Пособие по выживанию для оборотней

Глава 5. Письмо из прошлого

Sen minkä taakseen jättää, edestään löytää[9].

Туомас быстро понял свою ошибку. Не имея даже намека на план, он забрался с набитой вещами сумкой в пригородный автобус, привалился к окну и погрузился в беспокойный, тяжелый сон.

Он стоял по колено в вязком, ватном тумане на опушке леса, глядя, как мимо проносится серая тень. Волк мчался так близко, что Туомас мог слышать его дыхание, видел оскаленные влажные клыки, с которых капала в траву тягучая слюна. Зверь не заметил его, увлеченный погоней, — и тогда Туомас понял, что волком был он сам. Первая ночь позади — но впереди ждало еще две Луны.

Водитель растолкал его на подъезде к столице. Взъерошенный, ошеломленный спросонья Туомас вывалился из автобуса и рванул в ближайший природный заповедник, который хорошо знал еще со времен школьного увлечения хайкингом. Все как в старые добрые времена: туристический центр «Халтиа», багрянец закатного солнца за чередой уходящих в небо сосен, тихий плеск чистейшей озерной воды. Мир одаривал его красотой — безвозмездно, безгранично. Свернув с центральной аллеи, он углубился по едва заметным тропкам дальше в заповедник и остановился, лишь дойдя до самой восточной части — заросшего камышом и осокой Белого пруда, как можно дальше от туристических маршрутов. От усталости мысли путались, и, когда стемнело, Туомасу почудилось, что он наконец в относительной безопасности.

Очнувшись утром совсем не там, где остались надежно подвешенные на дереве сумка и рюкзак, Туомас осознал, как сильно промахнулся, выбрав по наитию знакомый заповедник. «Нууксио» — самый популярный парк на юге Суоми. Здесь свободно катались по маршрутам велосипедисты, семьи снимали домики, для посетителей оборудовали караванный кемпинг и даже проложили дорожки для инвалидных колясок! Последнее место на земле, где стоит рыскать по ночам в обличье голодного волка, — и тем более не подходящее для того, чтобы незамеченным пробраться обратно к схрону с вещами.

Найдя указатель, он убедился, что хотя бы не оказался по другую сторону автомобильной дороги, пересекавшей заповедник. Едва не спугнув совершавшую утренний моцион пожилую пару, Туомас вернулся к Белому пруду. В восточной части «Нууксио» не было пешеходных или иных маршрутов, но теперь это служило слабым утешением.

Изнемогая от боли в заново сросшемся теле, он выкупался, оделся и перетащил вещи на палаточное место у Черного озера, горько усмехаясь «разнообразию» названий. Туомас твердо решил перебраться подальше от густонаселенной части страны, так что ему предстояла последняя ночь в прекрасном Нууксио.

Он чувствовал голод… дикий, раздирающий изнутри, неутолимый голод, который гнал его дальше, дальше сквозь заросли лещины и жимолости, по отполированным каменным плитам, мимо болот и торфяных островков посреди бесконечной водной глади… Голод гнал его все дальше, и с каждым шагом глаза застилала кровавая пелена.

После возвращения в человеческий облик история повторилась — едва приоткрыв глаза, он понял, что утренний пейзаж ничем не походил на вечерний.

— …Мне кажется, там внизу кто-то есть, Хенрик, — женский голос звучал приглушенно, смешанный с шелестом листвы и неистовым клекотом голодных чаек.

Говорившая шла не одна. Туомас спросонья вздрогнул, не решаясь пошевелиться. Он лежал в глубоких зарослях осоки у самой воды; над головой опасно нависали поросшие мхом валуны, будто завидуя врезавшимся в голубизну неба прямым, как стрелы, соснам. Тропинка тянулась выше по склону, и оставалось только надеяться, что никому из проходившей компании не придет в голову спускаться по камням вниз.

— Вечно тебе кажется, sisko[10]. Ну кто рискнет сломать себе шею, ты видела, какой крутой спуск? Там даже палатку поставить негде, сплошь камыши. Идем, пора выбираться отсюда. Из-за тебя мои кроссовки…

— Хватит уже ворчать, как две совы! Где этот чертов стыковочный маршрут? Вы обещали мне настоящий замок! — откликнулся капризный женский голос номер два.

— Это функционализм, так что не надейся на башенки и галереи.

Туомас еле дышал, подслушивая разговор. Компания благополучно продолжила путь, но реши они спуститься хоть немного — непременно бы заметили голое тело на фоне зелени. Он отлично помнил карту «Нууксио» — стыковочная тропа лежала сильно на северо-запад от его стоянки; все тело ломило от боли, и мысль о том, что брести до Черного озера придется минимум пару часов, не прибавила радости.

Живот скрутило приступом острого голода, и Туомас невольно вернулся мыслями к… Что это было? Воспоминание? Сон? Он действительно видел все эти заросли и болота — или искаженное трансформацией сознание играло с ним в опасные игры?

Перебравшись на новое место, Туомас обнаружил, что еды для человека у него не осталось — притащив на себе почти десять килограммов мяса, он в последний момент запихал в сумку несколько снеков, которые вчера же и прикончил. Подхватив рюкзак, он двинулся в долгий путь к летней кухне, которую помнил еще со школы, — огромный деревянный зал с широкими скамьями, прямоугольный зев камина у дальней стены и восхитительный суп из лосося с зеленью и сметаной… Рот наполнился слюной; несмотря на ломоту в суставах, Туомас ускорил шаг в надежде пересечь половину заповедника за пару часов.

До летней кухни он добрался к обеду. Увидев толпы людей, Туомас посчитал в уме дни недели — суббота — и вздохнул, решив наслаждаться человеческим обществом, пока еще можно. В центре страны заповедники раскинулись на сотни квадратных километров: можно бродить сутками и не встретить ни единой души.

Именно то, что нужно, так ведь?

Он закинул на плечо сумку и встал в небольшую очередь к прилавку с едой, в нетерпении скользя голодными глазами по большой грифельной доске с меню.

— Выглядит серьезно. Надолго тут?

Туомас не сразу понял, что девушка обращается к нему, и вздрогнул, когда обнаружил ее совсем рядом. Человеческий слух обмануть легко, но волка не обманешь — по запаху он понял, что это она едва не нашла его нагишом рано утром.

Секунду Туомас раздумывал над тем, чтобы огрызнуться и прогнать ее.

— Уже уезжаю, — он с сожалением пожал плечами. — Напоследок решил предаться чревоугодию. А ты?

Вот она, роковая ошибка — «А ты?». Он обернулся.

На него смотрела снизу вверх рыжая веснушчатая бестия: серо-голубые глаза искрились весельем, коротко стриженные вихры торчали в разные стороны то ли по прихоти ветра, то ли в результате хитроумной укладки. Она с интересом смотрела на его распухшую от вещей спортивную сумку и самый обычный, не туристический рюкзак. Из карманов ее мешковатых походных штанов торчали телефон, помятая карта заповедника, расческа и деревянная ложка.

— Мы только на пару дней, — она улыбнулась, и летнюю кухню словно озарило дерзкое, беспощадное солнце. — Пошли за наш столик.

Так Туомас вместе с ухой и двойной порцией картофеля карри оказался за столом с Хенриком, его сестрой Сату и ее подругой Анникой. Хенрик и сестра все время дружески ворчали, Анника лишь закатывала глаза, а Туомас, жадно поглощая наваристый суп, наслаждался почти забытым ощущением принадлежности к людскому племени.

— Туомас, куда ты теперь? — напротив него Сату в пять минут склевала свою калитку[11] и теперь потягивала горячий ягодный морс.

«Никуда. Куда-нибудь. Подальше от мира. От вас». Он проглотил еще ложку, медля с ответом.

— Обратно в Турку. Отпуск закончился, пора за работу.

— Ты выглядишь бывалым хайкером.

Она так беззастенчиво с ним флиртовала, что Туомас невольно умилился. Бывалый хайкер — тот, что с палаткой, горелкой, окутанный облаком репеллентов и таскающий на себе котелок, но точно не взъерошенный чувак в городской одежде и спортивной сумкой через плечо.

— Со школы хожу в походы. Люблю сюда возвращаться.

На пути к выходу Сату с комментариями от Хенрика рассказывала о своей учебе в Хельсинском универе, о старенькой мазде и мечтах поехать в Исландию на все лето. За болтовней они дошли до «Халтиа», где Туомас не без труда начал прощаться. Автобус уже подошел.

— А телефон? — укоризненно посмотрела Сату и достала свой айфон. — Диктуйте, сэр Хайкер.

Туомас вздрогнул, но послушно продиктовал номер. Усевшись на сиденье в автобусе, он увидел, как Сату прикладывает смартфон к уху, и тут же ощутил в кармане вибрацию. Несколько секунд он бездумно таращился на черные цифры, после чего нажал отбой и заблокировал абонента.

За следующий месяц он не только накупил всего, что полагалось «бывалому хайкеру», но и проверил несколько заповедников в юго-восточной Суоми, стараясь не думать о том, что, возможно, придется забираться дальше на север. Он почти решил остаться в «Патвинсуо» до самой зимы, понадеявшись на многочисленные заповедные зоны, недоступные для туристов половину года, — но оказалось, что в середине июля закрытое как раз открывалось для всех желающих.

Наконец Туомас перебрался в «Линнансаари», заповедник у самой границы с Россией.

В детстве мир Туомаса состоял из островов: земля была плоской, вода делила ее на большие осколки с неторопливыми паромными переправами и легкими лодочками, сновавшими туда-сюда каждый день. Он не представлял, как можно ехать целый день и не пересечь ни единого моста, ни единого пролива; позже, побывав на Большой земле, он долго привыкал к тому, что земли больше, чем воды, и озера казались ему запертыми в тесных объятиях суши водоемами.

«Линнансаари» напоминал о доме. Заповедник состоял из множества больших и маленьких островов, и водные тропы здесь считались такими же маршрутами, как и пешеходные. За неделю он обследовал самые маленькие и закрытые для посещений островки, выбирая подходящий и чувствуя глухое сопротивление зверя внутри.

Волки не слишком любят плавать, а из книги Найджела Туомас узнал, что оборотни и вовсе держатся от воды подальше. Это его вполне устраивало; выбрав подходящий кусок суши вдали от кемпинговых зон, Туомас арендовал на месяц одиночную байдарку и занялся остальными пунктами нехитрого плана.

Он заблокировал Сату в телефоне, но так и не смог выкинуть из головы. Ее лицо, усеянное веснушками, являлось ему наяву и во сне, в слепящих лучах рассветного солнца и в багряной ряби воды на закате. Когда-то Кирси казалась ему той самой, нужной и единственной, но за прошедший месяц он едва ли подумал о ней хоть раз, а ведь они встречались больше двух лет. Тут же какая-то еле знакомая девчонка, и вот — он не может выкинуть ее из головы. Потому что она другая, открытая и радостная, или потому что он уже готов лезть на дерево от одиночества? С каждым днем укреплялся внутри глухой протест: он поставил крест на всей жизни из-за слов какого-то англичанина и его дурацкой книжки. Кто сказал, что они правы? Кто сказал, что выхода нет?

Мысли о Сату придали ему сил. Ночуя то на одном острове, то на другом, он каждый день возвращался в туристический центр ради интернета — и жадно бросался на поиски. Толком ничего не найдя на финском, переключился на шведский, а потом и на русский — именно русские сайты оказались кладезем странных, подчас бредовых текстов, связанных с оборотничеством.

Вовкулаки — так называли на Руси ему подобных. Туомас едва успевал записывать рецепты излечения: перекувырнуться через плетень (что это?), через топор, через огонь или пень, в который воткнули непременно двенадцать ножей. Надеть снятый до превращения пояс, накрыть одеждой, накормить благословленной едой или хлебом, напоить сывороткой (какой?), услышать звон колокола и — самое прекрасное, по его мнению, — ударить волка вилами между глаз.

Некоторые утверждали, что достаточно просто позвать по имени.

Туомас отбросил вилы и плетень, колокола и пояс и понял главное: чтобы хоть что-то проверить, он должен обрести контроль над волчьим телом. Не через два десятка лет, как утверждало «Пособие по выживанию…», а прямо сейчас.

Первым делом он купил подержанную видеокамеру, за которой пришлось мотаться на автобусе до самого Миккели. «Пособие…» настойчиво намекало на душевные травмы при просмотре записей превращения, но Туомас не верил в страшилки, поэтому взял побольше строительного скотча и приготовился увидеть, что же с ним происходит на самом деле.

Кончилось рецептурное снотворное, и немедленно вернулись кошмары. Ханна и Сату, родители, Уве, армейские товарищи Аксель и Мика — каждого из них он видел истекающим кровью, умоляющим, тянущим руки к безжалостному зверю, которым был он сам. Голод сжигал его каждую ночь, и Туомас приучился плотно ужинать, несмотря на тяжелый сон и отрыжку по утрам. Каждый раз, вылезая из промокшего от пота спального мешка, он клялся, что никогда не допустит, чтобы сны стали реальностью, и запрещал себе думать о том, что они могли оказаться вещими.

Он ушел, чтобы ничего из этого не случилось. Он ушел, но не перестал бороться.

Дни состояли из медитаций, плаваний «на материк» за едой и питьевой водой и поиска новых дыхательных практик. Он учился не спать, очищая сознание от любых мыслей; делал глубокие вдохи, задерживая воздух в легких, насыщая все тело кислородом, и только секунды спустя отпускал обратно. Он пытался контролировать сны, но получалось с трудом — сознание пасовало перед кровожадными видениями, которые посылал зверь. Туомас не сдавался: от того, как скоро он сможет управлять своим новым телом, зависела вся его жизнь.

Вечное одиночество или шанс на возвращение к людям.

В первую Луну в «Линнансаари» он привязал лодку в зарослях, уверенный, что волк в воду не полезет. Палатку и спальник вместе с остальными вещами подвесил на сосне у воды, с трудом сумев перекинуть веревку, чтобы подтянуть вещи. Одежда и вода дожидались утра в пакете среди зарослей камыша. Наевшись до отвала мексиканскими лепешками, Туомас голышом закрепил высоко над головой камеру, примотав к ветке скотчем, разложил мясо и улегся прямо на россыпь хвойных иголок посреди своего маленького островка.

Он знал, что должен очистить разум и глубоко дышать, но вместо этого думал только о том, что вой может привлечь смотрителей, которые поплывут спасать обезумевшее животное. Вдох-выдох, вдох-выдох… Воображение рисовало ему смерть от ружья, в еще худшем случае — выстрел снотворного. Вдох-выдох, вдох…

Туомас постепенно замедлил дыхание и подумал, что пуля — это не худший вариант из двух, потому что едва ли его будут тревожить последствия.

Смазанное, серое марево перед глазами… утробное чавканье совсем рядом, еще, еще… Голод, спазмы, от которых хочется перевернуться на спину и кататься с глухим воем.

Кто это рядом? Или не рядом, а… внутри? Кто-то говорит с ним? Кто издает эти звуки? Он заставляет себя поднять голову. Чьими глазами он смотрит? Чьи это мысли? Вокруг разбросаны обглоданные кости… Тело помнит о боли, ненавидит ее. Боль — плохо. Голод — плохо.

Он ложится и скулит, царапая землю когтями; с зубов падают ошметки мяса и жил, капает слюна. Он помнит… он… помнит… должен…

Туомас проснулся на рассвете, точно зная, что найдет под деревом с камерой следы когтей на каменистой земле. Начало было положено.

После второй Луны он нашел в себе силы вытащить лодку и добраться до туристического центра. Каждый гребок доставлял невыносимые муки, но Туомас не мог рисковать — он потолкался на причале, купил навынос горячего морса и korvapuustit[12], послушал разговоры сотрудников у центра проката. Туристический сезон постепенно шел на спад: дети готовились к школе, родители возвращались из отпусков.

Никто не слышал его скулеж, а значит, практики работали. Туомас надеялся, что дело именно в этом. Через месяц он заставит волка заткнуться, через два — попытается провести всю ночь, не сходя с места. Приободренный, Туомас вышел погреться на парковку перед центром, потягивая остывший морс и жмурясь в лучах непривычно горячего солнца.

— Туомас! Сэр Хайкер!

Будто пойманный в силки хорек, он застыл, беспомощно моргая, пока Сату вприпрыжку бежала ему навстречу. Чуть поодаль Хенрик вытаскивал из багажника машины палатку и рюкзаки.

— Вот так встреча, что скажешь?! Разве не чудно?

Он лепетал что-то бестолковое, увлекаемый Сату дальше по тропе. Она будто и не удивилась особо, а Хенрик лишь философски ухмыльнулся, пожимая Туомасу руку. За прошедший месяц они побывали в пяти заповедниках, добрались до Ботнического залива, где расстались с Анникой, а перед началом семестра решили заглянуть в «Линнансаари». Туомас покорно кивал, пока паника внутри уступала место беспричинному восторгу.

Если, согласно русским поверьям, только и нужно, что назвать его имя, может быть…

Они сидели с Сату у самой кромки воды, пока Хенрик жарил на костре сосиски и хлеб.

— Ты не отвечал на звонки. — Сату упорно плела из тростинок косичку. — Видишь, пришлось опять встретиться.

Туомас молчал, любуясь огненными зайчиками в ее волосах — бликах от солнца на воде.

— Зато я придумал тебе прозвище.

— Какое? — глаза широко распахнулись, грозя поглотить его целиком.

— Voikukka. Punainen Voikukka[13].

Секундное молчание и затем хохот, слаще всего колокольного звона на свете. Веснушки словно путеводные звезды, и ее лицо оказалось так близко, оттесняя весь остальной мир куда-то в Вальгаллу.

— Вы там угли собрались есть?! — раздался окрик брата.

Сату вскочила на ноги и протянула Туомасу руку.

Закатное солнце медленно тонуло среди бесконечного лабиринта островов. Наевшись до отвала, Туомас то и дело смотрел на часы — он чувствовал, что именно здесь и сейчас решится его судьба. Сату сможет расколдовать его, одного ее взгляда, одного звука ее голоса хватит, чтобы разрушить проклятие.

— Ты ведь помнишь, как меня зовут?

Непонимающий взгляд, легкий смех, растворенный в шелесте камышей. Хенрик погрузился в книгу, Туомас и Сату сидели под корнями опасно накренившейся к воде ольхи и молчали.

Темнело. Зверь внутри молчал, усыпленный обильной едой. Волны тихо качали на песке байдарку, которую Туомас пригнал еще до обеда, сославшись на договор аренды. Рябь усилилась, постепенно исчезли скользившие вдоль берега лодки. С громким плеском неподалеку опрокинулась с неба скопа — и тут же взмыла обратно к облакам, сжимая в когтях добычу.

— Ты помнишь, как меня зовут?

Сату нахмурилась:

— Почему ты продолжаешь спрашивать? Это что, такая шведская шутка?

Туомас покачал головой — не стоило ему поминать Аланды[14], где так гордились автономией и государственным языком. Эйфория с каждой минутой таяла под гнетом растущей паники.

— Понимаешь…

— Если честно — нет.

— Да, я знаю. Просто… — Его взгляд невольно упал на часы.

Начало одиннадцатого.

— Ждешь кого-то? — Сату нахмурилась и посмотрела на свои часы. — Еще даже не полночь, а ты уже весь извелся. Что происходит?

«Даже не полночь…» Сердце забилось словно сумасшедшее, когда перед глазами вместо сердитого личика Сату возникло разодранное горло, сочившееся кровью, в обрамлении слипшихся, спутавшихся рыжих кудрей. Туомас вскочил как ошпаренный и бросился к байдарке.

— Туомас, что случилось? Куда ты?

— Отпусти, — он отшвырнул ее руку с утробным рыком. — Проваливай! Слышишь? Проваливай и никогда не ищи меня!

Яростно налегая на весла, Туомас смотрел строго перед собой, зная, что если поднимет глаза, то увидит, как Сату, стоя по колено в холодной воде, провожает его непонимающим, обиженным взглядом.

Как невыносимо близко он был к тому, чтобы убить ее!

Наутро он почти ничего не помнил. Сняв с дерева разряженную камеру, Туомас упаковал немногочисленные вещи, собрал кости и ошметки и яростно начал грести в сторону Большой земли, невзирая на боль в каждой клетке тела. Он ненавидел себя за наивность, а еще сильнее — зверя внутри, который только и ждал удобного момента, чтобы вырваться на волю. Туомас отдал лодку служащему, расписался в журнале аренды и быстрым шагом заторопился к выходу. Машины Сату и Хенрика на стоянке не было, но Туомас то и дело искал ее взглядом, пока не забрался в автобус, который увез его прочь от «Линнансаари».

Пришло время для нового бегства.

Осень медленно, но верно вступала в свои права: здесь, на юго-востоке Суоми, ее первые прикосновения были мягкими и едва заметными. Словно заботливая мать, она касалась зелени тыльной стороной ладони, оставляя после себя золотистые переливы, отчетливо видимые разве что на рассвете. Днем солнце исправно согревало воздух, но жара больше не возвращалась, а утром и вечером прохлада щекотала обнаженные затылок и щиколотки. Через месяц придется докупать снаряжение: спальник для минусовых температур, палатку для защиты от ветра и термобелье.

Туомас мысленно прикинул, сколько осталось денег, — их еще вполне хватало на роскошную жизнь, но сколько это могло продолжаться? Мимолетное появление Сату всколыхнуло в нем жажду человеческого общества; он уже понял, что вполне может существовать в лесах и дальше, тренируя память и постепенно забирая у зверя контроль над телом. Но это не решало проблемы одиночества.

Закинув спальник в камеру хранения, он перебрался в хостел в самом центре Хельсинки и словно заново открыл счастье бытия в социуме. Пил кофе в кофейнях, гулял по книжным, истоптал все ноги, наматывая круги между ботаническим садом, Атенеумом и блошиным рынком. Даже не встретив никого из знакомых, Туомас ощущал себя живым.

Календарь неумолимо напоминал о том, что все это временно.

Спустя неделю, разбирая рюкзак, Туомас наткнулся на вещи, которые забрал из бардачка машины Найджела. Вернувшись из заповедника, он в очередной раз искал утешения в «Пособии по выживанию…», но автор упорно стоял на том, что оборотням стоит держаться подальше от крупных городов, не привлекать внимания и не искать себе подобных. Записи с видеокамеры он так и не посмотрел — но сама мысль о том, что подобное зрелище происходит на глазах у посторонних, вызывала панику. Там, где один оборотень мог затаиться, не вызывая подозрений, двое рисковали гораздо сильнее, если что-то пойдет не так. Правда, в другой части книги автор советовал отводить новичка в Стаю, словно не замечая, что противоречит своим же словам.

Но Туомас больше не мог оставаться с тайной один на один. Каждый раз, находя в рюкзаке книгу, он злился на Найджела, который разрушил его жизнь и бросил в самый неподходящий момент. Злость уступала место стыду, а стыд — апатии, от которой спасали только прогулки да медитации, которые Туомас упорно практиковал каждый вечер перед сном. «Пособие…» не помогало, ритуалы угнетали, и с каждым днем приближался час бегства, пока он впервые за лето не вспомнил про письмо.

Сам конверт — тонкий, с напечатанной, а не наклеенной маркой — время не пощадило. На штемпеле с трудом читался год — две тысячи восьмой. Пункт назначения было не разобрать; отправитель подписал конверт убористым почерком, но чернила потускнели и стерлись на заломах. Зато сохранился обратный адрес, но Туомас так и не осилил рукописные буквы на русском, мало похожие на печатные. Имя начиналось на А; он развернул само письмо в надежде наткнуться на полное имя, и хотя бы тут удача улыбнулась ему.

Если конверт смотрелся дешево, то бумаги собеседник Найджела не пожалел — четыре года спустя плотная целлюлоза все еще ласкала пальцы, и даже желтизна кое-где казалась сродни благородной патине. Внутри обнаружился тот же убористый почерк; Туомас едва удержался, чтобы не броситься звонить Татьяне — своей знакомой в русском консульстве. Азарт и что-то более глубинное, что он не решался назвать надеждой, разгорались все сильнее.

Интуиция шептала, что собеседница Найджела знала о его болезни, но нисколько не чуралась переписки. А что это была собеседница, он понял из подписи — не в силах терпеть, разобрал-таки вычурную вязь, подглядывая в картинки с прописями из гугла.

Русскую знакомую Найджела звали Анфиса. Она жила в Петербурге, судя по адресу — в самом центре. Идею позвонить Татьяне пришлось отложить: если в письме Анфисы может быть хоть слово про оборотней, нельзя, чтобы оно попало кому-то на глаза.

Вместе с письмом нашелся и медальон, который Туомас уже видел, но благополучно про него забыл. Вырезанный из кости волчий профиль изящно вписывался в круглую оправу на совсем новом кожаном шнурке. Был ли он подарком от неведомой Анфисы, или англичанин хранил все ценное в одном месте? Туомас рассудил, что Найджел не носил амулет, и, чувствуя странную потребность согреть заброшенную вещь, с чистой совестью надел его на шею.

Хостел, даже самый дешевый, здорово сжирал деньги, поэтому Туомас перебрался в ближайший к столице заповедник, наслаждаясь остатками летнего тепла. Наученный горьким опытом, он не пытался завязать разговор с другими туристами, держался вдали от исхоженных троп и ночевал в самых отдаленных местах. Мысли о том, чтобы позвонить сестре или поискать работу, всплывали и тут же отправлялись в раздел «Подумаю об этом позже». Раз в пару дней он выбирался в информационный центр, чтобы подзарядить ноутбук и телефон, почитать новости и поискать в Сети информацию про Найджела. Англичанин, похоже, держался в стороне от новомодных социальных сетей: у него не было ни блога, ни страницы с фотографиями. Туомас поискал упоминания о Найджеле на профессиональных форумах, но так и не смог угадать, чем же тот зарабатывал на жизнь.

Чем более неуловимым оставался Найджел, тем сильнее грызло Туомаса желание откопать хоть что-то. Казалось, стоит раскрыть хотя бы частичку прошлого оборотня — и безнадежность будущего перестанет быть столь всепоглощающей. К вечеру каждого нового дня бесплодных поисков Туомас то и дело возвращался к мысли съездить в Петербург и навестить Анфису — ведь должно же быть что-то очень важное, почему Найджел хранил ее письмо столько лет.

Но как же претило быть вестником смерти для незнакомой, ни в чем не повинной женщины!

Татьяне он все же написал, попросив совета по быстрому оформлению русской визы, а буквально на следующий день его настиг телефонный звонок от сестры.

— Муру! Муру, ты слушаешь?

Туомас вздрогнул. За прошедшее лето они общались от силы пару раз, коротко и без особого удовольствия. Каждый раз в голосе сестры ему чудилась — взаправду или нет — плохо скрытая обида. Это он оказался не таким, как надо, это из-за него между ними нет прежней близости, это он теперь опасен для других и не желает лечиться.

— Ханни, как твои дела?

— Да забудь про мои дела, ты хоть знаешь, как твои? Звонили из полиции.

Туомас похолодел. Нашли его отпечатки в фургоне? Образец крови? Но у него никогда не было приводов в полицию…

Он сглотнул, смачивая пересохшее горло.

— Что… что им нужно?

— Хотят с тобой побеседовать. Следователь сказал, что ты можешь быть важным свидетелем. Муру, что ты наделал?

— Ничего. Меня же ни в чем не обвиняют, ты сама слышала. Просто свидетель. Пришли мне номер в эсэмэске, я перезвоню.

Не убежденная до конца Ханна молчала.

— Сестренка, все в порядке. У меня даже машины нет, чтобы парковаться в неположенном месте. — Усмешка вышла натянутой. — Все будет хорошо.

— Муру, послушай…

Туомас сделал несколько шагов в сторону и связь пропала. Он отключил телефон, бегом вернулся к информационному пункту и написал Татьяне еще раз с просьбой о помощи. Поездка в Петербург в одночасье превратилась из блажи в вопрос жизни и смерти.