Поступь молодого бога

Глава 21

Год 13 от основания храма. Месяц шестой, Дивийон, великому небу посвященный и повороту к зиме светила небесного. г. Уасет. Верхний Египет.

Рамзес упивался унижением этого человека. Тот, кто совсем недавно собирал вокруг себя недовольных жрецов из знатнейших семей, теперь покорно лежал на полу, вытянув вперед руки. Так обычно лежат гребцы царского корабля, когда государь шествует рядом. Людям высокого статуса фараон подавал знак, что можно ограничиться глубоким поклоном. Сегодня он делать этого не стал, что на языке дворца означало глубочайшую степень презрения к собеседнику.

— Мое величество ждет объяснений, Рамсенахт, — произнес он, когда униженный жрец произнес все положенные славословия, лежа на полу. — Почему в Пер-Рамзесе не утихает возмущение? Почему люди перестали нести жертвы в храм Амона? Почему градоначальник пишет мне, что скоро служители этого храма будут голодать? Или же им придется есть то зерно, что было приготовлено на продажу. Люди отворачиваются от слуг Амона, как от святотатцев. Ты моя правая рука. Я поручил тебе заменять мою особу в ежедневных делах. Так-то ты справляешься с ними?

— Это какое-то злое колдовство, о сын Ра, — выдавил из себя Рамсеснахт. — Промысел чужеземного демона убил настоятеля столичного храма. Нужно покарать виновных.

— Ну и как ты хочешь это сделать? — с насмешкой в голосе спросил фараон. — Люди узрели чудо, и теперь они верят в нового бога. Может быть, ты выйдешь к ним сам и переубедишь их? Кстати, почему ты не сделал этого раньше? Ведь царица Нейт-Амон предлагала тебе это. Ты струсил, Рамсеснахт? Или твоей учености недостаточно, чтобы посрамить в споре этих жрецов?

— Простые люди увидели бы это, господин. Они сделали бы неверные выводы. Спор со слугами Сераписа поднял бы их до моего уровня. А это слишком большой подарок этим негодяям, — ответил жрец, сгорающий от стыда. Его позор видят писцы из царской канцелярии, сидящие тут же с каменными лицами. Они разнесут эту весть по всему дворцу.

— Ну теперь-то, конечно, — тонко усмехнулся Рамзес, — никто ничего не видит. Зато я кое-что вижу. Мои собственные слуги опозорили меня, первого жреца Амона, потому что были слишком высокомерны.

— Я все исправлю, господин, — ответил Рамсеснахт. — Солнце Амона-Ра вновь воссияет на Пер-Рамзесом.

— Когда оно воссияет? — едва пряча усмешку, спросил Рамзес.

— Не успеет Нил вернуться в свои берега после разлива, — торопливо ответил Рамсеснахт. — Я клянусь в этом.

— Ты можешь идти, — бросил фараон, и второй жрец солнечного бога, не смея выпрямиться, попятился в сторону двери.

Рамзес резко встал и пошел по коридору дворца, заставив перепуганную свиту спешно догонять его и, толкаясь, выстраиваться в должном порядке. Он шел на женскую половину. Шел, не замечая росписей, на которых обустроивший это место Аменхотеп III разит с колесницы крошечных врагов. Эта резиденция не идет ни в какое сравнение с грандиозным дворцовым комплексом в Пер-Рамзесе и, положа руку на сердце, Рамзесу изрядно надоело фиванское захолустье, в котором он живет только для того, чтобы обуздать обнаглевших жрецов. Ведь это именно они хозяева юга, а вовсе не он. Он едва-едва расставил своих людей на ключевые посты, сменив и казначея храма, и жреца, занимавшего должность Ими-р пер эн Амун, Управитель Дома Амона. Теперь богатства храма под его полным контролем, а потому незачем больше ютиться в старом пыльном дворце. А теперь, когда Рамсеснахт растоптан, так и вовсе…

— Все вон! — обронил он, и служанки его четвертой жены прыснули в стороны, словно мыши, увидев голодного кота.

— Господин мой! Прости, меня не предупредили… — сдавленно произнесла Лаодика, из ослабевших рук которой от неожиданности выпали карты. Пасьянс так и остался неразложенным.

— Нейт-Амон, — подошел к ней Рамзес, разглядывая идеально правильные черты ее лица, искаженные испугом. Этого он, собственно, и добивался. Не дать ей времени подумать над ответом.

— Да, господин мой, — царица пыталась собраться с мыслями, но не могла. Она ничего не понимала. Визит сына Ра никогда не бывает случайным. К нему готовятся долго и тщательно.

— Как он это сделал? — в лоб спросил ее Рамзес, сверля пристальным взглядом.

— Я должна сейчас спросить тебя, о чем ты говоришь, — усмехнулась вдруг Лаодика, — а потом глупо похлопать ресницами. Но я этого делать не стану. Мой ответ таков: я понятия не имею. Кто-то говорит, что Эней сын Морского бога от смертной женщины. А кто-то — что он и есть сам бог Серапис. Точнее, его Сехем, земное отражение жизненной силы. Или же одна из его десяти Ба. Жрецы еще спорят об этом.

— Если это так, то это многое объясняет, — Рамзес уселся на стул и молча показал жене на кувшин с вином. Лаодика торопливо налила ему чашу и поднесла с поклоном.

— Хорошее вино, — крякнул Рамзес в немалом удивлении. — Оттуда привезли тебе?

— Да, мой господин, — кивнула Лаодика. — Это вино из царских виноградников, откуда-то с островов. Я прикажу, чтобы сюда доставили еще полсотни кувшинов. Специально для тебя.

— Сюда их везти не нужно, — покачал головой Рамзес. — Наши дела здесь закончены. Мы уезжаем домой, в Пер-Рамзес. Мне безумно надоело это сонное захолустье. Кстати, напиши ему. Я даю свое согласие на брак моей дочери с его сыном. Я ведь понимаю, что это не сама Тити до этого додумалась. Наша дочь Хенут-Тауи еще мала. Она выйдет замуж, когда достигнет положенных лет.

В то же самое время. Энгоми.

Царский дворец — место, куда ходят или по приглашению, или по делам службы. И никак иначе. Но вот сегодня приглашенных что-то уж слишком много. Хрисагон, шагая по улице Процессий, видит множество знакомых лиц. Купцы, парочка трибунов из старых, дворцовые чинуши, тоже все больше из тех, что служили еще покойному царю. Все эти люди ехали на своих колясках либо во дворец, либо из дворца, делая вид, что чрезвычайно озабочены государственными вопросами, а на самом деле жадно сверлили взглядом всех, кого встречали по дороге. Они знали, что эти случайные встречи совершенно не случайны, и понимающе улыбались друг другу.

Каменная роскошь домов, сгрудившихся около единственных ворот акрополя, заставила Хрисагона сжать зубы от злости. Его собственное жилье и куда дальше, и намного беднее, чем у тех, кто лизал задницу царю, пока он проливал за него свою кровь. Пока завоевывал новые земли! И осознание этого вызвало такой огонь ненависти, что Хрисагон даже сам себе удивился. Как далеко все это пряталось, пока не появилась возможность взять свое. То, что заслужено и причитается по праву.

— Стой! — поднял руку дворцовый стражник, закованный в железо фракиец, говоривший на общем языке с сильным акцентом. — Кто таков? И по какому делу?

— Магистр Хрисагон. К царице иду, — коротко, по-военному, ответил он. — Госпожа вызывала.

— Обождать придется, благородный, — приглашающе повел рукой стражник. — Люди у нее. Тебя в покои проводят. Посиди там пока. За тобой придут.

Люди у нее, — задумался Хрисагон, располагаясь в полутемной комнате, разрисованной какими-то цветами, резвящимися дельфинами и осьминогами. — Ишь ты! Побежали купчишки и чернильные души, когда почуяли, что в воздухе кровью запахло. Я ведь только по дороге четверых знакомых встретил. А сколько их на самом деле? Да не все ли мне равно!

— Пойдем, благородный, — в покои вплыл диойкет Акамант, собственной персоной, и это окончательно убедило воина в серьезности происходящего. Не станет персона такого ранга посыльным работать, если только не желает, чтобы чужие глаза и уши лишнего не увидели.

Хрисагон встал, нервно оправил рубаху и зашагал за вторым человеком государства, который тоже вдруг решил, что с молодым царем он будет жить куда вольготнее и богаче. А ведь и его государь с самого низа поднял. Хрисагон даже хмыкнул, оценив такую превратность судьбы. Многие из них впервые увидели серебро, получив его из рук царя Энея. А вот теперь они готовы благодетеля со свету сжить, потому как лишний он им. Мешает, не дает людям настоящей воли. А что дела необыкновенные свершил, так с этим ведь никто и не спорит. Великий человек, почти что бог. Ему уже по окраинам жертвенники ставят, а воины его именем клятвы приносят.

— Место бога рядом с другими богами, — уверил сам себя Хрисагон, пригладил непослушные волосы и вошел в покои царицы, освещенные тусклым светом масляных ламп. Пока он ждал, солнышко уже успело спрятаться за горизонт.

— Здравствуй, магистр, — услышал Хрисагон мелодичный голос той, кто на людях показывался исключительно редко.

— Приветствую тебя, госпожа, — склонился он, жадно поедая ее глазами.

А ведь до чего хороша, — совершенно не к месту подумалось ему.

Он любил таких баб. Невысокая, ладная, с пышной грудью. Нежная кожа лица как будто светится изнутри. Не у каждой девчонки такая кожа, а ведь четверых родила. И запах! Тонкий аромат благовоний закружил голову Хрисагона, непривычного к такой роскоши. Он сам вдовец, и довольствуется одними рабынями. Какие там могут быть благовония. У него таких баб никогда не было, да и быть не могло, он ведь из черни выслужился.

— Ты хотел видеть меня, — царица уставилась на него вопросительным взглядом огромных ореховых глаз, опушенных густыми ресницами.

— Я… — Хрисагон облизал пересохшие губы. — Я царица, пришел сказать, что готов тебе свой меч предложить. Тебе и молодому царевичу. Я на многое готов…

— И на что же ты готов ради молодого царя? — спросила Креуса, вновь затопив его разум тонким, волнующим ароматом. Хоть и нервничал изрядно Хрисагон, но он заметил, как она назвала своего сына. И тогда он набрал в грудь воздуха и выпалил.

— На все готов, царица, — произнес Хрисагон и остановился ненадолго. — Только у меня требование будет. Желаю за свою услугу царевну Клеопатру в жены получить и чин Архепромахоса, защитника государства. Царь наш молод пока. Ему воинские труды не по силам.

— Много просишь, — глаза царицы сузились, став похожи на щелочки. — А что же ты дать готов за такую цену?

— Царя Энея убью, — выдохнул Хрисагон. Словно шаг в ледяную воду сделал.

— Государь наш сегодня к ночи вернется, — произнесла вдруг царица и протянула руку для поцелуя. Тут еще не знали такого обычая, но Хрисагон тут же все понял, руку схватил и чмокнул с такой страстью, что царица даже усмехнулась. Она взмахнула ладонью, украшенной россыпью перстней, и он с поклоном выкатился за дверь.

А ведь до чего хороша, — снова подумал он, чувствуя, что пьянеет от накатившего звериного желания. — Огонь-баба. Когда сделаю все, она точно со мной ляжет. А чего бы и не лечь? Когда Абариса убью, все войско подо мной будет. Я ее и спрашивать не стану. Кто мне тогда перечить сможет? Мальчишка? Да я его щелчком зашибу.

Хрисагон вышел. Двери за ним закрылись, а Креуса, совершенно без сил, опустилась на кресло и придвинула к себе кувшин с вином. Она налила кубок трясущейся рукой и осушила его наполовину, давясь от жадности. Этот негодяй был последним из всех. Два десятка человек прошло сегодня через ее покои. Все как один — богатые люди, обласканные ее мужем. И все до одного предали его. Ей пришлось каждого из них вывести на откровенность, иначе не получится ничего. Не вырвать заразу с корнем. И Тарис, сидящий за тонкой перегородкой, не запишет слов, нужных для суда. Каждый из них своего подхода требовал. Хрисагон вот посмел на нее, как на простую женщину посмотреть, а ей пришлось это стерпеть. И даже легкую надежду в нем поселить.

— Богиня! — Креуса встала на колени перед статуэткой Великой Матери, держащей на руках младенца Сераписа. — Дай мне сил! Вразуми глупую бабу. Запуталась я совсем, приняла белое за черное. Помоги мне! Пусть мой муж простит меня. Я тебе небывалые жертвы принесу.

— Госпожа, — тихонечко кашлянул за ее спиной Тарис. — Извольте с детьми в подвал пройти. Мы готовы, конечно, но мало ли как оно повернется. Мы ведь даже не знаем, ни скольких он приведет, ни когда они тут появятся. Но кого бы он ни привел, это народ отчаянный будет.

— Ты стражу возглавишь? — подняла на него Креуса испытующий взгляд.

— Да, госпожа, — спокойно ответил Тарис. — Мне так велено.

— Наследник Ил пусть людей поведет, — сказала она вдруг. — А ты рядом с ним будь.

— Исполню, госпожа, — уверенно кивнул Тарис. — Грудью прикрою царевича, если понадобится.

— Иди, — отпустила Креуса. — Я все, что мне государем велено было, исполнила. Теперь мое дело ждать.

Хрисагон втянул воздух всей грудью. С той встречи прошло три дня, а его люди по одному-по два просачивались в дома заговорщиков, живущих на улице Задранных носов, притворяясь кто слугой, кто рикшей. В этом районе всегда стражи полно, не собрать толпу. А оружие они и вовсе через ворота Большого базара провезли. Сказали, что для торговли. Вот смех-то! Там ведь и впрямь лавки с оружием есть.

Он ждал условленного знака, и ближе к полуночи его услышал. Истошные крики в двух кварталах от дома купца Ахирама и звон колокола на воротной башне. Это означало, что в городе начался пожар.

— Пора! — скомандовал Хрисагон пятерке своих самых верных людей, что прятались вместе с ним. — Выходим!

Купец сказал правду. На улице Процессий нет стражи, только любопытные слуги, которые тут же засовывали свой нос назад в дом, когда видели, как на улице собирается немалая толпа крепких мужей с оружием и короткими воинскими бородками. От этих людей веяло такой жутью, что напыщенная публика, живущая здесь, обмерла от страха. Притаились царские тамкары и эвпатриды из тех, кого в дело не взяли. Многим из них сегодня умереть придется. Конкуренция, мать ее так. Они тоже в этой жизни лишние. А добро их в общий котел пойдет. Награда будет тем, кто рискнул.

— Готовы? — Хрисагон окинул взглядом свое воинство, а когда услышал согласное урчание, достал короткий меч и показал в сторону дворца. — Тогда пошли! Только царь! Больше никого не трогать! Грабить потом будем, после дела. Все, что вокруг видите, будет ваше. Любых баб возьмете. За мной!

До ворот дворца всего ничего, пара стадий. Тут, у самой царской горы, живут из богатеев богатеи. Три дома рядом. Кулли, Рапану и Анхер. Они еще вернутся сюда, помнут сладкую как мед египтянку и трех жен Рапану. А жену Кулли… Тут Хрисагона передернуло. Он видел пару раз эту бабу и никак не мог вспомнить, кого же она ему напоминает. А вот сейчас вспомнил. Статую Немезиды, вот кого. Баба эта похожа на жуткую птицу с круглыми глазами и крючковатым носом, и она тощая, как дротик. Ее он мять точно не станет, парням отдаст. Это обязательно. Обнаглевший купец, забравший под себя большую часть потоков из Вавилонии, должен страдать перед смертью. Уважаемые люди, когда-то обиженные им, на этом настаивали особо.

Ворота крепости скрипнули, и левая створка откинулась, словно приглашая войти. Воины достали мечи и пошли в темноту двора, напоминавшего здесь широченный колодец. Высокие стены и громада царских хором, нависающая впереди, закрывали собой небо, а ледяного сияния месяца не хватало, чтобы осветить тут все. От небольшой площади, где все они скопились, веером расходятся две дороги, ведущие вглубь акрополя. Но им туда не нужно. Двери во дворец — вот они, прямо перед ними.

— Ох! — вскрикнул кто-то, и остальные вторили ему.

Бронзовая жаровня, которая почему-то стояла у стены, вспыхнула вдруг ярким пламенем, а за ней еще одна, и еще, и еще. Такой знакомый запах огненной смеси ударил в нос тяжелой удушливой вонью. Хрисагон со своими людьми стоял в кольце огня, а со стены на него пялились царские стражники, из которых, судя по довольным рожам и натянутым лукам, не спал ни один. И ворота за их спинами закрылись, что неудивительно. И не просто закрылись, их еще и подперли сзади. Это один из парней проверил. А еще улицы акрополя были намертво перекрыты телегами, из-за которых на них смотрели наконечники стрел и копий.

— Оружие на землю кладите, изменники! — услышал Хрисагон ломающий мальчишечий голос.

— Царевич? — совершенно растерялся Хрисагон, разглядывая нескладную фигуру в золоченом доспехе и в шлеме, к которому был приклепан такой знакомый обруч с трезубцем. — Да ты почему здесь? Мы же за тебя…

— Оружие на землю! Руки над головой! Чтобы я видел! — повторил наследник, направив на него какую-то чудную баллисту, без бронзовых цилиндров, больше похожую на приделанный к ложу короткий лук.

— Ловушка! — Хрисагон заревел, как раненый тур. — Обманули нас, братья! Режь их! Сопляка не трогать! Я сам ему кровь пущу! Он мо-о-й!

С немыслимой скоростью Хрисагон рванул в сторону проклятого мальчишки, который словно превратился в каменную статую. Как тогда, когда на троне рядом с отцом сидел.

Ничего, — подумал Хрисагон. — Не возьмешь стрелой! У меня доспех добрый.

— А-а-а! — летел он на царевича, раззявив рот в яростном крике, но вдруг совершенно отчетливо понял, что это конец. Не выпутаться ему. Короткая толстая стрела, выпущенная с непривычной, чудовищной силой, ударила его в грудь и опрокинула наземь, когда до тонкой шейки надменного щенка оставалось не больше десяти шагов.

Боль. Темнота. Хрисагон умер.

Я стоял на башне крепости, слушая все нарастающий шум. Обычно отсюда я смотрел на море, но сегодня смотрю вниз, где избивают изменников, пришедших по мою душу. Вот упал Хрисагон, поймав грудью арбалетный болт. Туда рванул еще десяток, но половина из них тут же повисла на копьях стражи. А Тарис, соблюдая все положенные для царственной особы церемонии (если что, это был сарказм), за шиворот выдернул моего сына из свалки и что-то ему сказал. Я не понял, что именно, слышал только мать… мать… мать. Ил покорно кивнул и натянул арбалет, прицеливаясь из-за спин стражи. Свистнула стрела, еще один упал.

— А ведь он легко убивает, — сказал я сам себе.

— Он воин, — услышал я такой знакомый голос за спиной.

— Первый бой, царица, — объяснил я. — Должен или в штаны надуть, или ужин на мостовую отправить. А он уже… вон, третьего застрелил. Это не храбрость, жена моя. Это опять-таки высокомерие. Наш сын до того презирает этих людей, что даже их не боится. А это очень опасно. Тарис не зря его из боя вытащил. В настоящей битве ему придет конец. Нельзя недооценивать врага.

— Тебе видней, господин мой, — не стала спорить она.

— Кстати, ты почему не в подвале? — недовольно спросил я ее.

— А ты почему не там? — показала она вниз.

— Люди должны научиться жить без меня, — ответил я. — Все сделали Кассандра и Тарис. Я хотел было пару правок внести, а потом решил не вмешиваться. Да и наследник должен был себя показать. Это ты хорошо придумала.

— Что будет с остальными? — спросила она.

— Их сейчас вытаскивают из домов, — показал я в густую темноту за стеной. — Охранители и воины из легиона. Абарис ввел в город когорту старослужащих. Сначала следствие, потом суд, потом казнь. Их семьи пойдут на острова, в ссылку. Навечно.

— А ведь у Тариса дом сгорел, — с сожалением в голосе произнесла Креуса. — Как жаль! Подаришь ему новый?

— Само собой, — кивнул я. — В городе немало хороших домов освободится. Пусть выбирает любой. А то, что его собственный дом сгорел, не беда. Этот план он и придумал. Кстати, среди заговорщиков не все предатели, моя дорогая. Один работал на Тариса, второй на Кассандру.

— Акамант? — посмотрела она на меня, но я не ответил. Креуса поморщилась. — Жаль! Полезный человек. Умный. Он почти с самого начала с нами был. И Ахирам из первых купец. Э-эх!

— Надобны не только умные, жена моя, — сказал я ей, — но и верные. Иначе когда-нибудь нас с тобой все-таки зарежут. Кстати, ты прощена. Это я на всякий случай сказал. Вдруг ты специально, чтобы это услышать, из подвала вылезла.

— Хрисагон просил себе титул Архепромахос, защитник государства, — сказала она вдруг. — Мне кажется, он подойдет для мужа нашей старшей дочери.

— Да, красиво, — покатал я на языке новое слово. — Мне нравится. Покойник был парень умный, хоть и дурак редкостный. Так иногда бывает. Только вот защитником царства будет сам Ил, а наш зять получит титул Дексие ванактос.

— Десница царя царей? — наморщила лоб Креуса. — Действительно, так намного лучше.

Ну, подумаешь, накатила на меня небольшая ностальгия. Бывает…