Поступь молодого бога

Глава 13

Я, к стыду своему, на главном городском рынке, бюджетообразующем предприятии своей семьи, после открытия не был ни разу. Потому-то сегодня и смотрел во все глаза, только сейчас понимая, почему аренда каждого закутка здесь стоит таких денег. Люди! Огромное количество людей с полными карманами серебра, из которых жители столицы составляют едва ли треть. От лавки к лавке бродит множество оптовиков из Афин, Пер-Рамзеса, Угарита, Сидона, Каркемиша, Вавилона, Трои, Милаванды, Коринфа, Эвбеи и Навплиона, торгующихся до хрипоты. Афинян я вижу здесь удивительно много. Этот полис, где появилось несколько тысяч состоятельных семей землевладельцев, начинает проглатывать огромное количество промышленных товаров. Микены и Аргос, где потребляет только аристократическая прослойка, берут меньше, но зато и вещи покупают статусные, не чета крестьянскому захолустью Аттики.

На крыло встает Беотия, где после нескольких лет наших интриг изгнали царей. Но там пока все еще бедненько. Фиванцы и жители остальных городов этой области пока что тратят заработанное на оружие и доспехи, которые покупают у меня же. Я даю им его в рассрочку, а они за это поставили мне статую и приносят около нее жертвы. Аж неудобно стало. Впрочем, неудобство — это наименьшая из моих забот. Беотия порезана на десять тысяч неделимых крестьянских наделов, а это, на минуточку, два легиона, которые не стоят мне ничего.

— Господин! Господин! Купите дочери бусы, — потянул меня за рукав какой-то купчик с быстрыми глазами. — Смотрите, какие синие! Она у вас настоящей красавицей станет.

Клеопатра остановилась и начала перебирать товар. На ее мордашке появилась недовольная гримаса. Купец пытался втридорога всучить нам дешевое микенское стекло.

— Я и так красавица! — презрительно фыркнула Клеопатра,

— Тебе, наверное, жених это сказал? — умильно улыбнулся купец,

— Я и сама знаю, — гордо подняла нос Клеопатра и потянулась в конец прилавка, где лежали вещи настолько дорогие, что и царевне были впору.

— Не тронь! — купец вдруг растерял всякую любезность. — Это настоящий лазурит! Твоему отцу это не по карману, девочка. Вдруг уронишь еще.

— Конечно, — покладисто сказал я. — Пошли, дочь. У нас таких денег нет.

— У-у! — заныла Клеопатра. — Там красивые бусики были!

Впрочем, она тут же забыла про бусы, потому что впереди нас ждали лавки с золотом, серебром, медной посудой, тканями, светильниками и жаровнями. Тончайший египетский лен, вавилонский лен среднего качества, лен из моего собственного Каркара, толстый и грубый… Шерстяные ткани со всех концов света, корзины пряжи из Арцавы, Лукки и Иберии… Воинские пояса, от самых простых до выложенных золотыми бляхами… Стопки хитонов, рубахи и плащи всех фасонов… Амулеты и статуэтки всех богов и богинь, какие только существуют на свете… Шахматы, шашки, игральные карты. Вся эта красота вырезана из черного дерева, слоновой кости, клыков гиппопотама и оленьего рога… Клетки с попугаями и мартышками… Лавка с пуговицами… Фибулы для тех, кто еще не понял, что такое пуговицы… Плащи, которые завязываются на узел, специально для хеттов, которые не освоили даже фибулы…

Одежду продавали на втором этаже, и у меня голова разболелась от азартных споров за цену, божбы и клятв, что лучше товара не найти на всем свете. Ведь Энгоми — это центр мира. Тут все самое лучшее, и точка. Где-то я уже видел что-то подобное! А вот где? Ну, конечно! Стамбул. Гранд-базар. Там такое же изобилие всего, да и люди похожи. Ведь, как ни крути, а мы тут не белые европейцы ни разу. Что гости, что хозяева — смуглые, бородатые и разодетые в яркие тряпки. Многие ходят в длинных одеждах до самой земли, а на головах носят вавилонские тюрбаны с перьями и массивными брошами. Просто одеваются только ахейцы, презирающие цветистый восточный шик.

— А что на третьем этаже? — спросил я, утомленный толпами людей и воплями зазывал. — Просто расскажи. Мы туда все равно не пойдем!

— Там ковры, вязаная одежда и мебель, — махнула рукой Клеопатра. — Я туда сама не пойду. Чего я там не видела! Это же наши ковры, па. И наши носки. Из дворцовых мастерских. Там же твой собственный тамкар торгует.

Да, припоминаю. Креуса выпросила у меня место под лавку и посадила туда своего человека. Мы пока что монополисты на мировом рынке ковров. И они дают нам чуть меньше, чем аренда складов в порту. Очень много дают, в общем.

— Пойдем, доченька! — потянул я Клеопатру за руку. — Нам пора!

— Бусы хочу! — надула она губы, а потом смилостивилась. — Ладно, давай колечко! Я там видела одно симпатичное, с синим камешком.

— С синим? — повернулся я к ней. — Где ты его видела?

— Там! — растерянно показала моя дочь куда-то вдаль.

— Веди! — сказал я, и она поволокла меня через толпу к какой-то неприметной лавке, стоявшей в самом конце торгового ряда.

— Вот! — торжествующе показала Клеопатра, и я чуть не взвыл. Топаз! Ярко-синий топаз. Со Шри-Ланки, не иначе. Тут ближе ничего подобного нет.

— А сколько эта безделка стоит, почтенный? — как можно небрежней спросил я, показывая на колечко, лежавшее в недоступном для любопытных ручонок месте.

— Тебе не по карману, — вмиг оценил мою платежеспособность купец и отвернулся.

— Я спросил, сколько? — закипая, повторил я, и тот недоуменно уставился на меня.

— Три золотых статера, — презрительно ответил он. — Узнал цену? А теперь проваливай.

— Беру, — я высыпал перед ним золотые фасолины с собственной героической физиономией, а купец жадно хватил одну и засунул ее в рот.

— Настоящий, — удивленно промямлил он, разглядывая след зубов на металле. — Да откуда у тебя такое богатство, почтенный?

— Кольцо давай, — протянул я руку, а когда тот отдал кольцо, спросил. — Откуда камень привез?

— Не знаю, — равнодушно протянул купец. — А если бы и знал, не сказал нипочем.

— В лавку заведите и поучите немного, — шепнул я охране. — Не калечить.

Двое крепких парней утащили ничего не понимающего купца за тканый полог лавки, откуда раздались смачные удары в корпус и придушенные стоны. Через пару минут купец вышел и уставился на меня белыми от ужаса глазами.

— Да я самому вельможному Тарису жаловаться буду! Почто разбой творите?

— Откуда камень? — снова спросил я. — Или тебе мало было?

— Из Элама пришел, господин, — торопливо ответил купец. — Мне сказали, что из страны Мелухха оно. Только я не ведаю, где эта Мелухха… господин…

— Пошли! — махнул я дочери, которой кольцо было сильно велико. Оно крутилось вокруг тонкого пальчика, и Клеопатре пришлось даже зажать кулак, чтобы оно не слетело.

— Па! — спросила она, любуясь васильковой синевой камня. — А страна Мелухха — это где? Мы такое не проходили.

— Далеко на востоке, доченька, — ответил я. — Эту страну еще называют Синд. Южнее этой страны есть большой остров. Там добывают много разных камней: синих, зеленых, желтых и красных.

А еще в Индии растет перец. Так перца хочется, кто бы знал. А на Шри-Ланке есть не только камни, там растет лучшая на свете корица. Если Кассандра попробует булочки с ней, то она моя до гробовой доски. Впрочем, судя по поведению моей жены, она и так мне предана. Тогда можно будет вознаградить ее корицей за верность. Тьфу ты! Да что за чушь лезет в голову!

— Пошли туда Рапану, — пренебрежительно фыркнула Клеопатра. — Он сейчас ароматные смолы возит с юга. Может, заодно и камни привезет.

— Может, и пошлю, — задумался я.

Отправить его туда? Пусть привезет эти камни. И перец! Убил бы кого-нибудь за щепотку перца. Ведь, что ни говори, а еда у нас довольно пресная. Только десятки местных трав вносят какое-то разнообразие в надоевший вкус одних и тех же блюд.

— Идем в храм Калхаса, — сказал я. — Только ты там ведешь себя очень тихо, дочь. У папы дела.

— Угу, — ответила она, не отводя счастливых глаз от своей покупки. Еще бы! Такое колечко в этой части света существует в единственном экземпляре. Уж это мне известно совершенно точно.

Храм бога правосудия от рынка в двух кварталах. Поток людей вынес нас из торгового центра и потащил по улице, где напор постепенно спал. И только я почему-то чувствовал себя как муха в киселе, пробираясь через внезапно ставшую вязкой толпу.

— Ай! Ты чего хватаешь, варнак! Я сейчас стражу позову!

Я повернулся, с недоумением глядя, как мой охранник заломил руку какому-то верткому пареньку в сероватом хитоне. Еще троих, только что толкавшихся вокруг меня, тоже положили лицом в землю. Я сунул руку за пазуху, где на шее висел кошель, и сдавленно выругался. Кошеля не было.

— Думаю, от лавки тебя пасли, — начальник охраны протянул мне пропажу. — Прости, государь, ты сам велел не ближе пяти шагов держаться.

— Сдайте их страже и в храм Правосудия идите. Мы с царевной там будем, — кивнул я, разглядывая воров, уложенных в рядок. Вокруг шеи каждого из них был обвит тонкий шнур, который держали за концы двое охранников, поигрывающих длинными тесаками. Хрен дернешься, тут же задыхаться начнешь, и товарищи твои тоже.

— С царевной⁈ — захрипел один из тех, кто сейчас уткнулся лбом в каменную плиту мостовой. — Да у кого же мы, парни, кошель подрезали? Неужто на крест теперь пойдем?

— Не ссы, босяк, — наступил ему на затылок стражник, не давая повернуть голову в мою сторону. — На пять лет в Сиракузы поедешь. Как все! У великого государя закон един.

— Уходим, — кивнул я, теряя интерес к происходящему. Вот ведь действительно, свято место пусто не бывает. Казни, не казни, а кошели все равно будут резать.

Храм Калхаса невелик и скромен. Шесть колонн по фасаду, жертвенник у входа, а внутри — жутковатая статуя в золоченом шлеме и в маске с одним глазом. Вот и все убранство. Я вошел в прохладную полутьму и остановился, чтобы немного привыкнуть. Тут меня знали во всех обличьях, и уже через полминуты скрипнула дверь, а я увидел согбенную спину верховного жреца. Его фигура по-прежнему напоминает перевернутую грушу. Верховный жрец не дурак пожрать.

— Филон! — обнял я его. — Старый друг! Ты не сердишься, что я перевел тебя с родного Сифноса?

— Как можно, государь! — оценил мой ураганный юмор бывший архонт Золотого острова. — Твоя воля священна. Там теперь мой старший сын архонтом служит, а я буду служить богам. Завидная участь! Старуха моя уже все лавки обошла, не нарадуется.

— Мне поговорить с тобой надо, — взял я его под локоть и отвел в сторонку. — Пойдем-ка туда, где потише. В храм люди зашли.

— Слушаю тебя, государь, — сказал он, заведя меня в свои личные покои. — Раз уж ты сам сюда в таком обличье пришел, значит, не хочешь, чтобы лишние уши из-за двери торчали.

— Все так, — кивнул я. — Небывалое дело я затеял, Филон. Желаю, чтобы суд правили люди, которые другими людьми для этого были бы избраны. Хотел с тобой обсудить.

— И впрямь, небывало это, государь, — Филон потер бритый по ахейскому обычаю подбородок. — Суд всегда цари правили, и на том их власть держалась. Жрецы Калхаса, которые по дальним землям твое правосудие несут, очень владык злят. До скрежета зубовного просто.

— Знаю, — ответил я. — Я всю страну на диоцезы разделю, а диоцезы на эпархии. Эпархии будут состоять из дамосов, сельских общин. Везде нужен свой судья, меня на всех не хватит. Если я позволю игемонам и викариям еще и суд править, это неизбежно вызовет злоупотребления. В каждой эпархии будет храм Калхаса построен, а его жрец станет судьей.

— Почему ты не боишься, что жрец станет судьей неправедным? — спросил Филон.

— Боюсь, — признался я. — Поэтому предлагаю, чтобы эту должность занимал тот, кого люди изберут, из самых достойных мужей. И не навсегда, а сроком на пять лет. После этого судья должен будет сложить свои полномочия и вернуться к обычной жизни. Так он побоится вызвать гнев своих соседей.

— Да, это может сработать, — Филон с шумом отхлебнул из кубка, который я только что заботливо придвинул к себе. Это он от растерянности.

— Такого судью не сможет тронуть даже игемон, наместник провинции, — продолжил я. — Потому что он слуга бога. Поднять руку на жреца — святотатство, и караться будет соответственно.

— А знать? — спросил Филон. — С ней как быть?

— Знать буду судить сам, — ответил я. — И царских слуг тоже. Тут иначе никак. Судья диоцеза будет выше, чем судья эпархии. А ты — выше, чем судья диоцеза. Люди смогут подать жалобу дальше, если посчитают решение несправедливым. Это называется апелляция. И даже я сам не смогу отменить решение судьи, потому что это воля богов.

— Удивительные вещи говоришь, государь, — потер затылок Филон. — Я иногда поражаюсь твоей мудрости. И вроде не бывало такого испокон веков, а в груди у меня убеждение зреет, что это будет работать. Сам не знаю, почему. Апелляция, ишь ты!

— Кстати, — вспомнил я.- Покойный Калхас огромную работу проделал, когда уложение законов создавал. Его пересмотреть пора. Многое изменилось в нашей жизни.

— Уже занимаемся, государь, — усмехнулся Филон. — К Новому году представим тебе обновленный свод. Только вот что с купцами делать, ума не приложу. Я не понимаю в этом ничего.

— Отдельный кодекс для торгового люда сделаем, — махнул я рукой. — И суд у них тоже будет свой. Там сам даймон ногу сломит. Отдадим эту работу в Гильдию, пусть думают.

— И то дело, — с облегчением выдохнул Филон. — А мы уж как-нибудь с убийцами, украденными козами, поджогами и порчеными девками будем разбираться. От купеческих дел у меня ум за разум заходит, государь.

— К диойкету зайди, — сказал я на прощание. — Диоцез Кипр на десять эпархий будет разделен. Десять его судей будут подчиняться тебе напрямую.Диоцезы Запад, Восток, Север и Острова тоже должны получить своих судей. Это на тебе.

— Займусь, государь, — коротко кивнул Филон. — За пару лет управимся. Найдем и обучим достойных людей.

Я вышел из храма, чувствуя, что выжат как лимон. Все, домой! Хватит на сегодня!

Следующие несколько недель пронеслись в непрерывной суете. На носу праздник Осеннего равноденствия, куда съезжаются люди со всех концов Великого моря. У кого деньги есть, конечно. Паломничество по святым местам, шопинг, закупку товара и развлечения деловой народ совмещает теперь в одной поездке, отчего Энгоми в такие дни превращается в форменный муравейник. Все это время я был так занят, что, к стыду своему, несколько раз даже пробежку на полигоне отменил, отправляя туда одного Ила. А еще я совершенно упустил из виду, что уже неделю не наблюдаю в спальне собственную жену. А это на Креусу, отличавшуюся завидным постельным темпераментом, было совершенно непохоже. Последнее время она не давала мне спуску, как будто пытаясь отыграться за месяцы разлуки. У нее, в отличие от меня, нет подвластных басилеев с собственными рабынями. Схожу-ка к ней…

— Тебе нельзя сюда! — это было первое, что я услышал, войдя на женскую половину дворца.

— Царевна! — я так удивился, что даже не стал сердиться на младшую дочь. — Почему это мне нельзя? Это, вообще-то, мой собственный дворец.

— Маме нездоровится, — пояснила Береника, вставшая на моем пути в позе сахарницы. — Она не хочет, чтобы ты ее видел такой. Плохо ей.

— Она заболела? — удивился я. — Давай лекаря позовем.

— Да па! — закатила глаза Береника. — Что ж ты непонятливый такой! Мама дитя носит! Токсикоз у нее. С ведром она обнимается, если я вдруг непонятно сказала.

— Чего тут непонятного? — пробурчал я. — Просто поотвык, что у меня жена детей рожает. Ишь, какие деловые все стали! Это ведь я вас, козопасов, умным словам научил. Поеду за город. У меня там мастерская новая заработала.

Я был на месте уже через час. Огромный сарай, печи для обжига и небольшая пристань на берегу Педиеоса — вот и все хозяйство, смысл появления которого остался темен для всех, кроме нескольких человек. И впрямь, кому нужны эти невзрачные блестящие горшки? А их тут уже сотни. Они стоят в несколько рядов, безликие, одинаковые, никчемные…

— Господин, приветствую вас, — мастер-гончар согнул спину в глубоком поклоне.

— Как идут дела? — спросил я. — Глазуровку освоили?

— Да, господин, — ответил тот. — Ничего сложного. Немного пришлось повозиться с пропорциями золы, глины и песка. Но теперь все встало на свои места. Глазуровка получается тонкая и ровная, как вы и приказали.

— Пойдем в цех, — сказал я, и он открыл передо мной двери огромного сарая.

Десяток мастеров окунали готовые горшки в чаны с раствором глазури и ставили сушиться. Потом они пойдут на обжиг. Огромная печь, в которую двое крепких парней поддавали мехами воздух, уже загружена посудой.

— Сначала на медленном огне прокаливаем, господин, — пояснил мастер. — Нужно влагу выгнать. Потом еще восемь часов большой огонь. Потом сутки ждем, пока остынет.

— Хорошо, я доволен тобой, Иокаст, — ответит я, и тот замялся.

— Простите, господин, — спросил он. — А на кой-они нужны? Выходит дорого, а на вид горшок как горшок. И горло узкое очень, едва руку просунуть. Мы бы расписали их, да вы не велите.

— Потом узнаешь, — невесело усмехнулся я. — Когда время придет.

Не говорить же ему, что уже в следующем году я начну заготавливать что-то вроде пеммикана и порошка из сушеной рыбы. Целые ватаги охотников пойдут за Дунай, где будут бить тура, зубра и тарпана. Там это зверье водится в неимоверном количестве. А с ними пойдут бригады заготовителей, которые обкатают технологию за осень и зиму. Несколько волов, издыхающих от старости, уже забили, распустили их мясо на полоски и высушили. Сушеное мясо смешают с жиром и закатают в эту посуду. В обычном горшке, без глазури, все это пропадет, не продержавшись и года. А узкое горло легче герметизировать, чем широкое. Не стану я всего этого ему говорить. Не нужно нагонять панику. Когда придет год без лета, паники и так будет хоть отбавляй. Потому что этих лет будет несколько.