже ему становится. В купеческих кругах циркулировал упорный слух, что жрецы и вельможи хотят отдать престол некоему Забабе-шум-иддину, а это прямой вызов грозному Шутруку, царю Элама. Ведь как-никак, еще живой царь приходится ему родным внуком, а его дети — правнуками. Видимо, вавилонских вельмож боги покарали безумием, раз они решили провернуть такое дело без ведома великого государя Востока. Шутрук-Наххунте I не без оснований считал, что цари Вавилона должны есть с его руки, как охотничьи собаки. Все это Цилли на пальцах объяснил ненаглядный муж, но, поскольку голос разума и здесь оказался бессилен, то ему пришлось привлечь на помощь все свое красноречие, что увенчалось полным успехом. За время дороги синяки сошли, а почтенная Цилли-Амат окончательно примирилась с тем, что покидает родину навсегда. Уехали из Вавилона даже ее братья с семьями, один из которых осел в арамейском Эмаре, а второй — в хеттском Каркемише. Там кризиса власти не наблюдалось, и купцов с капиталами привечали.

— Иштар, владычица небесная, помоги мне! — прошептала Цилли-Амат, увидев странное.

Их караван переправлялся через Оронт у пограничного городка Каркар, и неподалеку от него она увидела несколько высоченных колес. Они вращались течением, наливая воду в деревянные желоба, по которым бежали веселые ручейки. Привычные каналы тут тоже были, но Оронт — не Евфрат, здесь их куда меньше, чем в Вавилонии. Единственная река в этой части света густо обсижена деревушками, вокруг которых покрывались первой листвой груши и инжир. Народ здесь живет неплохо. Поля везде и стада баранов, которых пасут полуголые мальчишки. И беспокойства особенного у крестьян нет, их тут неплохо охраняют. Цилли дважды заметила конные патрули, шедшие на разведку в арамейские земли.

Второй раз она помянула богиню, когда увидела высоченные стены Угарита и акведук, который шел к ним со стороны гор.

— Кулли, а это что? — спросила она, так и не разгадав секрет каменной стрелы, идущей в сторону города.

— Это акведук, — охотно ответил ей муж. — Каменный желоб такой, по нему воду из горных ручьев в город подают. В Угарите тысяч десять народу живет, а вода там чистейшая. И даже баня там есть, как в Энгоми.

— Что такое баня? — подозрительно уставилась на него Цилли. — Дом с блудными девками, где ты наше серебро тратишь?

— Все тебе девки мерещатся! Моются там порядочные люди, — возвел очи к небесам Кулли, проклиная про себя проницательность жены. Нюх ее был подобен собачьему.

— Почему в доме помыться нельзя, в тазу, как все порядочные люди делают? — непонимающе посмотрела на него Цилли.

— Поймешь потом, — отрезал Кулли, — а когда котлет поешь в Энгоми, и вовсе про Вавилон думать перестанешь.

Тот вечер Цилли не забудет никогда. Целый бассейн с водой, в котором она поплескалась вволю, сменился парной, где ей чуть плохо не стало от нестерпимого жара. А потом ее зачем-то дубовыми ветками слегка побили, отчего тело почтенной купчихи погрузилось в легкую, приятную истому. Впрочем, Кулли, этот негодяй, окатил ее холодной водой, а потом снова потащил в парную, где ее опять побили ветками.

— Мне так хорошо еще никогда не было, — простонала Цилли-Амат, когда мучения ее, наконец, закончились, и она лежала на деревянном ложе, укутанная в льняную простынь. Холодное вино с медом и смолами она тянула через трубочку как пиво. Ей даже руку поднять было невмоготу.

— Мы тут немного пробудем, — сказал Кулли. — Я уже договорился с кораблем. Если боги будут к нам благосклонны, через три дня доберемся до дома.

— До дома! — грустно вздохнула Цилли. — Я вот скучаю по своему дому. Убила бы тебя, негодяй. Да только чую я, прав ты. Бежать из Вавилона надо. А кто не сбежит вовремя, горько об этом пожалеет. Шутрук-Наххунте нипочем не потерпит, чтобы там царя без его воли на трон посадили. Разорит все в дым.

Молитвы Кулли оказались по сердцу Морскому богу, и воды были спокойны. Они вышли еще до рассвета, когда робкий розовый луч только намекнул на уход ночи. Энгоми неблизко, плыть туда целый день, если не собьешься с курса, но Цилли-Амат не замечала бега времени. Она, намертво вцепившись в планшир, смотрела на бирюзовые волны просыпающегося после зимы моря, и не могла на него насмотреться. Прежняя жизнь казалась ей теперь смешной, жалкой и ничтожной. И ее страхи перед этой поездкой тоже показались ничтожными. Сейчас она люто завидовала собственному мужу, который мог наслаждаться этой красотой сколько хотел. Она вдыхала соленые брызги, что бросал ей в лицо ветер, и не могла ими надышаться. Страх в ней боролся с восторгом. Сын и дочь, вцепившиеся в ее подол, тоже не могли отвести глаз, провожая взглядом каждую чайку, летевшую рядом.

— Мардук, податель жизни, помоги мне, — шептала Цилли. — Сидишь вот на одном месте и не видишь ничего. Вон оно как бывает, оказывается.

— Энгоми, госпожа! — владелец зафрахтованного судна, коренной угаритец, показывал в горизонт, где огромной тучей раскинулась темная громада острова.

Язык Угарита близок аккадскому. Цилли даже уличный говор понимала с пятое на десятое. А вот койне, язык столицы, на котором бойко лопотал Кулли — это было нечто. Дикая мешанина из ахейских, ханаанейских, аккадских, лувийских и каких-то совершенно непонятных слов обрушилась на Цилли-Амат, словно шторм. Количество новых понятий и незнакомых вещей никак не помещались в ее многострадальной голове. Родной ей аккадский оказался скуден и убог, не имея и малой доли всей этой словесной роскоши. Цилли и не знала до этих пор, что можно соединить два обычных слова и получить из них третье, очень обидное. Потому-то и слушала с замиранием сердца кудрявые переливы, с которыми матросы снимали мачту и укладывали ее на палубу. Войти в порт нужно было на веслах.

Два земляных крыла, обнявших круглую гавань Энгоми, пропустили корабль через узкий проход. Цилли до боли в глазах вглядывалась в огромный город, окруженный двумя кольцами стен. Царская гора, обитель ванакса, окружена своей стеной, а сам город окружен своей, сложенной из чудовищно огромных каменных блоков. Не из кирпича, как привыкла Цилли. Эти стены не взять кирками ассирийской пехоты. Их даже таранами не взять. Удивительно правильная россыпь домов предместья удивила Цилли больше всего. С борта корабля она видела далеко не все, но те улицы, что она смогла рассмотреть, оказались прямыми и ровными, как стрела.

— Удивительно, — прошептала Цилли.

— Груз заявлять будешь, почтенный Кулли? — дружески кивнул портовый писец.

— Нет, уважаемый Анубаал, — покачал головой тот. — Это мое имущество. Вот разрешение на ввоз из канцелярии диойкета.

— Я это возьму? — вопросительно уставился писец. — Мне отчитаться нужно будет, почему с целого корабля ни халка пошлины не взято.

— Да, бери, — ответил Кулли. — И вот договор на фрахт корабля. Он весь мой.

— Хорошо, — кивнул писец, шлепая печати на поданные ему бумаги. — Не слышал еще новости, почтенный?

— Что за новости? — навострил уши Кулли, который новости очень любил. — Я с прошлой весны на том берегу.

— Кладовщик из восьмого в воровстве замешан оказался, — ответил таможенник. — И писец из порта. Вон они висят, видишь? — писец ткнул в сторону стены. — Второй и третий слева. Там, правда, их уже не узнать, они до костей обклеваны. У сиятельного Тариса не забалуешь. Столько швали из города выгнал, ты бы знал.

— Вот дурни, — хмыкнул Кулли, разглядывая тела. Он получил разрешение на въезд и спустился по сходням на причал, где на него с недоумением смотрела Цилли.

— Сколько ты ему дал? — спросила она свистящим шепотом. — Я что-то не увидела.

— Ничего я ему не давал, — помотал головой Кулли. — А за что? Пошлин с меня не положено брать, а последнего, кто в карман к государю залез, уже птицы клюют. Вон! — и он ткнул в кресты, хорошо заметные в розоватых лучах догорающего солнца. Спешить надо, жена, — засуетился Кулли. — Ворота скоро закроют.

— Ничего не дал? Писцу на таможне не дал взятку? Как можно в порт зайти и никому ничего не дать? — потрясенно произнесла Цилли. — Энгоми, я тебя уже люблю! Благословенное богами место! Ты еще скажи, что нам бесплатно дадут ослов, чтобы перевезти наше добро?

— Не дадут, — расстроил ее Кулли. — Но их можно нанять. И я тебя уверяю, моя дорогая, возчики, которые имеют патент на работу внутри городских стен, стоят весьма недешево. Знаешь, какой штраф им грозит, если осел нагадит на плиты мостовой, и они не уберут за собой? Тебе лучше не знать, а то спать не будешь. Вот поэтому и работают по двое, отец и сын. Видишь, у мальчишки в руках метелка, лопатка и мешочек. Это для дерьма.

— Чем царю твоему ослиное дерьмо не угодило? — не поняла Цилли.

— Сейчас поймешь, — уверил ее супруг.

— Иштар, владычица небесная, помоги мне! — прошептала Цилли-Амат в который раз за время пути. — Красиво-то как!

Прямая, словно копье, улица Процессий поразила ее в самое сердце. Не было в Вавилоне ничего подобного(1). Вымощенная каменными плитами, она радовала глаз веселым разноцветьем домов. Тут, у ворот, жил не такой богатый люд, как у подножия акрополя, но все равно, стены были или покрашены, или побелены, придавая улице необыкновенно нарядный вид.

— Это что за храм? — жадно спросила Цилли, — разглядывая мраморные колонны и купол, вздымающийся над жилыми кварталами.

— Храм Гефеста, бога-кузнеца, — пояснил Кулли. — Это с незапамятных времен главный бог Кипра. А вон тот, огромный, это Великой Матери святилище. Те, кто Иштар почитают, ей молятся. Это она и есть, только в другом обличии.

— Поняла, — кивала Цилли, разглядывая все более и более богатые дома, где краска на стенах сменилась резными каменными панелями. Она не выдержала. — А где наш дом-то, муженек? Мы уже почти к царской горе подошли.

— Да я около нее самой и живу, — усмехнулся Кулли. — Я же государя знаю с тех самых пор, когда он еще обычным воином был, правда, из царского рода. Он возвысился сам и возвысил меня.

— Царь дозволяет простым купцам около своей особы жить? — поразилась до глубины души Цилли-Амат.

— Не всем, — кивнул ее муж. — Только ближним самым. Я как раз из ближних. Вот наш дом, жена.

— Этот? — Цилли даже рот раскрыла, когда увидела украшенный львами и быками резной фасад. — Да ты спятил, дурень? Ты зачем богатство такое на люди выставил? Тут же камня одного… Не пойму, на какую сумму… Я и цифр таких не знаю!

— У нас неопасно быть богатым, — усмехнулся Кулли. — А притворяться голодранцем не принято, уважать перестанут. Привыкай.

— Привыкну… наверное… — промямлила Цилли, которая думала, что ее больше ничем удивить нельзя. Но она ошибалась.

Выложенный мозаикой пол и печь с трубой уже были ей знакомы, но вот потом…

— Иди сюда, — поманил ее Кулли, который покрутил какую-то непонятную бронзовую штуковину, из которой вдруг потекла вода.

— Ай! — взвизгнула Цилли. — Почему вода из стены течет? Зови заклинателя духов! Это колдовство злое!

— Нет, — хохотал Кулли, который наслаждался ее испугом. — У меня свой колодец есть и бронзовый насос. Наверху медный бак стоит, куда вода подается. А сюда она уже сама течет.

— Не говори мне, сколько ты за это заплатил, — простонала Цилли, схватившись за голову. — Я этого не вынесу. Бак из чистой меди! Да ты спятил! Разведусь с тобой, дурак!

— Теперь не разведешься, — успокоил ее Кулли. — В Талассии нет разводов. Государь не одобряет. Говорит, что от этого только бабы выигрывают, а мужики ни с чем остаются. Не знаю, почему он так считает. Я вот всегда думал, что наоборот.

— Тут он прав, — хмыкнула Цилли. — Если бы я с тобой развелась, ты бы у меня голым ушел и еще должен остался.

— Отдай детей нянькам и пошли наверх, — щипнул ее Кулли за то, что в его понимании являлось задом жены. — У меня там такой матрас, что ты с ума сойдешь. Вставать не захочешь.

— Что я точно не захочу, — вздохнула Цилли, оглядывая резную мебель, ковры и окно из разноцветных стекол, — так это знать, сколько маленьких кругленьких статеров ты на все это извел. А ведь ты мне говорил, сколько денег оседает здесь. У меня все до драхмы записано.

— Мы с тобой сядем и все пересчитаем, — Кулли опять игриво ущипнул ее за зад. — Сразу, как в спальню сходим.

— Ну уж нет, — решительно заявила любящая женушка. — Веди меня прямо в кладовую, иначе мне не до спальни будет.

— Так она в спальне и есть, моя дорогая, — шепнул ей Кулли. — За резной панелью. Если не знаешь, нипочем не догадаешься. И она заперта на ключ.

— Пошли скорее, — потащила его Цилли, которую вдруг охватило невероятное возбуждение. — В жизни еще так в спальню не хотела!

Следующий полдень они встречали в трактире, который в народе называли Господским. Босякам тут было не по карману, а вот поднявшиеся в удачном рейсе матросы или небедные купцы могли себе позволить посидеть здесь. Подчиняясь веяниям времени, к заведению пристроили еще один зал, для публики почище, и, как оказалось, это было верным решением. Эвпатриды, заезжие басилеи и царские тамкары перли косяком, чтобы отведать новых изысков. Они и не подозревали, что автором большей части меню была сама госпожа Кассандра, которая к вкусной еде питала необыкновенное пристрастие. Именно с царской горы шли в народ новые блюда, неслыханные и невиданные раньше. Именно отсюда высокая кухня расползалась по всему миру, привыкшему к каше из распаренного ячменя, пресному хлебу, сыру и едва обжаренному мясу.

— Да куда же сесть? — Кулли, который привел жену в лучшее заведение города, растерянно водил взглядом по переполненному залу. Разместиться им было решительно негде.

— Простите, почтенный, — перед ним вырос трактирщик. — По записи теперь работаем. Бронь за две недели у нас.

— Что у вас? — поразился Кулли. — Я давно в столице не был, дружок. Просвети меня, что за новое слово такое.

— Бронь, господин, — покорно ответил трактирщик, — это когда вы заранее слугу присылаете и две драхмы платите. Тогда к указанному дню столик за вами. А те драхмы в ваш счет пойдут.

— Совсем с ума посходили, — изумился Кулли, но тут ему повезло. Анхер, сосед по улице, махал ему рукой.

— Ко мне садись! — показал он на свободные стулья. — Жена твоя?

— Да, Цилли-Амат, — представил жену Кулли и повернулся к супруге. — Это Анхер, это Нефрет. Они соседи наши. Слева их дом стоит.

— Я язык Энгоми плохо знать, — извиняющимся тоном сказала Цилли, беззастенчиво разглядывая тоненькую, как тростинка, красавицу египтянку с густо подведенными глазами. Ее изящные, почти детские запястья звенели золотом тяжелых браслетов. Да и лазуритовое ожерелье на шее было достойно князей. Здесь и впрямь не нужно прятать свое богатство.

— Мы все на аккадском говорим, — махнула рукой Нефрет. — Садись рядом, милочка, поболтаем. Ты в карты играешь?

— Конечно, — оживилась Цилли. — У нас это теперь первое дело.

— Как тебе столица? — словно невзначай спросила Нефрет. — Ты же не бывала здесь. Я права?

— В первый раз, — кивнула Цилли. — Голова кругом пока идет. Не могу поверить, что возможно такое.

— Я вот тоже до сих пор не верю, — прыснула вдруг Нефрет, сразу став похожа на девочку-подростка. — Представляешь, я прошлой весной в Пер-Рамзес плавала, к родителям в гости. Хожу по столице мира, и сама себе не верю. Словно в деревню захолустную попала. Отхожее место — дырка на улице, воду слуги кувшинами носят. Помыться — целая беда. А чтобы пойти куда-то и пообедать, как здесь, даже думать нечего. Я даю драхму торговцу, а он мне в ноги бросается, бедолага, и рыдает от счастья. Ему же все зерном, финиками и кувшинами пива платят. А если повезет, то серебряной проволокой и кольцами. А сколько в том кольце серебра, одним богам известно. Я там побыла пару недель, с матерью пообщалась, ведь столько лет не виделись. Сидишь, языком чешешь, а сама думаешь: да когда же домой! В Черной земле ведь одни и те же платья тысячу лет носят. Тоска там смертная, милая Цилли, даже в карты поиграть не с кем. В них только во дворце и играют. Кстати, а ты на скачках когда-нибудь была?

— Н-е-ет, — замотала головой Цилли, впервые в жизни чувствуя себя какой-то убогой деревенщиной.

— Знаешь, я ведь тебе даже немного завидую, тебя ждет столько всего интересного, — улыбнулась Нефрет, подняв узкий стеклянный бокал. — Твое здоровье, милочка. Тебе сильно повезло с мужем.

— Это ему со мной повезло, — пробурчала Цилли-Амат, но особенной уверенности в сказанном она почему-то не ощущала. Да и прозвучало это как-то беспомощно, совершенно непохоже на нее обычную.

— Что закажете, господа? — у столика вырос угодливый слуга в нарядном ярко-синем хитоне.

— Котлеты нам, — оживился Кулли.

— Говяжьи, бараньи, свиные, свиноговяжьи, — заученно пробарабанил слуга. — Рыбные появились. Рекомендую балык из осетра отведать. Нежнейший! И новое блюдо: пицца Четыре сыра. Гости весьма хвалят, господин. Котлеты немного подождать придется, а пицца через четверть часа подойдет. Дрозды очень хороши. Осенний улов.

— А как вы дроздов храните? — не выдержала Цилли.

— На леднике, госпожа, — ответил слуга. — Большими глыбами с Ливанских гор лед доставляем, и только зимой, когда море неспокойно. Весьма дорогое удовольствие. Летом лед нипочем не довезти.

— Я все хочу, — решительно сказал Цилли.

— Я понял вас, госпожа, — кивнул слуга. — Делаем ассорти. У нас иногородние гости его часто заказывают. Небольшие котлетки разных вкусов, жареные дрозды, рыбка, пицца и тарелку пирожных на меду.

— Мне принеси омлет сфунгато и бутерброды с черной икрой, — распорядился Кулли. — И самовар нам на стол поставь.

— Конечно, господин, — кивнул слуга и резво побежал в сторону кухни.

— Знаешь, Кулли, — задумчиво заявила Цилли-Амат. — Я вот одного понять не могу. Почему ты, негодяй, раньше не увез меня из Вавилона, из этой проклятой дыры? Ты здесь живешь столько лет. И без меня! Да как у тебя совести хватило! Я сейчас опять тебя убить хочу.

1 Улица Процессий в Вавилоне, чудо античной архитектуры, была построена в гораздо более позднее время. Весь ансамбль, по которому мы оцениваем наследие великого города, сложился не ранее 7 века до н.э. Старый Вавилон был полностью уничтожен по приказу ассирийского царя Синаххериба, а его руины затоплены водами Евфрата. В описываемое время Вавилон находился в упадке, в промежутке между периодами ассирийской и эламитской оккупации.