Поступь молодого бога

Глава 19

Год 13 от основания храма. Месяц пятый, Гермаос, богу, покровителю скота и торговцев посвященный. Энгоми.

Глазурованный горшочек, стоявший рядом с печкой, наконец-то стал подавать признаки жизни и многообещающе пованивать. Мука, размешанная в теплой воде, ложечка меда и несколько немытых виноградин, безжалостно раздавленных во имя науки, наконец-то подружились, булькая мелкими пахучими пузырьками. Что именно меня сподвигло сделать хлебопекарные дрожжи, я уже и не помню. Жрал до этого тридцать лет пресную лепешку тире лаваш, и в ус не дул. А тут настоящего хлеба захотелось. И, как говорится, нет препятствий патриотам. Кто мне запретить может?

В первые три дня я с упоением наблюдал, как в горшке поднимается пена и бегут мелкие пузырьки, и как потом пошел сладковатый фруктовый запах. Я понемногу подливал теплую воду и добавлял муку, подкармливая растущие грибы, но потом завоняло так, что я едва не вылил эту дрянь. Впрочем, ученый во мне все-таки победил, и я продолжил кормить живность, которая завелась в горшке, пугая собственную прислугу. Та брезгливо зажимала нос, но вылить горшок не смела, получив самый недвусмысленный приказ. Дней через десять я дождался, когда резкий запах ацетона ушел полностью, а его место занял такой знакомый запах дрожжей. Да и само содержимое горшочка стало густым и тягучим, как домашняя сметана.

— Та-а-к! — с удовлетворением протянул я, повернувшись к собственной жене, относившейся к моим биологическим опытам с явным неодобрением. — Теперь нужно хлеб приготовить.

— Хлеб вот с этим, господин мой? — на всякий случай уточнила Креуса, глядя на чудо прогресса с нескрываемым отвращением. У нее уже прошел токсикоз, но к резким запахам она пока что относилась отрицательно.

— Большую ложку вот этого! — показал я на получившиеся дрожжи. — Размешиваешь в чаше теплой воды и добавляешь чашу муки. Оставляешь в теплом месте на полдня. Как начнет пованивать, значит, готово. Это называется опара. Добавляете ее на ночь в тесто и оставляете ждать. Только тряпицей накрыть не забудьте.

— Зачем ждать? — с тупым недоумением спросила Креуса. — Может, если оно вонять начнет, сразу выбросить? Зачем хорошее тесто портить?

— Надо, — с загадочным видом ответил я. — Когда тесто увеличится в размере вдвое, его нужно будет вымесить хорошенько и сделать из него шар. Потом еще раз поставить в горшок и снова ждать, когда увеличится.

— Да? Оно увеличится? — с сомнением посмотрела на меня Креуса, но больше ничего не сказала. — Хорошо, господин мой. Ты увидишь, что получится.

— Только ты кухарке не говори, что оно увеличится, — таинственным шепотом попросил я, и совершенно сбитая с толку Креуса взмахнула ресницами в знак понимания. Слов у нее в этот момент не нашлось.

Почему я так поступил? Потому что скучно у нас зимой. Я же говорил, чувство юмора у меня просто ураган. Комик столетия, блин.

Следующее утро ознаменовалось протяжным воплем, идущим с направления кухни. В нем отчетливо слышался смертельный ужас человека, увидевшего воплоти даймона Мормо, вылезающего из-под кровати. Ужас раненого охотника, на которого несется голодный лев. Ужас египетского крестьянина, напоровшегося на разъяренного гиппопотама… В общем, кухарка орала так, что я проснулся еще до рассвета.

— Видно, убежало все-таки тесто, — решил я, не найдя другой причины для столь бурного проявления эмоций. — У нас тут народ непривычен к тому, чтобы продукты питания своим ходом передвигались. Испугалась, бедная.

В Энгоми приличные люди ложатся рано, и рано же встают. Огромный дворец, занимающий теперь почти весь акрополь, просыпается с первыми лучами солнца, когда в его ворота везут дрова и продукты. Здесь обитает человек семьсот-восемьсот. Рабы, стража, некоторые вельможи, царская семья. У Кассандры, вся семья которой — две кошки, здесь имеются собственные покои. Она не хочет жить наособицу, считая моих детей своими.

Я вышел из спальни, приготовившись к обязательной пробежке, и приказал управляющему дворцом.

— Новый хлеб к обеду испечь! И булочки для госпожи Кассандры.

— Слушаюсь, господин, — поклонился тот.

Несколько часов воинских упражнений — штука, не только способствующая поддержанию хорошей физической формы, но и изрядно поднимающая аппетит. Потому-то я вошел в столовую, где уже собрались все мои близкие, и где был накрыт стол, в немалом предвкушении. Виновник торжества, пышный каравай, очень похожий на тот, что когда-то пекла моя бабушка, стоял на серебряном блюде прямо посередине стола. А вот когда виночерпий-ойнохоос разрезал его и подал мне, хорошее настроение улетучилось без следа.

— Первый блин комом, — расстроился, получив кусок непропеченного хлеба. — Вот ведь! Одно расстройство! Гадость какая-то вышла.

— Па, а что такое блин? — спросила Клеопатра, которая аккуратно обобрала сыроватые участки, а все остальное слопала с видимым удовольствием.

— Да так, штуковина одна, ничего сложного, — рассеянно ответил я, пробуя те куски, что все-таки пропеклись. — Стакан молока, стакан муки и яйцо. Взбиваешь, наливаешь тонким слоем на раскаленную сковородку и печешь пару минут. Можно в него завернуть что-нибудь, а можно медом намазать. Вкусно. Да, забыл! Нужно чуть маслица в тесто добавить, чтобы к сковороде не липло. А вот хлеб жалко! Надо было предупредить, чтобы сначала печь прокалили как следует.

Оглушительная, липкая тишина, воцарившаяся в столовой, выдернула меня из пучины нахлынувших воспоминаний. Я уж думал, что и не было ТОЙ жизни никогда. Я ведь даже сны про нее видеть перестал. А тут взял и вспомнил рецепт тонких блинчиков, которыми баловал себя иногда по-холостяцки.

— Что? — недоуменно посмотрел я в расширившиеся глаза собственной жены и в глаза Кассандры. Женщины начали переглядываться с самым растерянным видом.

— Да вот, господин мой, — выдавила из себя Креуса, — все пытаюсь вспомнить, когда же я так про свой женский долг забыла, что мой муж сам себе еду готовил. Нет на мне вины, я это точно знаю. Неужели тебя в походах такими яствами потчуют?

— Вот и мне стало интересно, — задумчиво протянула Кассандра, которая разрезала пышную булочку и намазала маслом. Вот булочки как раз пропеклись, они все же поменьше.

— Ну как? — жадно спросила Креуса, которая задумчиво жевала краюху.

— Наше бабье с ума сойдет от зависти, — заявила Кассандра. — Сода с уксусом тоже неплохо разрыхляют тесто, но тут ведь вкус какой.

— Действительно, — согласилась Креуса, намазав маслом вторую половинку и откусив. — Если добавить малость тертого миндаля… — и тут они с сестрой погрузились в кулинарные тонкости совершенно недоступного мне уровня.

— Соус Англез, — вспомнил вдруг я. — Мед, яичные желтки и сливки. Заварной крем. Есть некоторая заморочь при его приготовлении, слишком легко перегреть. Но результат того стоит. Эффективность моей внешней разведки вырастет кратно. Я уверен в том на все сто.

Что такое талант? Талант — это не поцелуй бога, вовсе нет. Это фанатичная увлеченность, помноженная на упорство и трудолюбие. Главное — это найти то, что человеку станет по-настоящему интересно. Вот мой сын помешан на разных военных машинах. Он ненавидит занятия со щитом, потому как еще довольно слаб. Да и конный лучник он пока что посредственный. Но вот среди артиллеристов равных ему нет. И в первую очередь потому, что количество подходов к баллисте и катапульте у него неограниченное, а число выданных шаров с огненной смесью равняется его успехам в науках. Я даже дышать в его сторону боюсь, видя, как оживает этот высокомерный и нелюдимый мизантроп, вставший на место командира расчета. Он просто изнутри светится, а на всех стрельбах показывает отличные результаты. Пожалуй, лучшие из всех.

Таким вот незатейливым способом Ил понемногу повышает свой авторитет в глазах эвпатридов и простых воинов. Все знают, как он свой трезубец получил. И если бы эта награда была незаслуженной, то мой наследник вызывал бы только жалость и презрение. Сейчас не девятнадцатый век, когда избалованные детишки ехали в действующие части для того, чтобы получить цацку на грудь и потом форсить перед телками на балах. Тут пока что нравы весьма суровы. Все до единого легаты вышли из рядовых воинов, а их сыновья стоят в пехотном строю и жрут кашу из общего котла.

Сегодня я решил побаловать сына и подарить ему новую игрушку. Чо-ко-ну, многозарядный китайский арбалет, рожденный каким-то бессмысленным гением. И вроде бы хорошая штука, но она ни разу не помогла Китаю отбиться от нападения кочевников. Скорострельность ее искупалась малой убойной силой. Монгольские и прочие лучники просто отъезжали немного подальше и засыпали китайскую пехоту стрелами с безопасного расстояния. В армии я эту штуковину вводить не стал, ее ведь даже использовать негде. Единственное применение для него — палить по толпе бродяг, не имеющих щитов, а такие у нас давно закончились. Впрочем, одно применение для него все-таки есть: ребенка порадовать. Вот, мой наследник, едва не визжа от восторга, дергает за рукоять, подавая из деревянного магазина стрелу за стрелой и пуская их в соломенную мишень. Неслыханная для наших времен скорострельность, чудовищная настолько, что даже Абарис, стоящий рядом со мной, задумчиво кусает длинный ус.

— Хорошая штуковина, государь, — прогудел, наконец, мой родственник, получивший высшее воинское звание — стратег.

— Игрушка, — презрительно махнул я рукой. — Пусть мальчишка развлечется. Куда ее применить-то?

— Ополчению из горожан раздавать, — сказал он, наконец. — С ней ведь даже ребенок справится. Правда, я и сам не понимаю, для чего ее раздавать нужно. Только если со стены бить в тех, кто на штурм пойдет. Но я пока даже представить не могу, кто в здравом уме на стены Энгоми полезет. Вокруг нас и армий таких нет. А в бою да, толку от нее немного. Свинцовая пуля куда сильнее и дальше бьет.

— Если сделать помощнее, тогда его можно против тяжелой пехоты использовать. Так ведь нет ее ни у кого, — сказал я и вдруг осекся. Кроме нас, тяжелая пехота есть у египтян. Элитные царские полки и шарданы в бронзовых доспехах. Но ведь мы с ними пока не воюем. Пока…

— На флот сгодится, — сказал после раздумья Абарис. — Там немногие со щитами воюют. Гребцов выбивать — самое милое дело. И купцы тоже возьмут.

— Подумаю, — сказал я, и Абарис, приложив руку к груди, ушел.

Раскрасневшийся Ил, сияющий улыбкой до ушей, подошел ко мне, сжимая самострел в руках. Он вытянулся и раздался в плечах, но все равно еще остается нескладным подростком, который растет подобно взрыву. То вытянется за лето как былинка, то потом начинает расти вширь, по несколько часов в день работая со щитом и мечом. Он явно хочет сказать что-то, даже рот открывает и закрывает снова, не решаясь начать.

— Говори уже, — не выдержал я. — Чего мнешься?

— Скажи, отец, — заявил он. — А ты можешь мне несколько мастеров дать?

— Зачем? — не понял я. — И каких мастеров?

— Разных, — порозовел сын. — Я бы кое-что поправил в баллистах наших. Станины трескаются быстро, дерево неудачное подобрано. И прицел они держат плохо. Я много стреляю, куда чаще остальных. Мне и видно больше. Для воинов орудия наши — это божий промысел. Они и помыслить не в состоянии, что там неверно что-то может быть. Для них сама мысль об этом кощунственна. А ведь мы молимся каждый день и обещаем богу, что будем улучшать сделанное нашими отцами. Ты вот сделал, а я улучшить хочу. Прости за дерзость, отец. И еще… Я сам научиться хочу. Своими руками чтобы… Не гневайся… дозволь!

— Ты уверен? — потрясенно смотрел я на него.

— Никто не узнает, клянусь, — от впился в меня умоляющим взглядом. — Я понимаю, что это позор великий для наследника. Но я ведь как лучше хочу. Я некоторые вещи вижу, а объяснить не могу. Самострел вот этот… Дрянь ведь, пустая забава, но если плечи лука побольше сделать, да на повозку его поставить, страшное оружие будет.

— Даже не знаю, — задумался я. — Обычная колесница такое точно не выдержит. Но если подумать… Ладно, сын! Ты получишь все, что захочешь. Мастеров, любое дерево, бронзу, железо. Делай то, что посчитаешь нужным.

— Спасибо!

Елки-палки! Да он же по-настоящему счастлив. Я ведь и не видел его таким никогда. До чего же я был слеп! Ведь у мальчишки заветная мечта была, а никто не хотел этого замечать. Он, зажатый в тисках условностей, неимоверно тяготится своей жизнью. С одной стороны мать, которая долго внушала ему, что он будущий повелитель мира и живой бог, а с другой стороны отец, давящий авторитетом так, что не вздохнуть. А ему просто нравятся машинки, как и многим пацанам. Только в отличие от девяноста девяти процентов его сверстников, у него есть выбор и почти безграничные возможности. Он ведь полнейший интроверт. Ему не нравится человеческое общество. Он устает от общения и долгих разговоров. Для таких, как он, увлечение, требующее тишины и сосредоточенности — лучший подарок.

Тамерлан знал кузнечное дело, Людовик XVI был одним из самых квалифицированных слесарей своего времени. Георг III прекрасно работал на токарном станке. Император Карл V изготавливал часы, а Генрих VIII, когда не рубил головы женам, делал неплохие украшения и писал песни, которые пошли в народ. Шведский король Карл XII разрабатывал новые разновидности мушкетов, а Фридрих Великий лично спроектировал свой дворец Сан-Суси. Про Петра и говорить нечего. Для нашего времени все это, конечно, нонсенс. Царь должен пить с вельможами, охотиться и воевать. Все остальное для него под запретом. Но ведь должен же быть какой-то выход.

— Никто не узнает, отец! — восторженным, щенячьи преданным взглядом смотрел на меня Ил. — Клянусь, я не опозорю тебя.

— Ты ведь жрец Бога-кузнеца, — с самым серьезным видом сказал я. — Как ты можешь отца опозорить! А Гефест у нас не только ремеслу покровительствует, но и мастерам, которые оружие делают. Любое оружие, сын.

— А когда это я жрецом успел стать? — раскрыл он рот.

— Да только что и стал, — стараясь не засмеяться, ответил я. — Я сам проведу посвящение. Вот пообедаем и пойдем в храм. Тот, что в нашем дворце еще при старом царе стоял. Твоя мастерская при нем будет.

Мы поскакали домой. Счастливый Ил даже песенку напевал, чего, положа руку на сердце, за ним отродясь не водилось. А вот я всерьез задумался о создании инженерных частей. Ведь даже у ассирийцев саперы были, а у нас это пока еще в зачатке. Ну чем я хуже… У меня вот и начальник подрастает.

По возвращении в собственный кабинет меня ждал сюрприз. Кассандра стояла у двери, проявляя непривычное для нее нетерпение. Она переминалась с ноги на ногу, расхаживая по немалой приемной, словно тигрица в клетке. Не помню ее такой. И Тарис не помнит. Он удивленно провожает ее взглядом, но не говорит ничего, снова погружаясь в гору бумаг, которые ему подтаскивали помощники из канцелярии.

— Проходи, сестрица, — махнул я рукой и прошел в рабочие покои. — У тебя очень задумчивый вид.

— Было о чем задуматься, — ответила та, усевшись передо мной.

В немалом кабинете распространился легкий, едва уловимый аромат. Розой пахнет. Надо же, у нас и парфюмерия на новый уровень выходит. Мой химик отдал низменную перегонку нефти подмастерьям, а сам экспериментирует со всевозможными лепестками и косточками. Он делает вытяжки, смешивает их с аравийскими смолами, создавая довольно устойчивые ароматы. И от них уже не хочется зажмуриться, как раньше, когда они били по носу, словно кувалдой. Женщины у нас начали пахнуть ненавязчиво, неуловимо и очень приятно. Син-аххэ-эриба, алкоголик-игроман из Вавилона понемногу становится весьма небедным человеком, попутно обогащая податями мою казну. А чтобы он и дальше оставался небедным, я его женил на одной не слишком молодой, не слишком красивой, но зато весьма ответственной женщине. Я-то сам ее никогда не видел. Но так Кассандра сказала, и у меня нет ни одной причины ей не доверять. После блинчиков с заварным кремом мой авторитет в ее глазах улетел куда-то в стратосферу.

— Рассказывай, — подбодрил ее я, видя, что она непривычно долго собирается с мыслями.

— Лаодика передала через Нефрет, — начала она, — что у наших купцов, которые идут через Египет к этому… озеру Чад за слоновой костью и золотом, появились какие-то дела с жрецами Амона. Мы подняли накладные в порту, но там нет никаких следов из Фив. Все как обычно. Или моя сестра ошибается, или занимаются они там совсем не торговлей.

— Ты считаешь, купили их? — задумался я.

— С потрохами, — поморщилась Кассандра. — И даже знаю почему.

— Креуса, — понимающе кивнул я. — Слишком хитрая, но не очень умная баба, переживающая за судьбу сына, разворошила осиное гнездо? Теперь кое-кто думает, что с моим наследником вести дела будет проще, чем со мной?

— Я совсем не это хотела сказать! — с ужасом посмотрела на меня Кассандра, побледнев как полотно. Она даже рот ладонями закрыла, сдерживая рвущийся наружу всхлип. — Но ты… в чем-то прав… Но не Креуса, нет! Она не виновата! Не тронь ее, молю! Ей ведь рожать со дня на день.

— Не трону, — поморщился я. — Она мать моих детей. Но если она еще раз проявит подобную глупость, я ее сошлю на острова. Навечно. И виновата в этом будешь ты, потому что не помешала ей вовремя.

— Я поняла, — прошептала бледными губами Кассандра. Она затараторила, как будто боясь, что я ее остановлю. — Я клянусь, она предана тебе. Она любит тебя всей душой… Просто ей страшно стало… Подумала, что ты ее сына ненавидишь, хочешь зятю трон отдать. А тот бы Ила со свету сжил. Ни к чему живой наследник ему. Это же как меч, занесенный над головой. Сестра моя ведь годами ложилась и вставала с этой мыслью, едва не рехнулась от страха за сына. У какой матери сердце выдержит, когда ее дитя лютая смерть ждет. Но теперь она поняла все. Я Великой Матерью клянусь. Я ведь знаю, о чем она богиню молит. Она плачет и прощения просит у нее за глупость свою. Прости ее.

— Я ее уже почти простил, — кивнул я. — И даже другую жену не взял, как видишь. Только вот теперь сделай так, чтобы она сама разгребла то, что натворила. Это ей уроком будет.

— В грязи ее измазать хочешь? — совершенно серьезным взглядом посмотрела на меня Кассандра, которая уже пришла в себя.

— В крови, — уточнил я.

— Имеешь полное право, государь, — склонила голову Кассандра. — Так у нее все пути назад отрезаны будут. Ты ее единственной опорой станешь.

Робкий стук в дверь прервал наш разговор. Было только одно дело, которого я ждал с нетерпением. И это точно не роды моей жены. Рожала она куда чаще, чем я получал телеграммы с Сицилии.

— Сообщение из Сиракуз получено, государь! — немало удивленный Тарис протянул мне бумагу, на которой было написано два слова: «проверка связи».

Он, дитя своего времени, не успел еще закоснеть, смолоду впитывая новое, но даже ему происходящее казалось чудом. Световой телеграф, который давно работал на Кипре, дотянулся аж до самой Сикании. Безумно дорогая затея, которая сопровождалась кучей ошибок и пустых расходов, наконец-то заработала на полную мощь. Станции пришлось ставить чаще, но все равно, серьезные морские проливы световой луч мог перебить разве что случайно. Кое-какие уже построенные башни пришлось переделать в маяки, потому как толку от них не было никакого. А несколько протяженных морских участков все равно приходится закрывать с помощью маленьких юрких корабликов.

Ионийские острова я попросту выкупил у Одиссея за символическую цену. Буйная знать Закинфа попробовала было возмутиться, но наместник Пилоса, сиятельный Муваса, мающийся от безделья, посетил острова с дружеским визитом, в ходе которого разъяснил непонятливым значение слова децимация, казнив каждого десятого. Надо ли объяснять, что вся элита острова и оказалась этим самым каждым десятым. В общем, теперь у меня там тишина, покой и телеграфная станция. После некоторого размышления от башен в Италии и на южном берегу Малой Азии мы отказались, посылая патрульные кораблики прямо с Закинфа в Сиракузы, и с Родоса на Кипр. По времени почти то же самое, но намного дешевле.

— Восемь дней, — задумчиво пробарабанил я по столу, — слишком долго!

— Так ведь морем только от Закинфа до Сикании добрых три дня, государь, — непонимающе посмотрел на меня Тарис. — А если вдоль итальянского берега идти, то и все пять. Да от Крита до Родоса плыть нужно. И от берегов Родоса до Кипра тоже… Там далеко слишком, луч не берет. Быстрее никак, государь. Я, руку на сердце положа, и в восемь дней с трудом верю.

— И это летом, — поморщился я. — Зимой, когда море закрыто, мы вообще без связи будем. Плохо.

Тарис ничего не сказал, представляя из себя аллегорию понятия «Зажрался». В смысле, это я зажрался. Тут еще десять лет назад Италия островом считалась, а про путешествия туда песни складывали, все до одной переполненные немыслимым, хвастливым враньем. А тут эти восемь дней.

— Ладно, — вздохнул я. — Пошли Коросу сообщение: «прием подтверждаю».

— Слушаюсь, — кивнул мой секретарь. — Тут, государь, новость одна есть, не слишком приятная.

— Какая? — поднял я на него тяжелый взгляд, поняв вдруг, что они с Кассандрой идут нос к носу.

— Да убить тебя хотят, — взгляд Тариса был ясен и светел, как майское утро. — Я прошу прощения за дерзость, но тут в головах некоторых людишек сомнения поселились. А людишки эти с египетским берегом дела ведут, с Сидоном и Библом. Видно, решили они, что нет согласия в царской семье. А раз так, то почему бы молодого наследника на престол не возвести. С ним-то куда как легче договориться будет, чем с тобой. Считают, что смогут по своей воле молодым царем вертеть.

— Купцы? — поморщился я, и Кассандра даже наклонилась вперед, жадно впитывая каждое слово.

— И купцы тоже, — кивнул Тарис. — Думается мне, там куда дальше нити тянутся. На самый юг. Только доказательств у меня пока нет.

— Доказательства найдем. Говори, — кивнул я, понимая, что не имея плана этот парень ко мне ни за что не пришел бы. И я не ошибся. План у него был, правда, довольно неоднозначный.

— Толковый парень, — благосклонно кивнула тяжелой прической Кассандра, когда Тарис вышел. — И план его весьма хорош. Только мы его малость переделаем, чтобы сестра моя на себя весь удар приняла.

— Да, подумай, как лучше поступить, — кивнул я. — Повитухи говорят, Креусе недолго ходить осталось, вот-вот родит. Ты пока ее не беспокой. Тарис начнет, а потом ее подключим.

— Он лучший из всех, кого ты для Клеопатры приберег, — хмыкнула вдруг Кассандра. — Да и Креусе он тоже больше остальных нравится. Хороший зять получится. Он не будет на власть ее сына покушаться, но станет ему верным помощником. А с такой женой сможет собственное мнение иметь, и сумеет на своем решении настоять. Когда о помолвке объявишь? Я предлагаю сразу, как только с заговором разберемся.

— Да… ты… — поперхнулся я. — Да ты с чего это взяла?

Она не удостоила меня ответом, загадочно улыбнувшись. Урожденные царевны, они такие, пуля мимо не пролетит. М-да… А ведь все равно, иметь две спецслужбы куда лучше, чем одну, и даже денег не жалко почти. Я ведь знал, что по мою душу снова придут. В этой эпохе легко делают из царей богов, и так же легко их режут. А я не хочу, чтобы меня резали. Уж очень еще пожить хочется. Мне ведь около тридцати. Я молод, силен и пока что не выполнил того, для чего меня забросила сюда судьба-злодейка. Я еще не спас этот несчастный мир.