Поступь молодого бога

Глава 12

Год 12 от основания храма. Месяц девятый, Дивонисион, богу виноделия посвященный. Энгоми.

Первый семейный обед после моего возвращения проходил в какой-то необычайно тягостной атмосфере. Ил, носивший на груди бронзовый солдатский трезубец, сидел мрачный, хотя поводов у него для этого не было решительно никаких. Напротив, еще утром он вошел во дворец, гордо выпятив тощую грудь так, чтобы награду видели все. Интересно, чтобы могло испортить ему настроение?

— Масло! Икорка! — простонал я, сметая гору из крошечных бутербродов, поставленных передо мной. К моему немалому удивлению, Клеопатра не отставала и лопала из этого блюда за милую душу. Она оказалась единственной из всей семьи, кто оценил редкостное лакомство, привезенное из Пантикапея.

— Ил, попробуй! — показал я. — Это вкусно.

— Не хочу, — хмуро ответил он, лениво ковыряя запечённую рыбу.

— Случилось что-то? — спросил его я.

— Это я стала причиной плохого настроения нашего сына, господин мой, — спокойно ответила Креуса. — Я запретила слугам падать ниц перед наследником. Я посчитала, что это недостойно воина, награжденного за храбрость. Воину присуща суровая простота, а унижение рабов ласкает лишь слабого правителя. Наш сын должен быть выше этого.

— Чего-о? — я даже бутерброд выронил от неожиданности. — Дай угадаю. Пока нас не было, во дворец ударила молния! Нет! Разверзлась земля и поглотила гору Олимп! Или я чего-то не понимаю…

— Наш сын вырос, господин мой, — пояснила Креуса. — Ему уже четырнадцать. Если он будет подвержен слабости, то не сможет править. Он потеряет власть, а потом и жизнь. Или же это произойдет одновременно. Воспитание деда Анхиса дало нужные плоды, иначе мой сын не заслужил бы свою награду. Я признаю свою неправоту и прошу у тебя прощения при наших детях и сестре.

— Значит, все-таки молния ударила, — задумчиво ответил я, отодвигая от себя блюдо, в которое с довольным урчанием вцепилась Клеопатра. — Ничем другим я это объяснить не могу. Останься после обеда, царица, нам нужно поговорить.

Все разошлись, и Креуса сидит передо мной, спокойно положив руки на колени. Мы не виделись несколько месяцев, но особенных эмоций от встречи нет. Мы уже давно привыкли к постоянной разлуке. Моя жена никогда не была фотомоделью, но она дама весьма симпатичная и обаятельная. Она невысокая, плотненькая и приятно округлая в нужных местах. Последнее для меня, малость оголодавшего в долгом плавании, стало настолько существенным, что настроиться на серьезный лад оказалось непросто. Зря я в моду декольте ввел. Пялюсь теперь на те самые округлости, как последний дурак. У нас ведь нет никакого табу на обнаженное тело, и женщины этим умело пользуются, научившись оставлять заманчивую недосказанность.

— Объяснись, царица, — сказал я, подняв пальцами ее подбородок. — Ведь все это сделано не просто так. Тебя слышали дети, сестра… То, что ты сказала, было похоже на присягу. Или на капитуляцию. Зачем тебе это понадобилось?

— Я точно знаю, что будет со всеми нами, если тебя вдруг не станет, — спокойно ответила любящая женушка, и по моей спине пробежал ледяной холодок от ее циничной откровенности. — У меня было время подумать, поговорить людьми… с разными людьми, господин мой… Ты ведь воин, и в море проводишь куда больше времени, чем в своей постели. Я вдруг представила на мгновение, что тебя не будет с нами, и у меня словно упала пелена с глаз. Мне стало страшно, Эней. И впервые в жизни я не знаю, что делать. Мы ведь погибнем. Я, мой сын, дочери… Я плохо исполнила свой долг, родив тебе одного наследника. Он слаб, и это я сделала его таким. Из-за этого все мы в опасности. Власть убьет сначала его, а потом вслед за ним и всех нас. Одна Клеопатра выживет, убийца возьмет ее в жены.

— И давно ты это поняла? — вытер я лоб, внезапно покрывшийся испариной.

— Сказала же, поговорила с разными людьми, — криво усмехнулась она, — сопоставила их слова и поняла, что иду прямо на ножи убийц. Или в ссылку на пустынный остров. А я не хочу себе такой судьбы. Мне нравится жизнь, которую ты мне дал. Я сильно ошиблась и теперь хочу исправить свои промахи. Я умоляю тебя о прощении! Я сделаю все, чтобы снова заслужить твое доверие.

— Да неужели? — недоверчиво прищурился я. — Ну, тогда начинай! Делай! Представь, что я поймал шальную стрелу, а наш сын так и не смог избавиться от даймонов, поселившихся в его голове. Он считает себя живым богом, а всех остальных, включая других царей — пылью у своих ног.

— Если это случится, то власть в стране нужно будет разделить на несколько частей, — решительно ответила Креуса. — Так, чтобы один человек не смог погубить то, что делали многие. Разные силы будут уравновешивать весы, центром которых и должен стать ванакс.

— Хорошо-о! — изумленно протянул я. — Представь, что тебе нужно было бы начать прямо сейчас? С чего бы ты начала?

— С мелких общин и суда, — не задумываясь ответила Креуса. — Суд должен стать прерогативой богов, а ванаксу не к лицу лезть в дела каждой деревни и городка. Пусть сами управляют своей жизнью. Мы лишь дадим им законы и будем собирать подати. И, конечно же, мы будем их защищать.

— О-оче-нь хо-ро-шо-о! — во все глаза смотрел я на нее не узнавая. — Где будем брать невесту нашему сыну? Через год его женить.

— В Египте, — не задумываясь, ответила Креуса. — Царевны из Сидона и Ахайи ему не пара, а остальные слишком далеко. Только Египет, господин мой. Дочь Рамзеса от главной жены. Не знаю, как это сделать, но ты уж постарайся.

— Напиши пока сестре, — ответил я подумав. — Я постараюсь, но пусть Лаодика осторожно узнает мнение фараона. Такого в Египте не случалось еще никогда, насколько я знаю… Да! Дочь царицы Исиды нам не нужна. Попросим дочь Тии. Ее сын — наследник престола.

Креуса ушла, уставив в пол почтительный взгляд, а я никак не мог переварить сказанное. Неужели и впрямь из-за одного юного высокомерного дурня и ослепленной материнской любовью бабы родится принцип разделения властей? Неужели из-за такой ерунды могут происходить изменения тектонического масштаба? Моя жена попыталась прощупать почву, пока меня не было, и внезапно узнала, что в случае чего ей конец. И ее обожаемому сынульке тоже конец. Как царю уж точно. Никто ее притязания не власть не поддержит. Слишком уж неоднозначные слухи идут из дворца, а потом волнами перекатываются по домам знати. Не будет прочной опоры под ногами у нелюдимого владыки, который держит своих соратников за говно. У нас тут не Египет, менталитет совсем другой. Если его не убьют в течение первых лет, будет как проклятый метаться между группировками старой аристократии и новой, купцами и ремесленными гильдиями, накопившими капиталы. Креуса наконец-то все осознала. Она решила пожертвовать частью власти, чтобы сохранить за нашим сыном главное — роль главнокомандующего, арбитра знати и жреца всех богов.

— Умно, — хмыкнул я, по достоинству оценив наследие Гекубы в своем собственном доме. — Осталось только закрепить все это законодательно. Наши законы, говоря откровенно, устарели лет на сто. Нужно новый Кодекс принимать. Вот прямо с судебной реформы и начну. В храм Калхаса завтра съезжу.

Я что, это вслух сказал? Наверное, да, потому что рядом со мной стоит Клеопатра, которая подобралась мышкой и замерла. Ее мордашка светится лукавой улыбкой, а в руке — моя накладная борода. И она многообещающе ей помахивает.

— Чего завтрашнего дня ждать? — заявила Клеопатра и потянула меня за руку. — Пошли сейчас. Тут без тебя такая скука! Я уже всю попу отсидела за этим проклятым полотном. Ненавижу ткать! Гулять хочу.

Экспериментальное изделие, над которым мастер потел чуть ли не полгода, облегает мой торс как перчатка. Кольчуга — штука несложная, только работа по ее изготовлению безумно кропотлива. Особенно когда кольца мелкие, как у меня. Такая жилетка удержит не только нож и стрелу, но и бросок копья. Разве что первые гастрафеты, ручные баллисты, представляют для меня опасность. С этой дорогой игрушкой охотится знать, а богатые купцы покупают ее для престижа и обороны в пути, потому как ее стрела влет пробивает любой доспех. Это не арбалет, это изделие очень сложное и капризное, с двумя бронзовыми цилиндрами, под которыми прячутся от солнца и влаги скрученные бычьи жилы. В армии от гастрафета толку особенного нет, потому что он требует тщательного ухода. Это совсем не автомат Калашникова по надежности, скорее строго наоборот. Гастрафетов на свете всего пара десятков штук, и их хозяева известны поименно. Вот поэтому я и живу спокойно, не слишком опасаясь гулять по улицам.

— На большой базар пошли! — потянула меня Клеопатра. — Успеешь еще в храм. Там богослужение до заката.

Она уже надела простенький выходной хитон, латанный в паре мест, а волосы заплела в две косы с голубой лентой. Этакая дочь лавочника не из богатых.

— Ах ты, мелкая зараза! — обреченно сказал я. — Ты ведь специально меня пораньше из дома вытащила. Ну, пошли уже.

Стража у ворот старательно отвернулась, видя дружную компанию, состоящую из меня, дочери и десятка охранников. Они уже привыкли к нашим чудачествам, старательно делая вид, что ничего не происходит.

— Па! — сказала вдруг Клепатра. — А знаешь, как в городе улицу Процессий называют?

— Как? — спросил я, разглядывая кирпичный фасад дома Абариса, который начали обкладывать резными плитами из какого-то светлого камня.

— Улица Задранных носов, — захихикала она. — Пошли быстрее! Скоро пирожки с инжиром разберут. Помнишь ту девчонку из порта? Она сообразила, что у храма Богини в день Великого солнца народу всяко больше толчется, чем у причалов.

— Да они неплохо зарабатывают, — вспомнил я девчушку с корзиной на спине. — Обол за пирожок. Вообще обнаглели.

— Не, — со знанием дела ответила дочь. — У них конкуренция теперь. Два халка за штуку. Если большой пирог, то три. Но так-то да, ее семья на этих пирожках дом себе построила. Они у них самые вкусные.

— Да ты откуда про дом знаешь? — поразился я.

— Я любопытная, — показала язык Клеопатра, а потом призналась. — Тариса спросила. Он в порту живет просто. Он там каждый камень знает. Только за стеной сейчас скучно стало. Вон! Видишь, варнаки на крестах сушатся. Это все он…

— Креативненько… — растерянно сказал я, глядя на край крепостной стены, украшенный крестами, на которых висят иссушенные солнцем тела. — А я и не заметил, когда приплыл… Да, издалека видно…

— Тарис сказал, что это наглядная агитация, — заулыбалась Клеопатра, которую стаи ворон, облюбовавших кресты, почему-то совершенно не смущали. — Люди говорят, что в Энгоми теперь голая девственница может пройти через весь город, и ее никто не тронет.

— Дочь, как не стыдно! — укоризненно произнес я и осекся, встретив ее непонимающий взгляд. Да она давно уже все знает. У меня такие фрески в спальне намалеваны, что на статью о распространении тянут. Тут ведь совершенно другая культура, и многие привычные мне табу просто отсутствуют ввиду совершеннейшей ненадобности. Сделать любовь греховным занятием пока что никому и в голову не пришло. Женщины за вязанием могут такие вещи обсуждать, что девочка лет десяти в теории знает все, что нужно, и даже немного больше.

— Пошли! — Клеопатра ткнула пальцем в клубящуюся у храма толпу. — Вон она!

— Два с инжиром, — протянула Клеопатра горсть меди. — Третий за халк отдашь?

— Ты зачем со мной торгуешься, богатенькая девочка? — неприветливо посмотрела на нее торговка, которая за эти годы из разбитной крохи превратилась в нескладного подростка. — У тебя драхмы без счета водятся, а ты у меня халк выжиливаешь? И не стыдно тебе?

— Да ты с чего это взяла? — прикусила губу Клеопатра. — Я лавочника дочь.

— С такими-то ногтями? — фыркнула девчонка. — Думаешь, хитон штопаный надела и стала на простушку похожа? Я с людьми который год работаю, и насквозь их видеть научилась. А вот ты, когда в прошлый раз пирожки мои покупала, забыла золотые серьги снять. Развлекаешься так, девонька? Со скуки бесишься? Я вот до рассвета встаю, чтобы на жизнь заработать, и ложусь с полуночью. Иди на свою улицу Задранных носов, и там пирожки по халку покупай.

Клеопатра, пунцовая от стыда, схватила пирожки и нырнула в толпу, поближе ко мне. Вот ведь как бывает…

— Тоньше надо работать, дочь, — утешающе погладил я ее по головке. — Ну ничего, научишься еще. Какие твои годы.

— Слушайте, добрые люди! — выбранный за свой густой бас глашатай стоял на мраморной тумбе и величественно разводил руками. — Слушайте и не говорите, что не слышали!

Разноязыкая толпа, выходящая с богослужения, заинтересованно обступила трибуну и без стеснения тыкала пальцами в разноцветный форменный плащ и широкополую шляпу, защищавшую глашатая от палящего солнца.

— Из дворца сообщают! — ударило по ушам. — Его величество ванакс, царь царей и владыка народов, приглашает горожан и гостей столицы на праздник в день Священного равноденствия. Впервые пройдут скачки на квадригах! Также будут соревнования по стрельбе из лука, бегу, борьбе и поднятию тяжестей. Приглашаются все желающие. Отбор пройдут лучшие, по двадцать человек на каждое представление. Проигравший выбывает, зато первые трое получат хорошие призы. Короче! Я по вашим лицам вижу, что вы не поняли ничего, поэтому у кого силенка есть, и дурь в голове бродит, пусть завтра в полдень идет к ипподрому и спросит почтенного Левкиппа. Он вам понятно растолкует.

— Какие призы дают? — крикнули из толпы.

— Кто победит, получит лавровый венок из рук самого ванакса, — пояснил глашатай, и народ разочарованно взвыл.

Да-а, недоработали мы. Это вам не классическая Греция. В торговом Энгоми за ветку сушеного лавра никто даже задницу от стула не оторвет. Надо это срочно исправить. Пошлю-ка я стражника…

— Радуйтесь, почтенные горожане! — заревел глашатай через пару минут, получив свежие вводные. — За первое место серебряный обруч дадут с золотым кулоном, и за второе и третье тоже обручи, но пожиже! И почет великий победителю будет!

— И то дело, — одобрительно сказал могучий мужик, стоявший рядом со мной. По виду — грузчик из порта. — Серебро — это хорошо. А то за венок какой-то потеть! Тоже мне удумали!

— Да куда тебе, увалень! — поддел его какой-то вертлявый мужичок, которому по хилости телосложения спорт был явно противопоказан. — Ты ведь только мешки с зерном таскать годен. Тебя умелый боец в коровий блин раскатает.

— Да я… — набычился мужик. — Да я осла на плечах носил! Вот пойду на ипподром завтра! Увидишь, что возьму тот обруч. Мне сам ванакс его на шею наденет.

— Если ты обруч получишь, — выкрикнул вертлявый, — я тебе стол накрою.

— Где стол накроешь? — подозрительно уставился на него грузчик. — В Босяцкой таверне? Сам со шлюхами и ворами пей. Я в эту помойку не пойду!

— В Господском трактире! — протянул руку второй. — В том зале, куда матросов пускают. А если проиграешь, то ты мне накрываешь.

— Готовь драхмы, — хмыкнул здоровяк, но руку в ответ пожал. — Я тебя обопью и объем. Будешь знать, как меня, Алиата, при всех позорить.

Как? — я даже застыл на мгновение. — Алиат — это ведь Голиаф. Родное мне лувийское имя прошло через несколько языков, попав вместе с волной завоевателей из малоазийской Арцавы в Палестину, где превратилось в Гольят.

— Па! — дернула меня за рукав Клеопатра. — Мы тут уже все съели. Пойдем на рынок.

— Ну, пойдем, — кивнул я, пробираясь через толпу, в которую одно за другим летели объявления о наборе вахтовиков на осенний лов тунца, о наборе в караванную стражу (из дальних походов не возвращается примерно четверть) и в гребцы (они и у нас почему-то долго не живут).

— А ты куда это меня ведешь, дочь? Рынок ведь не там!

— Мы через улицу Обжорную пройдем, — со знанием дела сказала Клеопатра. — Ну, которая у тебя Малая Микенская. Только ты ее, пап, так никогда не называй, а то над тобой смеяться будут. Подумают еще, что ты у меня деревенщина какая.

— Кто деревенщина? Я?

Я даже растерялся немного, начиная понимать, что перезапущенная мною жизнь идет каким-то своим путем. Ведь теперь и в такой малости, как названия улиц, я не могу больше влиять на нее. Царь летает где-то высоко, в небесных эмпиреях, а тут, по земле, ходят обычные люди. Они гогочут, толкаются и обдают меня ядреным перегаром, смешанным с запахом чеснока и лука. И плевать они хотели на названия, вырезанные на пижонских каменных табличках, намертво прикрученных к стенам домов. Я ведь даже дюбели для этой цели придумал, а они… В общем, я просто махнул рукой и ввинтился в толпу, которая шла мимо лавок, торгующих съестным во всех ее видах. Когда еще потолкаться придется.

Двухэтажные дома, на первых уровнях которых располагаются лавки, протянулись стрелой на целый стадий. Скотобойни у нас вынесены далеко за город. Я запретил продавать рыбу и мясо в пределах стен, чтобы не разводить заразу, но готовую еду продавать не запретишь. В городе особенно не наготовишь, люди по большей части на улице питаются. Вот и здесь даже подобие помпейской термополии появилось, с раздачей и постоянным подогревом еды. А еще появились полотняные пологи, под которыми стоят столики, и обедают люди. В сторону уличных кафе и повела меня Клеопатра, аппетит которой внушал мне некоторые опасения. Мы ведь только что плотно поели. Впрочем, эта егоза двигается с такой интенсивностью, что сжигает любое топливо, попавшее в ее маленький животик.

— Нам сюда, — потащила она меня в неприметное заведение, обдавшее нашу компанию сложным сочетанием запахов. — Закажи ягнятину, жареные бараньи мозги и долму. Тут она даже лучше, чем во дворце.

— Да ты откуда все это знаешь? — удивился я. — Ты что, тут была?

— Была, конечно, — кивнула Клеопатра. — Мне мама разрешает погулять, когда я пятерку получаю.

— И кто тебя сопровождает? — выдавил я из себя, оглушенный этой новостью.

— Тарис с охраной, — ответила Клеопатра, налегая на нежное, рассыпающееся на волокна мясо. Она прошамкала набитым ртом. — Мама ему приказала, и он меня вместо тебя гулять водит. С ним тоже весело. Ты вот знаешь, где Гнилые дворы находятся? А я теперь знаю!

Мне подали долму, которую я же и принес в этот мир, но аппетит что-то совсем пропал. Я бросил на стол драхму, мигнул охране, которая в момент растащила все с тарелок, и повел довольную Клеопатру в сторону рынка. Я судорожно пытался понять, что происходит, но не получалось никак. А вдруг это случайность? Нет, я давно не верю в случайности. Мне так пытаются показать, что разгадали мою игру? Хорошо, а зачем? Или это просто глупый прокол? Не верю, Креуса слишком хитра для этого.

— Мама сказала, что Тарис достойнейший муж, — заявила вдруг Клеопатра. — И что он очень хорошо справляется со своей службой. Она думает, что из него выйдет прекрасный диойкет, когда дядя Акамант совсем старенький станет.

— Вот даже как? — задумался я.

Ничего себе, прогулочка получилась. Креуса подыгрывает мне? Показывает, что признает мой выбор? Обозначает еще один элемент для нашей договоренности? Или так она перетягивает моего человека на свою сторону? М-да, простоват я, рожденный в семье советских интеллигентов, для того чтобы тягаться с природной царевной. Ладно, посмотрим, куда кривая вывезет.

— Рынок! — взвизгнула Клеопатра, ткнув пальцем в трехэтажную громаду, занимающую целый квартал. Толпы народа входили в одну его дверь и выходили из другой. — Пошли скорее!