Поступь молодого бога

Глава 22

Год 13 от основания храма. Месяц седьмой, Даматейон, богине плодородия и сбору урожая посвященный.

Следствие затянулось на несколько недель, и даже я сам удивился, какая толпа народу оказалась замазана в дерьме этого заговора. На прием Креусы пришла едва ли треть мятежников, только самые главные. А ведь были еще слуги, приказчики, мелкие и средней руки писцы. Палачи трудились круглосуточно, добывая информацию, которую потом сравнивали между собой дознаватели, жрецы Немезиды, Ищущей Истину. Те, у кого рыльце оказалось в пушку, попытались бежать морем. Их снимали с кораблей, вытаскивали из-под мешков в трюмах и даже ловили, когда они пытались уйти на рыбацких лодках. У меня уже и подвалы закончились, а людей все волокли и волокли. Больше сотни человек получилось.

Впрочем, были и те, кто, узнав про заговор, первым делом побежал доносить. И они, пересидев дома свой короткий страх, теперь ходили гоголем, выпятив грудь, на которую я повесил какую-то специально придуманную для них медальку. Купцы жаждали передела торговых маршрутов и квот, а приказчики, которые настучали на хозяев, не без оснований ждали получения богатого наследства. Ахирам пойдет на крест, его семья до конца своих дней будет ловить рыбу и пасти коз, а бывший слуга станет тамкаром и поведет царский караван к озеру Чад, получая свою законную долю. Он знает там каждый куст, ведь он столько лет верой и правдой служил хозяину.

Донесли на своих начальников и писцы, надеясь занять их места. И они тоже получат положенную награду. В общем, в столице шел многодневный кровавый карнавал, развлекавший чернь не хуже скачек. А вот Креуса, выступившая свидетелем на суде, вызывала теперь у понимающих людей только панический ужас. Выглядело ведь все это так, как будто разыграли мы с ней эту комедию. Сначала длинная размолвка, в которой она поманила к себе всех недовольных. А когда недовольных пересчитали по головам, то спровоцировали их на бунт и прихлопнули одним коротким, точным ударом. Никто даже и подумать не мог, что это именно я, так и не научившись за две жизни понимать женщин, от души наломал дров. Живу с человеком, продуктом своего времени, а все еще подхожу к нему с меркой двадцать первого века. Глупость несусветная, конечно. Спасибо Кассандре и Тарису, разгребли за меня.

— Надоело все! — сказал я, когда суды закончились, и я, ко всеобщему изумлению, помиловал всякую мелкую шелупонь, которая знала про заговор и выжидала, как дело повернется. — Пусть едут на десять лет в медные шахты без права на помилование. Хватит уже крови!

Впрочем, тут я загнул, крови почти не было. Казнь на кресте кровопролития не предусматривает. А вот с одним ушлым товарищем из Фив срочно нужно что-то решать, и при этом как-то умудриться не нарушить наших договоренностей с Рамзесом.

Второй слуга Амона проснулся от того, что на него вылили кубок пива. Он всегда ставил его рядом с собой, вдруг ночью захочется пить. Пить не хотелось, зато дико болела голова, где нарастала пульсирующая боль. Огнем горел висок, куда пришелся удар, а еще болели руки, безжалостно стянутые веревкой, и саднил рот, в который засунули какую-то вонючую тряпицу. Он не мог пошевелиться, потому что его намертво примотали к узкой кровати. Он лежал на животе, повернув голову набок, и едва мог вздохнуть. Ему было ужасно неудобно, да и пиво промочило постель своей липкой, мерзкой жижей. Рамсеснахт замычал, но тут же ощутил на своей шее леденящий холод кинжала.

— Тихо! Тихо! Тихо! — услышал он успокаивающий шепот. — Ты чего это разошелся, дружок? Если твоя возня разбудит даже кошку, мне придется перебить всех, кто сейчас спит в этом доме. И твоих жен, и детей, и слуг. Поэтому не шуми, жрец. Мы с тобой просто поговорим, а потом я уйду. Если понял, моргни.

Рамсенахт глупо заморгал, пытаясь разглядеть того, кто посмел разбудить его таким жутким образом. Он скосил глаза в сторону, но лица обидчика так и не увидел, оно закрыто платком. А вот рядом… Рамсеснахт снова замычал в ужасе. Голова купца Ахирама лежала на расстоянии ладони от него, оскалив зубы в смертной муке. Ее поклевали птицы, но она неплохо сохранилась, благоухая запахом тлена, соли и меда.

— Я буду говорить, ты будешь слушать, — сказал тот, чье лицо было закрыто платком. — Если будешь шуметь, выколю тебе глаз. Итак, кто я? Я Безымянный. Ты должен был слышать обо мне. Я един во многих лицах, и я служу Богине Справедливого Воздаяния. Дальше! Сегодня ты не умрешь. Моя душа пребывает в печали, но такова воля высших. Твой земной путь еще не закончен. Ты совершил зло, и ты заплатишь за это, жрец. Завтра ты сядешь на корабль и поплывешь в Пер-Рамсес. Ты припадешь к стопам повелителя и будешь умолять, чтобы он позволил тебе оставить свой пост и удалиться в поместье. Там ты сможешь прожить до старости, если не сделаешь еще какую-нибудь глупость. Я ухожу, а ты лежи до утра и думай. Ты можешь поговорить с тем, кого подбил на измену, но он тебе не ответит. Его душа сейчас в Тартаре, и это именно ты его туда отправил. Ты, конечно, можешь проявить отвагу и не послушать меня, но тогда я приду опять, но уже в новом обличье. Это может быть мужчина, женщина, ребенок или старик. Это все равно буду я. И тогда я уже не стану с тобой разговаривать. Ты умрешь очень плохой смертью и будешь страдать каждое мгновение, пока твои глаза видят свет. А потом умрут все, кто тебя любит, и кого любишь ты. Я зарежу даже твою кошку, если ты хоть раз ее погладил. Прощай, жрец. Надеюсь, ты станешь немного умнее, чем был до этого.

Свет лампы потух, и гость вышел из спальни. Раздался шорох на крыше. Безымянный ушел тем же путем, каким и пришел. Рамсеснахт осознал вдруг, насколько он слаб и уязвим. У него ведь даже стражи нет. Ни к чему это здесь, в Стране Возлюбленной. Кто посмеет поднять руку на особу такого ранга! Жрец зажмурил глаза, чтобы не видеть больше жуткой засоленной башки рядом с собой, но он продолжал ощущать ее мерзкий холод. Безымянный, уходя, заботливо подсунул ее к самому лицу, нос к носу. Рамсеснахт сжал зубы в бессилии, он ведь даже не может утереть слез, что текут по его щекам. А еще под ним расплылась постыдная лужа, и с этим он тоже ничего сделать не может. Ему долго придется так лежать, до рассвета не один час.

Пару месяцев спустя. Пер-Рамзес. Египет.

До сих пор этот разговор вспоминаю. В тот день после некоторых размышлений я решил совершить маленькое чудо. Бог я или не бог, в конце концов. Дело было так.

— Государь!

Кассандра зашла в свой обычный понедельник, держа в руках кипу бумаг. Обычно она без них приходила, потому как памятью обладала исключительной. Но, видимо, сегодня у нее просто какой-то завал случился. Она явно хотела поработать, но было уже поздно. Я всерьез настроился на чудеса, почувствовав себя Дедом Морозом.

— Ты знаешь, Кассандра, — сказал я ей, пристально глядя в глаза. — Мне сегодня во сне Великая Мать явилась. Вот прямо как тебя ее видел. И она сказала, что ты прощена. Она когда-то, очень давно наложила на тебя проклятие, и двое твоих мужей погибли. Проклятия больше нет, твой третий муж подарит тебе дитя.

Знаете, есть такие женщины, которые говорят на каждом углу, что замуж они не хотят, и что детей они не хотят тоже. Что все мужики козлы, а от детей одна морока. Вот и Кассандра стала понемногу походить на таких, заведя для верности двух кошек. Только вот ни хрена она, оказывается, не такая. Я смотрю в огромные ореховые глаза, точно такие же, как и Креусы, и вижу, как они наливаются соленой влагой. Я вижу, как мелко задрожали губы, и слышу, как негромкий всхлип переходит в истошный плач. Бумаги разлетелись по всему кабинету, никому не нужные, а Кассандра уткнулась мне в плечо, содрогаясь от рыданий. Ее хватило минут на десять. Она вроде бы успокоилась, но потом из глаз снова начали литься слезы, а я терпеливо гладил ее по плечам и шептал на ухо какую-то успокаивающую чушь.

— Разводы разреши, государь, — отчеканила она, всхлипнув на прощение и утерев последнюю слезинку. Если бы не распухший нос и не красные глаза, сроду бы не подумал, что она рыдала почти час.

— Тебе зачем? — растерялся я.

— Замуж хочу, — резонно пояснила она. — На один день разреши, потом можешь снова запрещать.

— Да я тебя не тороплю, — удивленно посмотрел я на нее. — Присмотрись, выбери…

— Одного дня хватит, — уверила она меня и пулей выскочила из моего кабинета, так и оставив на ковре разбросанные бумаги с грифом «Совершенно секретно».

К моему удивлению, ей и впрямь одного дня хватило с лихвой. Уже к обеду объявил о расторжении брака один трибун из второго легиона, и она тут же выскочила за него замуж. Никогда не думал, что в результате развода могут быть счастливы все, но Кассандра выплатила его жене такие отступные, что та просто рыдала от счастья, понимая, что обеспечена до конца жизни. Этот мужик Кассандре, оказывается, давно нравился, да и она ему. Между ними такой электрический ток пробегал, что об этом судачил весь Энгоми, по своему обыкновению делая ставки, когда великая жрица все же сдастся. Причем не если, а именно когда. Вариант «если» никем всерьез не рассматривался. Об этом даже Клеопатра с Береникой знали, но ничего не сказали родному отцу. Такие вот дела… Никогда мне женщин не понять. Загадка они для меня.

Впрочем, это с женщинами у меня не очень, но зато чувство юмора о-го-го! Всем на зависть. Видели бы вы лица простонародья и портовых писцов в Пер-Рамзесе, когда моя гексера причалила прямо у царского дворца. Позади меня плыл корабль пограничной стражи Египта, под завязку набитый лучниками. И им явно не по себе, потому как кормовая баллиста все это время была недвусмысленно направлена в их сторону. Рамзес знал, что я приеду, и согласился на этот небольшой перфоманс, видимо, тоже обладая некоторой толикой юмора. Лаодика потом рассказала, как он давился смехом, видя ужас на лицах своих сановников, которые докладывали ему о моем прибытии. Здесь такого не могло быть, потому что не могло быть никогда. Цари не ходят друг к другу в гости, просто заглянув на огонек. Почему? Да потому что гладиолус. Точка. В размеренной, наполненной бессмысленными ритуалами жизни этого мужика такой визит, определенно, событие века. Он тот еще бунтарь, оказывается.

— Ты отказался от церемонии встречи, — спросил Рамзес, когда мы расположились в беседке, стоявшей в глубине дворцового сада. — Почему?

— Мне нет нужды подчеркивать свое величие, — усмехнулся я. — Я приехал к тебе в гости как обычный человек. Как будущий родственник, если хочешь. Мой сын сейчас знакомится с невестой. По-моему, они нашли общий язык.

— Хенут-Тауи еще очень мала, — сказал Рамзес. — Ей всего десять. Но ты можешь забрать ее с собой. Ей нужно будет привыкнуть к вашим обычаям и научиться языку. Это займет время.

— Заберу, — кивнул я. — Обещаю, она будет окружена почетом в Энгоми. Я и сам хотел попросить тебя об этом, как о знаке нашей дружбы.

— У меня остался вопрос, — лицо Рамзеса на мгновение окаменело. — Как ты это сделал? Я говорю сейчас про молнию и при второго жреца Амона. Я ведь чую, что без тебя там не обошлось.

— Молния — это промысел богов, — с серьезным видом сказал я ему. — Я не могу вызвать молнию. Она либо есть, либо нет. Но я иногда могу догадаться, куда именно молния ударит. Понимаешь?

— Ах, вот оно как, — задумался Рамзес. — Полезное знание. Лучше даже, чем изображение земель, которое ты мне подарил. Ну а жрец?

— Он организовал заговор, — пояснил я. — Мне пришлось казнить два десятка человек и еще сотню отправить в рудники. Я не мог не наказать его. Но я помню нашу договоренность. Я не своевольничаю в твоих землях. Его всего лишь напугали, но как с ним поступить, решать тебе. Мои люди передадут твоим записи допросов. Ты увидишь, что он виновен.

— Хорошо, — небрежно кивнул Рамзес. — Если это так, то я полагаю, полученного наказания будет достаточно. Для такого человека, как он, ссылка и унижение хуже любой казни. Поверь, я очень хорошо его изучил. Да и казнь такого знатного жреца — не самый благоразумный поступок. От этого мне будет куда больше вреда, чем пользы.

— Решать тебе, — развел я руками. — Но я бы казнил. Это очень умный и опасный враг. И он непременно вернется, если будет такая возможность. Но это всего лишь мое мнение, — спешно поправился я, видя поджатые губы фараона. — Безусловно, ты волен сам казнить и миловать своих слуг.

— Безусловно, — брюзгливо согласился он. — Кстати, зачем ты уничтожил страну Ашшура? Чем они тебе помешали?

— Они посмели ограбить мой караван, — ответил я. — А еще лет через двести ассирийцы стали бы самой страшной силой в этом мире. Весь Восток оказался бы под ними, залитый кровью.

— И Страна Возлюбленная? — глаза Рамзеса расширились.

— Ненадолго, — ответил я. — Им пришлось бы уйти. Слишком много земли они тогда захватили, и слишком многие их ненавидели. Они откусили кусок, который не смогли проглотить.

— Вот даже как… — рассеянно произнес Рамзес. — Значит, тебе все-таки ведомо будущее…

— Будущее уже изменилось, — ответил я. — Когда мы узнаём о нём, нарушается предопределенный ход событий. Человек не песчинка перед вечностью. Он сам творец истории, потому что у него есть свобода воли.

— Так учат слуги Сераписа, — поморщился фараон. — Жрецы моей страны в ярости. Эти идеи рушат все, на чем стоит эта земля. В головах простонародья появляются неподобающие мысли, а это недопустимо. Удел низших — плодиться, трудиться и почитать власть. Они не должны думать о чем-либо еще.

— Лучшие мои воины еще недавно пахали землю и пасли баранов, — сказал я. — На место чати — у нас он называется диойкет — я назначил мужа, выросшего в нищем селении. Он был пастухом, но скоро станет моим зятем. Командующий войском Талассии — сын рыбака из Дардана. И он женат на сестре моей жены. Просто потому, что он полезный человек. Один из богатейших купцов Энгоми — бывший раб из Сиппара, а множество писцов в моем дворце выросли в крестьянских семьях. Все они были бы чернью, если бы не их воля и желание возвыситься.

— Как ты узнаешь, кого нужно возвысить? — впился вдруг в меня взглядом фараон. — Ты не можешь знать всех писцов, и неизбежно на самых доходных местах вскоре окажутся чьи-то зятья и сыновья.

— Экзамены, — пояснил я, но на лице его я вижу только непонимание. Этого слова он не знает. — Чиновник, который хочет получить следующий чин, выполняет разные задания. Например, рассказывает законы и правила, по которым мы живем. Или как нужно управлять царскими землями. Его начальник дает ему рекомендацию, где честно пишет о его сильных и слабых сторонах. Без этой рекомендации его к экзамену не допустят.

— Ага! — азартно уставил на меня палец Рамзес. — Вот тут-то все и произойдет. Толковый человек рекомендацию не получит вовсе, зато чей-то сын окажется так хорош, что и не выговорить.

— Да, это возможно, — признал я. — Поэтому приходится следить за людьми. У нас не наследуют должности, это запрещено отдельным законом. А сыновья и зятья не могут служить там, где служит их родня. За ложную рекомендацию можно потерять пост. Хотя ты прав, даже так они умудряются двигать своих.

— Это все равно лучше, чем ничего, — задумчиво произнес Рамзес, добела сцепив узловатые пальцы. — У нас семьи жрецов столетиями сохраняют за собой должности. И даже я ничего не могу с этим поделать.

— Один фараон у вас как-то попробовал, — тонко намекнул я. — Его звали Эхнатон, и у него получилось.

— Ты говоришь про отступника? — Рамзес даже вздрогнул. — Мы не называем его по имени, да его уже никто и не знает. Даже мне было непросто найти хоть что-то, кроме туманных слухов. Они еще живы в старых жреческих семьях. Я все знаю о нем и не хочу себе такой судьбы. Он давно умер. Память о нем проклята, а его сердце сожрал зверь Амит. Никому не избежать суда Осириса, и там придется ответить за свои грехи.

— Только если Осирис — твой бог, — усмехнулся я. — Я вот на этот суд не попаду. И мой сын тоже. Мы не приносим жертв Осирису, поэтому у него нет власти над нами.

— Ты к чему ведешь этот разговор? — Рамзес даже побледнел. — Я не отрекусь от веры своих предков! Я знаю, что есть вечность после смерти. Я проживу добродетельную жизнь, и тогда мое сердце не перевесит пера Маат. Сорок два судьи признают меня праведником, и я по праву займу свое место среди других богов.

— Конечно, — я примирительно поднял перед собой руки. — Делай, как считаешь нужным. Ну а вот я верю в то, что мертвый враг уже не воткнет тебе нож в спину.

— Да, — поморщился Рамзес. — Мне докладывали, как ты разобрался со своими врагами. Говорят, в Энгоми вороны уже не могут летать. Они обожрались человечины. Дикари вы все-таки. У нас знатные люди, приговоренные к смерти, могут выпить яд и умереть в кругу семьи.

— А незнатные? — фыркнул я.

— А незнатных мы просто бросаем священным крокодилам, — отмахнулся от меня Рамзес. — Кому до них есть дело!

— Великий голод не за горами, брат мой, — наклонился я к нему. — Тогда придут большие потрясения, и все будет не так, как прежде. Враги ударят со всех сторон. Я не могу оставлять за спиной предателей. Это грозит гибелью и мне, и стране.

— А что будет с нами? — голос фараона дрогнул на мгновение. — Что будет со Страной Возлюбленной?

— Да ничего особенного не будет, — пожал я плечами. — Так ведь уже было не раз. При Мернептахе Нил не разливался три года. Ну, подумаешь, снова умрет половина населения. Бабы новых нарожают. Вы же примерно так рассуждаете?

— А… со мной что случится? — голос фараона опять дрогнул.

— Я ведь тебе уже говорил, — напомнил я ему. — Тридцать лет правь спокойно, а потом бойся каждого шороха. Тебя попытаются убить.

— Но ведь теперь, — задумчиво произнес он, — я могу все изменить. Так учит Серапис?

— Ага, — ответил я, некультурно сплевывая в ладонь длинную косточку. — Финики у вас замечательные. К нам только сушеные везут.

— При чем тут финики? — Рамзес посмотрел на меня расширенными глазами, словно пытаясь найти связь между его смертью и расставленной на столе закуской.

— Да ни при чем, — честно ответил я. — Просто люблю свежие финики. Нечасто поесть удается. Не растут они у нас.

— Понятно, — лицо Рамзеса снова окаменело. — Мы-то пройдем это испытание. Мы знаем, каково это, когда не разливается Нил. Каждый седьмой год именно таков. И с большим голодом справимся тоже. Он приходит к нам дважды за сотню лет. Мы уже ставим водяные колеса. Даже если Нил не разольется, поднимем воду и польем огороды. Посеем чечевицу и горох, они хранятся очень долго. Так что боги не оставят нас и в этот раз. Но вот как будешь спасаться ты, на своих скудных землях?

— Рыба, ячмень, репа, бобы, — ответил я. — Когда наступит год без лета, я не стану сажать пшеницу. Она просто вымерзнет.

— А когда он наступит? — впился в меня пристальным взглядом Рамзес.

— Это мне неизвестно, — честно ответил я. — Я просто знаю, что он придет, и все. И вот тогда всем нам придется очень тяжело. Опять голодные люди побегут туда, где еще есть еда. Готовься к новым войнам, брат. Ты слишком рано спрятал свой доспех. Поверь, он тебе еще пригодится.

— Я всегда готов к войне, — невесело усмехнулся Рамзес. — Скажи, брат мой, что ты хочешь получить в виде ответных даров? Твои мастера так искусны, что я пребываю в некотором затруднении.

— Покажи мне великие пирамиды, — не задумываясь, ответил я. — Ведь они сейчас покрыты белоснежной штукатуркой, а их вершины — позолотой. Это так?

— Конечно! — кивнул удивленный Рамзес. — Мы тщательно ухаживаем за усыпальницами великих царей прошлого.

— Я хочу это увидеть, — счастливо улыбнулся я. — Всю жизнь об этом мечтал.

Конец книги.