Пособие по выживанию для оборотней

Глава 18. В Топях

— Идем, — Майя потянула его за руку.

Так Туомас в третий раз попал в магическую комнату, но впервые увидел, для чего она предназначена. Сразу за порогом Майя сбросила войлочные тапочки; Туомас, помедлив, избавился от носков. Ведьма знаком велела ему оставаться у двери и, пропустив внутрь скользнувшего тенью Пимена, задвинула две массивные щеколды. Поправила венок, проверила бутылочку с засушенной травой. После этого прошла вглубь комнаты и сбросила с журнального столика скатерть.

Туомас переминался с ноги на ногу у порога, рассматривая бесконечные стопки и полки с книгами. Взгляд наталкивался на огромный темно-синий том, явно изданный еще в советское время, пока Туомас не узнал в нем англо-русский и русско-английский словарь. Он успел позабыть, каким образом вообще попал в эту квартиру, — и, хотя Анфиса переписывалась с Найджелом по-русски, вполне вероятно, где-то внутри книжных залежей томились не только словари, но и учебники.

Тем временем Майя установила боковые панели, и скромных размеров прямоугольный журнальный столик внезапно стал круглым и довольно большим. На широких полках сейчас царил идеальный порядок, так не похожий на разгром, учиненный ведьмами: рядом с пирамидой из длинных, переложенных вощеной бумагой свечей, стояли ступка с деревянным пестиком и несколько флаконов с маслами, там же лежали продолговатый и плоский холщовый сверток и колода карт в простом картонном футляре. Туомас прикусил язык, хотя слова сами рвались наружу: понимая, что не имеет права лезть в дела Майи и Ковена, именно сейчас он больше всего хотел убедить ее порвать с Госпожой раз и навсегда.

Опустившись на пол, Майя достала из кармана передника кусок мела и очертила прямо на полу границы большого круга со столом в центре. Ведьма двигалась медленно, не поднимаясь с колен и глядя прямо перед собой; Туомас, как ни старался, не разобрал из ее шепота ни слова. Мелок легко скользил по старым паркетным дощечкам; приглядевшись, Туомас увидел не отмытые до конца следы прошлых кругов на этом же месте. На поверхности стола Майя нарисовала еще один круг, а в его центре — еще один, поменьше. Из маленького флакона сбрызнула по очереди четыре большие темно-зеленые свечи и установила их в разных четвертях стола за пределами круга. За свечами последовали ступка и длинный нож с ручкой, перевитой потемневшей от времени бечевой.

Чуть поодаль Майя поставила спиртовку и подвесила на ней маленький котелок. Туомас терпеливо ждал, пока стол заполняли остальные предметы: баночки с солями, разноцветными порошками, семенами и травами, коробочка с негранеными кристаллами, старый морской компас в потертом чехле, клубок пряжи, блюдце с кусочками угля и рулон пергамента, в который оказались завернуты маленькая чернильница и перо.

Майя поднялась, повернулась к Туомасу:

— Твой знак зодиака?

— Что? — в первый момент он даже не понял вопроса.

— Когда ты родился?

— В августе. Одиннадцатого.

— Лев… — пробормотала Майя, оглядывая банки с травами. — Розмарина будет многовато, пожалуй. Добавим немного витаминов для бодрости.

В комнате повеяло цитрусовыми, когда на стол, где уже, казалось, не осталось свободного места, добавился приоткрытый холщовый мешочек. Затем ведьма срезала с растущего на окне алоэ мясистый лист и забрала стоявший тут же, прямо под лучами наливавшейся луны, кувшин с водой. После этого Майя встала с ножом в руках у границы круга на полу и пару раз взмахнула им, будто воздух превратился в непроходимую преграду, которую могли преодолеть только сила правильного заклятия да острая сталь.

— Ты можешь войти в круг.

Туомас, преодолевая некое сопротивление, сделал два шага вперед. Сопротивление усилилось, но он продолжал идти, пока не шагнул в круг точно там, где указала ведьма. После этого Майя совершила еще несколько движений ножом, обошла стол по часовой стрелке и зажгла свечи.

Тихо и медленно произнеся эти слова, ведьма кивком указала Туомасу сесть на пол и принялась за работу. Одной из свечей запалила спиртовку и налила воды из кувшина в котелок над огнем, насыпала туда горсть зеленого порошка и добавила несколько капель алоэ, которые выдавила прямо из аккуратного надреза на листе. Дальше Туомас следил уже с трудом — запах трав раздирал носоглотку, то и дело ему приходилось отворачиваться, чтобы восстановить дыхание. Отчаянно хотелось встать, чтобы размять затекшие от сидения ноги.

— Как знает любой турист в нашем городе, Петербург построили на болоте. — Майя с улыбкой толкла в ступке смесь из соли, розового перца и сухих ягод можжевельника. — Так что Дед жил здесь еще до того, как пришли русские… да и все остальные тоже. Раздолье ему тогда было: болот много, людей мало, вокруг леса да вода.

— Опять ваш Петр Великий все испортил. — Туомас неплохо помнил истории о деяниях первого императора, неуемная энергия которого порой выливалась в нечто весьма спорное даже по меркам современников. — Pietari Suuri, по-нашему.

— Он самый. — Ведьма осторожно пересыпала смесь в постепенно закипавшую воду. — Сегодня двадцатые лунные сутки. Что ж, не самый плохой вариант.

Отставив ступку, она поднялась и оглянулась на окно — в ночной мгле еле виднелись отблески света с верхних этажей напротив. Майя бросила странный взгляд на Пимена; кот мурлыкнул и прыгнул на подоконник, грациозно миновав усеянные шипами листья алоэ. Отвернувшись от них, он принялся умываться, ни на секунду не сводя глаз с крыш соседнего дома.

Вздохнув, ведьма нагнулась, провела рукой под столом. Раздался легкий щелчок, и вскоре на столешнице оказалась потрепанная, очень старая книга, раскрытая на середине. Поверх пожелтевших страниц с истертыми уголками лежала почти новая тетрадь в линейку.

На Туомаса дохнуло силой — древней, непреклонной и очень болезненной. Он задержал дыхание и кивком указал на фолиант:

— Это…

— Тетин гримуар, — прошептала Майя. — Как же они мечтают его заполучить… я вне круга его не достаю уже много месяцев, иначе беда, Том. Здесь такие записи, которые никому нельзя показывать. Будь они готовы, тетя бы сама отдала, Госпожа это знает. Но… тетя запретила мне. Запретила так, что я боюсь даже помыслить о том, чтобы нарушить запрет.

Отложив тетрадку в сторону, ведьма осторожно пролистнула гримуар почти до самого конца.

— Мои жалкие потуги, — ведьма покосилась на тетрадку. — Я ведь только учусь…

Туомас открыл рот, чтобы спросить, у кого, но Майя словно угадала его намерение и торопливо добавила:

— Учусь сама, кое-как. Кто бы стал меня учить, если мне даже в собственном Ковене нельзя появляться?

Прозвучало так, словно было кому учить — но спрашивать об этом не стоило. Пока Майя медленно листала последние страницы тяжеленного гримуара, сшитого из десятка толстенных, похожих на гроссбухи книг, Туомас предпочел перевести разговор на более безопасную тему.

— Объясни еще раз — кто такие болотницы? Русалки?

— У вас так и говорят? — От удивления Майя чуть не выпустила книгу из рук. — Русалки?

Туомас покачал головой:

— Мы говорим merenneito про русалку Андерсена. Но ваши вроде как… русалки, в общем. Болотницы — это они?

— Нет, русалки — это у Андерсена, — она улыбнулась. — Тут все гораздо сложнее. Сам видел — рыбьих хвостов у них нет, жабр тоже. Болотницы — это юные девушки, утопленницы. Но только те, которые сами свели счеты с жизнью. В полную силу они входят не сразу, а через несколько лет.

— И что у них за сила? — Туомас вспомнил еле дышавшую Василису, которую откачивал доктор Герман.

Тогда болотница проиграла Констанции всухую, причем на своем же поле. Поразмыслив, Туомас решил не озвучивать этот невольный каламбур.

— Болотницы редко показывают, на что способны. Если бы мы знали… Но ведь наш Ковен — совсем молодой, и десяти лет не будет. Многое, почти все пропало, — Майя сглотнула, — при советской власти. Тетя говорила, что в блокаду гримуарами топили печи, чтобы согреться. Если бы мы так же берегли свои знания, как… Неважно. Мы знаем, что болотницы зачаровывают мужчин, но понятия не имеем, происходит ли при таком союзе зачатие. Каждая болотница ищет себе любимого, но тщетно. Если долго находиться рядом, начинается сильная жажда. Некоторых мужчин они могут высушить досуха, если не остановятся вовремя.

Туомас настойчиво массировал виски, борясь с усталостью и головной болью от запаха цедры. Медленно текли минуты. Ведьма по очереди подкидывала в маленький котелок с водой ингредиенты, постоянно сверяясь с гримуаром.

Над варевом вился сизый дымок, поблескивая искрами в неровном пламени свечей.

— Ты заметил, какие у той болотницы были глаза? — Майя медленно помешивала отвар деревянной ложечкой; запахи смешались так, что выделить какой-то один было невозможно. — Они подернуты такой мутноватой пленкой, ее видно только при хорошем освещении. Еще они всегда стараются держаться неподалеку от воды: она необходима им для жизни. И стараются хотя бы раз в сутки возвращаться к Деду — восстановить силы.

Туомас кивал — сон постепенно одолевал его.

— Только не выпади за круг, — испуганным шепотом предупредила Майя, и по тону он понял, что ведьма не шутит. — Утром отоспишься, зелью нужно как следует настояться. А сейчас вот, понюхай.

Она сунула Туомасу под нос перевязанный соломенным жгутом пучок пахучей травы с мелкими бурыми цветками. От резкого запаха он дернулся, потом протер слезящиеся глаза и постарался сесть ровно. Волчье зрение помогло разглядеть часы за стеклом на верхней полке — половина четвертого ночи.

— Что это за отвар?

Слово «зелье» Туомас выучил, но вслух старался не произносить.

— «Путеводная звезда», — Майя отвечала, не поворачивая головы. В котелке непрерывно булькало, и она торопливо снимала еле заметную красноватую пенку. — Не бог весть какое зелье, но тетя…

Она резко замолчала. Туомас терпеливо ждал, уставившись на неподвижный, похожий на египетскую статуэтку силуэт Пимена, несшего вахту на окне.

— Тетя внесла в него улучшения, — еле слышно договорила Майя и будто испугалась собственных слов. — Считается, что чужак не может пройти через Топи.

— Никакой? — уточнил Туомас на всякий случай.

— Никто и никогда. Дед уверен, что он недосягаем, что бы ни случилось.

Дед ошибался — и Туомас внезапно понял, что своим поступком Майя преступала намного больше, чем он мог представить.

— Ты не должна мне помогать, если…

— Они от тебя избавятся, Том, — оборвала его Майя на полуслове, — и заберут мальчика. Больше всего тетя боялась, что Дед, Ковен или кто-то узнают об этом рецепте. Она наложила на эту страницу столько защитных заклятий, что… будто сама себе иголки под ногти загоняешь. Она очень сильно боялась, Том, и я тоже боюсь. Только другого.

Сколько времени прошло, прежде чем она легким движением загасила спиртовку, Туомас уже не знал — несмотря на все старания, он погрузился в полудрему, из которой не без труда вынырнул, когда Майя коснулась его руки.

Жидкость в котелке подернулась перламутровой пленкой.

— Теперь самое сложное… — Ведьма, вздохнув, еще раз пролистала теткин гримуар. — Прежде я не делала талисманы для защиты и странствия одновременно. Важно, чтобы ты не сбился и сила не растратилась до того, как преодолеешь весь путь.

Она порылась в груде кристаллов на одной из полок и вытащила из самой глубины небольшой хрустальный флакон. Он казался тусклым, но Майя протерла его подолом передника, и пламя свечей заблестело на гранях. Прогрев лезвие ножа над каждой из четырех свечей по очереди, она провела кончиком по кусочку угля и резко ударила по верхушке кристалла. С еле слышимым звоном у флакона появилась крышечка — Туомас только рот раскрыл.

Майя положила перед собой пергамент, поверх него — компас. Осторожно зачерпнула жидкость из котелка и стала наливать в хрустальную емкость. Капли, упавшие на стекло компаса, заискрились всеми цветами радуги. Казалось, одного черпака для такой фитюльки довольно с лихвой, но котелок почти опустел, прежде чем флакон наполнился. Окунув перо в чернила, ведьма позволила одной-единственной иссиня-черной капле стечь по внутренней стенке флакона. Зелье на миг вспыхнуло и стало молочно-белым. Крышечка — хрустальная пирамидка размером с фалангу мизинца — вернулась на место, и Майя каплей воска соединила ее с сосудом.

— Готово! — она подвесила флакон на простую бечеву и подняла на уровень глаз.

Смесь внутри горела ровным белым светом, будто фосфор в темной комнате. Туомас поднялся, все еще не веря своим глазам, и обернулся к окну. Над крышами медленно разгорался рассвет. Пимен спрыгнул с подоконника и заурчал, однако внутрь круга так и не ступил.

— Иди, выспись. Будет готово не раньше, чем после обеда.

— Я должен спросить еще раз… — С трудом победив зевоту, Туомас озабоченно смотрел на хрустальный флакон. — Ты думаешь, это хорошая идея? Вот так раскрыть тайну, которую Анфиса…

Майя бросила взгляд на его босые ноги.

— Я только что, — ведьма медленно подбирала слова, по одной задувая сгоревшие больше чем наполовину свечи. — Я только что смогла сотворить один из сложнейших талисманов — сама, без тети или учителя. Я это сделала, а сделанного не воротишь. Ты пройдешь через Топи, Том, и ты оттуда вернешься невредимым, потому что это в моей власти.

Хотя свечи уже погасли, ее лицо сияло ярче, чем первые лучи рассвета. Туомас прочел в глазах ведьмы гордость, и тревогу, и несгибаемую волю, о которой прежде и не догадывался. Слова в очередной раз покинули его.

И вдруг наваждение будто рукой сняло — Майя смущенно улыбнулась и взялась за кинжал, чтобы отворить ему круг.

— Тщательно выбери обувь, надень все самое непромокаемое. Амулет поможет найти дорогу, но ты и сам не плошай. Читал «Собаку Баскервилей»? Как у преступника были отметки в топях, чтобы пробираться к логову? Вот и здесь то же самое, только нет никаких отметок. Надеяться можешь только на себя. Болотницам вода не страшна, они к ней привычные. Да и утонуть, по слухам, тоже не могут.

Майя помедлила и крепко обняла его, прежде чем вытолкнуть из круга.

В начале четвертого Туомас оделся как мог тепло, прикрывая курткой амулет, и сбежал по ступеням полутемного парадного; мозг неведомым образом связал разбитую лампочку на втором этаже с наказом купить резиновые сапоги. В его детстве у каждого были сапоги — они стояли в сарае, у самого входа, выстроенные по росту и возрасту владельцев: тяжелые черные выше колена (отцовские), затем болотные, ниже колена (материны), темно-желтые с некогда белыми цветами (сестрины) и его, ярко-зеленые с маленькой заплатой в память о попытке пролезть через щель в соседском заборе. Заплата почти не мешала, хотя тогда Туомас понятия не имел, откуда берутся сапоги в большом городе, где ни у кого нет своего сарая.

Месяцы жизни в Петербурге кое-чему его научили. Если рядом с метро есть вокзал, значит, есть и стихийный рынок. Уже через полчаса, выйдя из вестибюля на «Ладожской», Туомас без труда отыскал у лоточников искомое, переобулся и забросил кроссовки на плечо, нимало не стесняясь попутчиков.

Трамвай чуть подскакивал на стыках рельсов, и в непрерывном фоновом гуле из выкриков кондуктора, шороха шин, завывания скорой и поднявшегося за окном ветра Туомас испытал нехорошее дежавю. Каждая остановка будто служила вехой отмеренного пути — с известным и не слишком оптимистичным финалом. В какой-то момент он был готов сломя голову бежать обратно, в тепло и уют ведьминской квартиры, чтобы не совершить того, за что придется расплачиваться не только ему. Майя словно заранее приняла полагавшуюся кару, и ничего Туомас не хотел так сильно, как отвести от нее эту беду.

До нужного места, отмеченного на бумажной карте жирным карандашным кружком, добираться пришлось еще около часа, сменив трамвай на полупустую маршрутку. Когда Туомас выбрался из нее буквально посреди ничего, то не без опаски оглянулся на далекие силуэты девятиэтажек вдохнул поглубже и двинулся напролом через кусты.

Солнце только коснулось горизонта, когда он ступил на первую кочку, и та мгновенно ушла под воду под его весом. Он не пожалел, что взял «отцовский» размер сапог. Вокруг все хлюпало, чавкало и пузырилось. К Туомасу то и дело возвращалось ощущение, что на каждый его шаг где-то в отдалении происходит ответная реакция, противодействие — болото готовилось к вторжению чужака.

Он крепче сжал висевший на шее флакон. Майя предупреждала, что воспользоваться средством надо в самый последний момент, когда темнота окончательно скроет от него тропу. Туомас не слишком верил поначалу, что такая надобность вообще появится, но сейчас, когда кроны деревьев сомкнулись над головой, он с трудом разбирал дорогу; еще немного, и придется включать фонарик на телефоне, чтобы не пробираться вслепую. Но момент полной потери ориентиров все не наступал, хотя Туомас так и не мог привыкнуть к тому, что двигается совершенно осознанно, — это тоже было секретом, который рассказала ему Майя на прощание.

— Оборотни не менее волшебные существа, чем болотницы. Вы не можете творить колдовство, потому что оно и так внутри вас — дает силу и способность оборачиваться волками. Но ты можешь почувствовать магию, если очень захочешь. Или если магия сильна.

Ее вера в Туомаса была намного превосходила его собственную. Оказавшись в кромешной темноте, он пару раз серьезно оступился, едва не хлебнув сапогом воды, — выручили гнутые, поросшие мхом тоненькие сосны, за которые Туомас ухватился в последний момент. После этого, найдя маленькую и относительно сухую прогалину, он собрался с мыслями и попытался уловить ту самую магию, в которую еще недавно совершенно не верил.

— Магия, она как волна, — убеждала его Майя. — Словно поток, который пронизывает все, что нас окружает. Древние были не так уж наивны, когда верили, что в каждом холме или дереве обитает собственное божество. Это единая сила, которую можно отыскать и сейчас.

Туомас закрыл глаза, пытаясь представить магическую волну. Он сам чувствовал ее лишь однажды — когда Госпожа одним щелчком пальцев сняла с него все мучения, наложенные Констанцией и ее товарками. Тогда он действительно ощутил нечто сродни потоку — теплому и уносящему боль одним движением, сильным и ласковым одновременно.

Перед его внутренним взглядом предстала нить — нежно-мерцающее голубое сияние, скользившее из бесконечности в бесконечность, сплетающееся с мириадами ему подобных. Туомас приподнял ресницы, уверенный, что игра воображения сейчас же исчезнет, — но нет, линии остались на месте, скользя мимо и сквозь него, растворяясь в окружающей черноте и при этом нисколько не освещая ее. Он включил фонарик, держа телефон в кулаке, чтобы яркий прожектор не заслонил видение. Линии становились гуще, и в них внезапно проскальзывали ярко-оранжевые сполохи, когда он смотрел между двумя конкретными осинами чуть впереди.

Направив фонарик под ноги, Туомас двинулся было дальше, но успел сделать только пару шагов, когда внезапно потерял равновесие. Левая нога соскользнула с обнаженного корня, который он в темноте принял за кочку, и тут же по щиколотку ушла под воду. На этом погружение не остановилось, хотя Туомас изо всех сил тянул ногу обратно, — на мгновение фонарик осветил под водой что-то похожее на щупальце, а в следующий момент хлесткий удар ветки, которую он неудачно прижал локтем, выбил из рук единственный источник света.

Булькнув, телефон за считаные доли секунды погрузился в пучину.

«Они будут пытаться остановить тебя, — вспомнились слова Майи. — На пути в Топи много ловушек, и все они работают в обе стороны. Тебе придется идти без проводника — и поэтому ты в любой момент должен ожидать неприятностей».

Что ж, в этом ведьма оказалась права. Туомас запретил себе сожалеть о потере телефона, расстегнул куртку и поднял флакон перед лицом. Смесь на дне вспыхнула ярким зеленым пламенем, которое горело, не обжигая пальцев.

— Я все равно доберусь до твоего логова, Дед, — процедил Туомас сквозь зубы, добавив пару матерных ругательств, которыми русские щедро сдабривали речь при каждом удобном случае.

Неожиданно у него словно прибавилось сил — и в поединке с неведомым щупальцем или корнем, державшим под водой его ногу, Туомас вышел победителем. С утробным звуком сапог оказался на свободе, и Туомас двинулся дальше, тщательно следя за волнами-линиями и освещая путь с помощью ведьминского флакона. Хотя оранжевые сполохи по-прежнему мелькали среди деревьев, уводя его все дальше, Туомаса не оставляло неприятное ощущение хождения по кругу. Да, болото вокруг было одним и тем же — и не существовало ориентиров, чтобы узнать, проходил он первый или десятый раз по одному и тому же месту. Но чувство собственной беспомощности начинало раздражать.

— Я все равно найду его, — упрямо повторил он, сам не зная, зачем сотрясает воздух пустыми угрозами. — И нет ничего умного в том, чтобы прятаться вот так.

На попытку «взять на понт», разумеется, никто не ответил. Оглянувшись, Туомас обратил внимание, что сполохи, хоть и вели, казалось, в одном направлении, при этом группировались неравномерно, в виде отдельных ветвей бесконечного дерева — и одна из веток указывала немного в ином направлении. Решив, что терять ему нечего, Туомас двинулся в ту сторону — и одновременно все растения словно сговорились, блокируя ему дорогу.

Сучья норовили выколоть глаза, корни бросались под ноги, стремясь поставить подножку. Ветки то и дело пытались сорвать с его шеи заветный флакон, изгибаясь так, как не смогло бы ни одно нормальное дерево или кустарник. Туомас упрямо отодвигал все, что мешало его продвижению вперед, теперь уже уверенный, что обнаружил верный путь.

Когда нога неожиданно ступила на твердую почву, Туомас едва не упал. Он поднял глаза, которые привык не отрывать от земли, — и потерял дар речи. Перед ним расстилалась поляна ровнее любого английского газона, за которой виднелся большой деревянный дом в три этажа, с широким балконом над высоким резным крыльцом. Туомас хмыкнул, застегнул куртку и двинулся вперед.

Он успел преодолеть половину лужайки, когда земля под ним разверзлась — и он провалился по самую грудь в тягучую холодную жижу.

— Ну что, нашел что искал? — прогремел где-то в кронах оглушительный бас. — Теперь, чай, не станешь ломиться, куда не звали?

Туомас стиснул зубы. Дергаться не имело смысла — пучина действовала как зыбучие пески, при каждом движении затягивая все сильнее.

— Я пришел поговорить, потому что это важно. Для всех! — громко крикнул он в пустоту. — Твоя внучка Василиса знает меня. Я помогал ей вместе с Германом.

Воцарилась тишина. Мерзкий холод постепенно сковывал ноги, поднимаясь все выше к паху. Туомас изо всех сил держался, чтобы не запросить пощады.

— Василиса говорит, что ты — нарушитель Пакта! — наконец заявил Дед.

Но в голосе не слышалось прежней уверенности.

— Это не так, — возразил Туомас. — Я говорил с Цербером и остался жив. Ты всегда успеешь меня утопить, если поймаешь на вранье.

Прошло несколько мучительных минут, пока наконец дверь дома не приоткрылась. На пороге показалась Василиса в полупрозрачном сарафане — в темноте ее молочно-белая кожа будто светилась изнутри, а глаза горели хищным блеском. Она подплыла ближе и присела на корточки:

— Слышала, ты посмел вот так же заявиться к Госпоже и вышел живым. Решил повторить подвиг? — Болотница мелодично рассмеялась, ероша мягкими, но холодными пальцами его волосы. — Дед не станет с тобой церемониться, оборотень. Не стоило выслеживать нас.

Другой рукой она шарила по его одежде, словно что-то ища. Туомас не заметил, как молния у куртки расстегнулась, словно сама собой.

Ну конечно же, им нужен амулет!

— Я уже здесь, так что поздно рассуждать, стоило или нет, — разозлился Туомас, кое-как отодвигаясь и судорожно сглатывая, чтобы смочить слюной внезапно пересохшее горло. — Мне нужны только ответы, и я уйду, никому не причинив зла.

Она удивленно распахнула миндалевидные глаза и протянула ему руку. Туомас, чуя подвох, медлил. Болотница в нетерпении топнула босой ножкой:

— Да хватайся уже, дуралей! Или совсем мозги отморозил?

Скривившись, он обхватил тонкое запястье. Болотница дернула на себя, и Туомас едва не взлетел на воздух; флакон тоже швырнуло вперед, и на мгновение хрусталь коснулся Василисиной кожи. Болотница вскрикнула — на белоснежном предплечье проступило красное пятно.

— Убери эту дрянь, — прошипела она, — и не смей доставать в доме Дедушки. Если бы не его приказ…

Она дождалась, пока Туомас застегнет куртку, и снова позволила обхватить свое запястье. Еще один рывок — едва заметный, — и он оказался на коленях на совершенно твердой, идеально подстриженной траве у самого обычного деревенского дома.

— Добро пожаловать в Топи, оборотень, — прогремел все тот же голос из ниоткуда. — Будь моим гостем.

Едва Туомас перешагнул через высокий порог дома, как его со всех сторон облепили болотницы. В помещении без единой лампы оказалось даже слишком светло: среди непрерывного потока девичьих тел роились мириады болотных огоньков, то расстилаясь вдоль пола, то взмывая струящимся водопадом к потолку. Когда глаза попривыкли, Туомас увидел и то, о чем предупреждала Майя, — тонкую дымку, едва заметную пелену на глазах смертельно опасных красавиц.

По меньшей мере три десятка болотниц, и среди них — ни одной настоящей брюнетки. С волос у каждой будто навсегда смыли краску — в веренице блондинок лишь изредка мелькала парочка рыжеволосых, и даже темно-русые оказались редкостью среди внучек Водяного. Василиса в сарафане на босу ногу — так вообще говорят? — выглядела инородным телом среди остальных, словно минуту назад сошедших со страниц журнала: летящие платья, высокие каблуки, палантины и шали. Туомас вертел головой с ощущением, что шел через болото, а попал на показ мод. Болотницы с тихим смехом касались его плеч, спины и груди, провожая все дальше вглубь дома, — но ни одна так и не заговорила. И больше никто не пытался расстегнуть молнию на его куртке.

— Тебя привела я, и поэтому они молчат, — подсказала Василиса. — Пока я сама не откажусь иметь с тобой дело.

Туомас раздраженно почесал в затылке.

— У нас с тобой нет никаких дел. Я поговорю с Дедом и уйду. Не знаю, из-за чего эта ваша свара с Ковеном…

— Точно нет дел? — оборвала она его, наматывая прядь волос на палец. — Подумай как следует, оборотень. Со мной тебе ничего не грозит — я не стану посягать на твою драгоценную свободу и указывать, что тебе делать. Но ночь со мной ты не забудешь до конца жизни, клянусь самой водой.

Последнюю фразу она произнесла ему на ухо. Холодные пальцы мягко скользнули по шее вниз и дальше, к плечу. Туомаса обожгло магией от ее дыхания, пересохшее горло превратилось в наждак, раздиравший гортань при каждом вдохе. Новым, только что освоенным зрением он различил тонкие оранжевые ниточки, тянувшиеся из мягких пальцев к его груди. Туомас резко отодвинулся:

— Я помогал, когда Герман лечил тебя. Давай сохраним эти отношения, пока все не пошло наперекосяк.

— Надеешься, что убогая ведьмочка снизойдет до тебя? — прошипела Василиса.

Красивое бледное лицо на мгновение исказила плаксивая гримаса. Остальные болотницы двигались из стороны в сторону, словно огибая Василису с Туомасом по широкой дуге. Сейчас, когда бушевавший в крови адреналин поутих и Топи остались позади, Туомас почувствовал, как под слои одежды медленно, но верно заползает холод. Нарядный, словно игрушечный дом все сильнее напоминал могильный склеп.

За спиной послышался шорох, и несколько болотниц выскользнули за дверь, в темноту.

— Идем, — Василиса поманила Туомаса налево, в длинный коридор, едва заметный за широкой русской печью, которая, похоже, никогда не топилась. Трясина пропахла болотом, но Туомас успел привыкнуть к зловонию; сейчас же к нему примешивался еще и запах гнили и старости. Он поморщился, массируя нос, чтобы не чихнуть. Резиновые сапоги совершенно не грели — ноги постепенно коченели, хотя Туомас при каждом шаге яростно шевелил пальцами в надежде разогнать кровь.

Василиса вела его дальше, через анфиладу пустых и холодных помещений. Первое время болотные огоньки роились вокруг, но постепенно их становилось все меньше, и перед входом в огромную залу с низкими деревянными сводами, каждый из которых украшали огромные красные камни, они исчезли совершенно.

— Эти рубины — настоящие? — вырвалось у Туомаса.

Василиса ответила ему презрительным взглядом и промолчала.

— Давненько в моей горнице волчьим духом не пахло, — пророкотал над их головами знакомый голос. — Иди сюда, не бойся. Хватит, пожалуй, дешевых причуд.

Горница, как обозначил комнату Дед, напомнила Туомасу амфитеатр: по правую руку темнело полукруглое окно и большую часть комнаты занимали разваленные безо всякой системы мягкие пуфы. На некоторых лежали скомканные одеяла, и обязательно в каждом проходе стояло по большому прозрачному кувшину с водой.

Болотниц было немного: с десяток девушек молча сидели на длинной скамье под окном и расчесывали волосы широкими деревянными гребнями. У некоторых пряди струились на пол, ложась густыми волнами на подолы платьев. Все они оставались босы, как и Василиса, — каждая, кроме длинного светлого сарафана, носила лишь тяжелое ожерелье из бледно-зеленых бус.

По левую руку располагался широкий, во всю стену, пятиярусный помост, на котором восседал огромный, заросший волосами мужчина. Если под ним и был какой-то стул или трон, Туомас не имел ни малейшего шанса разглядеть его — необъятные телеса Водяного и многослойная пестрая хламида, расшитая золотыми нитями, занимали все пространство вокруг. Длинный подол кафтана небрежно спадал по ступеням вниз, открывая взгляду украшенные камнями тапки с загнутыми кверху носами. В зеленой, слишком похожей на комок водорослей бороде поблескивали перламутровые чешуйки.

— Прошу прощения, что не знаю, как к вам обращаться… — Туомас подумал и решил не кланяться. — Меня зовут Туомас Эрлунд. Вы уже знаете, что я оборотень, знаете, что за мной следит Цербер. Стая и Ковен мечтают от меня избавиться, но я что-то не хочу доставлять им такую радость. Не так быстро. Поэтому и пришел.

Водяной моргнул и разразился громоподобным хохотом. Горбоносое, изъеденное глубокими рытвинами лицо сморщилось, будто морская губка, глаза превратились в щелочки и скрылись под кустистыми бровями. Смеялся он долго, пока по щекам и бороде не заструились слезы. Василиса тем временем уселась у самого основания подиума на широкий пуф, положив голову на колени. Точь-в-точь Аленушка с картины Васнецова.

Отсмеявшись, Водяной поманил его рукой, украшенной десятком разновеликих перстней:

— Иди сюда, не бойся. Я ж не старая карга, которая требует величать ее Госпожой и заставляет каждого трогать свои карты. Тебе, я погляжу, тоже пасьянсы раскладывала? — Он не стал дожидаться ответа: — Вот-вот, меня можешь просто звать Дедом. Все так зовут. Титулы только мешают, а я так понял, у тебя ко мне дело. Излагай, только не вертись.

Туомас послушно подошел ближе, но сесть не решился.

— Кто-то хочет добиться нарушения Пакта. Кто-то подставил меня и Василису тоже.

Водяной гулко хмыкнул; за спиной у Туомаса звякнул упавший на пол гребень.

— Кто-то, значит? Например, тот, кто сегодня прошел на запретную территорию и остался в живых, хотя и не должен был. Например, ты, — короткий узловатый палец уперся Туомасу прямо в грудь.

— Василиса назвала меня нарушителем Пакта. Я все еще не знаю, что это за Пакт и что я должен или не должен делать. Цербер велел мне убираться из города…

— Добрый совет, — перебил его Дед.

— …незнание правил не освобождает от ответственности, я согласен. Но все же хотел бы понимать, что нарушил. Хочу знать, кто за этим стоит. За мной следят — и не только Цербер. Три недели назад какой-то оборотень сильно покусал мальчика. Дарья до сих пор его не нашла и не наказала, и я считаю, что все это — звенья одной цепи. Кто-то использует мой конфликт со Стаей, чтобы окончательно вбить клин между всеми. Или преследует цели, о которых я пока не могу догадаться.

С каждым словом Туомас все сильнее отчаивался — слишком мало доказательств, слишком много «бы да кабы», как любит говорить Герман Николаевич. Никакой логики, никакой системы — сплошь подозрения.

— Мерзкая сволочная душонка, — пробормотал Водяной, ворочаясь. — И все ей мало, и все тянет руки свои загребущие! Не дает жить спокойно ни себе, ни другим.

Туомас непонимающе воззрился на него. Дед, помедлив, досадливо взмахнул рукой — на лицо Туомасу упало несколько капель.

— Ты ж не знаешь ничего, — пояснил сам себе Водяной, хотя Туомас именно об этом и говорил последние пять минут. — Ох, нескоро сказка сказывается… У моих внучек с ведьмами давняя вражда, но это не мы ее начали и не мы продолжаем. Ведьмы вроде и бестолковые все — а поди ж ты, про давнюю обиду помнят, будто поважнее делов у них нет. Ты ищешь чужой промысел там, где все на поверхности. Нам нет нужды вредить оборотням или ведьмам, но в обратку оно не работает. Чертовы бабы ненавидят моих внучек — ну, а про оборотней и говорить нечего.

— Но…

— Все очень просто, — Водяной попытался прищелкнуть пальцами, но вместо этого вызвал очередной сноп дурно пахнущих брызг. — Мои девочки всегда мужикам нравились. Такова у них природа, понимаешь? А ведьмам что? Порошками да травами привораживают, а потом их в этом же обвиняют — что они колдовством занимаются против человеческой воли. Растеряли все знания за лихие годы, сейчас по крупицам собирают, да все не могут собрать, потому им власть нужна, а не знания. Госпоже это, конечно, не нравится. Старой карге подавай истинное, а кто ж его по доброй воле отдаст? Заметил, что они не могут тобой управлять?

Туомас пожал плечами:

— Я не думаю, что кто-то пытался по-настоящему. Пугали только.

— Ох, дурнем-то не будь, — проворчал Дед. — Конечно пытались. А когда не срослось — пришлось пустить в ход другие приемчики, чтобы только удержать. Так было, ну? А теперь они тебя запустили в Топи, словно лису в курятник, — посмотреть, что я стану делать: утоплю али назад отошлю. Что ж, кровь не водица, куда тетка — туда и племянница. Сечешь?

Туомас мрачно кивнул, хотя понял далеко не все.

— Вот видишь, а я даже мысли твои не читал. Потому что ты волк, и мне тяжело разобраться, что у тебя на уме. А ты моего ума и подавно не видишь. Топить, конечно, я тебя передумал, — пробулькал Дед насмешливо, — но ответная любезность не помешает. Я тебе все как на духу выложил, а в ответ только одно спрошу: как добраться до Топей сумел без единой царапины?

Возможно, старик лукавил и все же прочел мысли Туомаса, поэтому задал единственный вопрос, на который тот отвечать не собирался.

— А как же Пакт? — выпалил Туомас, отчаянно соображая, как бы потянуть время и выбраться живым. — Что это? Какие его условия? Чего они добиваются, обвиняя меня?

Весь лоск и задор вмиг спали с морщинистого лица Водяного. Его тело, закутанное в многочисленные слои одежды, заколыхалось, будто рябь прошла по водной поверхности. Водорослевая борода зажила собственной жизнью — пошла перекручиваться, сплетаясь в колтуны и тут же расходясь обратно.

— Сначала отвечай, волк, да не юли! Что у тебя на шее? Как тебе удалось отыскать тропу и добраться невредимым? Что за чары на тебе?

Туомас почувствовал, как спину будто приморозило сквозняком; повернув голову, он в ужасе увидел, что болотницы сомкнулись плотной стеной, скрыв от него скамью и преградив дорогу к выходу.

— Я… не могу сказать, — залепетал он, с трудом ворочая оцепеневшим от холода и жажды языком. — Я не знаю, я в этих волшебных вещах… Я ничего в них не понимаю!

— Так, так… — пророкотал Водяной, поднимаясь.

Туомаса окатило ледяным, мертвенным воздухом. Он почувствовал, как погружается на глубину: уши заложило, воздух в легких, казалось, вот-вот кончится, а каждый его вздох мог стать последним. Болотницы начали покачиваться, словно стебли камыша, из стороны в сторону, напевая в унисон друг другу заунывную, пронзительную мелодию.

— Я… уже ухожу, — Туомас попятился, но споткнулся и едва не рухнул на пол.

Болотницы придвинулись ближе. В горницу вернулись болотные огни — их яростный танец под самым потолком напоминал сполохи молний в разгар летней грозы. Спиной он чувствовал, как сжимается кольцо ледяных марионеток Деда. Старик продолжал неподвижно стоять на ступенях. Туомас рискнул отвернуться и посмотреть в эти подернутые мутной пеленой глаза.

И не увидел ни единого проблеска жизни.

— Прочь, пропустите меня! — заревел он, расстегивая на ходу куртку и доставая амулет Майи. — Пропустите сейчас же!

Василиса отшатнулась первой — на ее руке по-прежнему багровело пятно, похожее на ожог. Ее сестры, пронзительно шипя, чуть подались в сторону, не решаясь отступить.

Туомас продолжал идти, отмеряя каждый шаг гулким топотом задубевших сапог.

— Мы позаботимся о том, чтобы ведьмы больше не смели возводить напраслину, — раздался голос Деда за его спиной. — У нас есть для того свои средства… Мы помним, что и они не всегда карали нарушителей Пакта. И покараем сами, если потребуется.

Туомас резко остановился, затылком чувствуя сверлящий взгляд Водяного.

— Ты не выйдешь отсюда по своей воле, Туомас Эрлунд. Ответишь на мой вопрос — будешь жить. Не ответишь — умрешь.

Воцарилась тишина. Казалось, Дед еще не договорил, но намеренно растягивал мучения пленника.

— Впрочем, — промолвил он гулко, — есть и третий вариант.

— Чего… ты хочешь? — Туомас продолжал смотреть только вперед, туда, где за силуэтами болотниц скрывался заветный выход.

— Слово, — ответил Водяной. — Твое слово долга. Обещай, что отдашь мне долг, как только попрошу, — и можешь проваливать. Иначе внучки залюбят до смерти, а коли обидишь их да сумеешь прорваться — могилы твоей не сыщет даже Цербер.

В горнице резко потемнело, плавные движения силуэтов и болотных огней слились в унисон с порывами ветра, бившегося в окно что было сил. Что там говорил Дед в самом начале? Тетка и племянница? А еще — что ведьмы тоже нарушали Пакт?

— Даю слово, — вырвалось у него раньше, чем услышанное сложилось в окончательный вывод. — Даю тебе слово долга.

Не дожидаясь ответа от Водяного, Туомас рванулся к выходу, больше всего на свете страшась, что на этот раз не успеет.

Он выбежал из дома под возмущенные крики болотниц, что пытались задержать его в дверях, несмотря на уговор с Дедом. Кажется, парочку из них он оттолкнул с такой силой, что они не удержались на ногах, но даже не обернулся. Деревянный пол прогибался под каждым его шагом, словно гуттаперчевый настил. Туомасу казалось, что по стенам струится рябь, сквозь которую проступают очертания накренившихся к воде ив и торчащих из болотистой жижи омертвелых кустарников. Он выбил дверь плечом, поскользнулся на осклизлых ступенях и едва не упал. На поляне перед хоромами Деда не осталось и намека на топкое пятно, где еще час назад он барахтался по пояс в ледяной воде. За порогом его настиг бас Водяного — не слишком разгневанный, но достаточно издевательский:

— За тобой должок, волчонок!

Туомас уже не слушал. Он вытащил из кармана флакон, на дне которого все еще мерцал едва заметный огонь, и сжал в руке. Пламя вспыхнуло, как и прежде, не обжигая, но даря тепло и уверенность. Он шел самым быстрым шагом, ежесекундно ожидая, что снова провалится, — но тем не менее сумел достичь края прогалины, после чего снова бросился бежать.

Как Туомас и подозревал, путь обратно оказался не легче. У него все так же не было ориентиров в ночи, хотя над поляной, где стоял дом Водяного, светили яркие звезды. Он вытянул вперед руку с флаконом; бег превратился в неуклюжие козлиные прыжки с кочки на кочку, каждая из которых могла обернуться склизким корнем или вовсе обманом зрения. Но Туомас думал только об одном — что он должен успеть. Попутно он проклинал себя за потерю телефона, за доверчивость, за безнадежную наивность в разговоре с тем, кто мерил все иной мерой и не считался с чужими жизнями.

Он боялся, что и на этот раз будет плутать по кругу, но неожиданно оранжевые линии почти растворились среди голубых нитей, и теперь его вела вперед одна-единственная изумрудная веточка, словно впитавшая призрачное пламя со дна флакона. Туомас не знал, сколько на самом деле прошло времени, но неожиданно обнаружил себя у входа в чащу — на том самом месте, с которого начинал свой путь. Ждать маршрутку или трамвая не имело смысла — городской транспорт ходил непредсказуемо, поэтому Туомас плотнее застегнул куртку и ринулся в полной темноте бегом, выбрав далеким, но четким ориентиром светящиеся на горизонте окна девятиэтажек.

До метро он добрался нескоро, хотя мчался на пределе скорости, зная, что теперь ему не составит особого труда обогнать какого-нибудь олимпийского чемпиона. Грудь горела, дыхание то сбивалось, то ненадолго восстанавливалось. Люди оборачивались ему вослед, кто-то даже кричал что-то подбадривающее — но для Туомаса они просто не существовали. Единственное, что его волновало, — успеть.

Но никакой бег не мог опередить поезд метрополитена, поэтому когда он кубарем слетел вниз по эскалатору и запрыгнул в последний вагон, двери уже закрывались. И снова, в очередной раз, поразился русским — почти защемившие его двери с двух сторон раздвинули дюжие мужики, помогли забраться внутрь и понимающе кивнули. Туомас захлебнулся воздухом, пытаясь выдавить из себя слова благодарности, но, похоже, никого это особо не смутило.

Выбравшись на «Чернышевской», он снова бросился бежать — времени в вагоне как раз хватило, чтобы немного восстановить силы.

Сейчас Туомас впервые чувствовал, насколько стал сильнее. Да, мышцы болели, и не существовало большей пытки, чем бежать в огромных, неуклюжих резиновых сапогах, — но он не разрешал себе об этом думать. И тело повиновалось мыслям, черпая все новые ресурсы там, где, казалось, они уже давно должны были иссякнуть. Он вихрем промчался по улицам и ринулся в знакомый подъезд, каким-то шестым чувством ощущая, что дорога каждая секунда.

У приоткрытой двери Туомас едва не споткнулся о небольшой комок серой шерсти, нагнулся и с облегчением уловил едва заметное биение жизни на шее Пимена.

Он бросился на шум, который доносился, вопреки обыкновению, не из рабочего кабинета, а из спальни Майи — единственной незнакомой ему комнаты. Туомас толкнул дверь плечом; обереги и защитные чары блеснули перед его новым магическим зрением едва заметными желтыми сполохами и пропали. В комнате — такой же небольшой, как и его собственная, — стояла у дальней стены кровать с металлическим каркасом, на стене рядом крепились простые полочки, наполовину заставленные книгами. Здесь не было ни ноутбука, ни телевизора — вообще никакой техники, только небольшой комод сразу за дверью да одинокий побег орхидеи в прозрачном горшке на подоконнике.

Над кроватью склонились две болотницы; когда Туомас ворвался, одна повернулась к нему и зашипела, другая даже не пошевелилась. Он почувствовал резь в глазах и только сейчас заметил третью — та пряталась за дверью, но Туомас не дал ей опомниться, сильнейшим ударом в висок отбросив к стене. Болотница ударилась затылком и сползла на пол — комод покачнулся, с жалобным стуком повалилась и покатилась к стене деревянная вазочка. Болотницы, что нависали над Майей, повернулись к нему — обе застыли в странных, полусогнутых позах, сверкая водянистыми глазами.

Только теперь он смог разглядеть мертвенно-бледную ведьму; она лежала с закрытыми глазами, одеяло частично сползло на пол и намокло. Там, где стояли болотницы, у кровати успела натечь лужа. Оценив угрозу, обе убрали руки с горла Майи и одновременно двинулись в его сторону.

— Ты опоздал, — торжествующе заявила та, что выглядела старше. — Ты…

Туомас не дослушал. Оттолкнув девушку справа, он схватил зачинщицу за горло и легко поднял над полом, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не сдавить сильнее. Женщина захрипела, дергая ногами, словно от удара током.

— Это Дед придумал?! — прошипел ей в лицо Туомас. — Это он?

Две другие болотницы бросились на него со спины, повиснув на плечах, но Туомас и не думал отпускать пленницу. Слюна во рту закончилась; горло теперь напоминало не наждак, а кость с ошметками мяса, терзаемую когтями саблезубых тигров. Резь в глазах усилилась; он несколько раз моргнул, пока не понял, что слезные мешки опустели. Девушки молотили по нему руками, плевались, изрыгая проклятия, пока их предводительница не выдавила с трудом:

— Нет, сами… Самое верное… иметь заложницу. Но теперь… она умрет, потому что…

Туомас не стал слушать дальше. Просто схватил всех троих, поражаясь тому, сколь малое сопротивление они могли оказать, выволок на лестницу, отшвырнул к перилам и быстро запер дверь на все замки. Потом надел цепочку и бросился обратно в комнату.

Майя по-прежнему лежала без движения — разбухшее лицо посинело, глаза закатились. Темные слипшиеся пряди мокрых волос змеились по простыни. Раздел «Спасение утопающих» в армии изучали все, но только в теории. Туомас вытащил из-под Майиной головы подушку, собираясь с духом.

Цикл пятнадцать через два, как-то сказал ему Герман Николаевич. Пятнадцать нажатий на грудину и два глубоких вдоха через рот, крепко зажав нос. Туомас стащил Майю с кровати на пол и набрал в легкие побольше воздуха.

Раз. Два.

И пятнадцать нажатий — так, словно стараешься проломить грудь. Давить следовало ровно посередине, что бы там ни болтали о том, будто сердце находится слева. Все движения в одном ритме, не прекращая ни на минуту.

…шесть, семь…

Он должен был сначала вызвать скорую. Позвонить доктору Герману. Позвонить хоть кому-то! Как некстати он остался без телефона!

Skeida!

…десять, одиннадцать…

Раз.

Два.

Майя закашлялась, выплевывая воду, когда он уже отчаялся, бесконечно проклиная себя. Туомас немедленно перевернул девушку на бок, хлопая по спине и поддерживая затылок. Майя посмотрела на него, не узнавая, — а потом внезапно разрыдалась, захлебываясь плачем, и прижалась к его груди. Еще не до конца поверив в ее спасение, Туомас аккуратно уселся рядом, баюкая ведьму в объятиях.

— Ну-ну… все уже позади. Все хорошо…

Он лепетал очевидный бред, потому что ничего не было позади и вряд ли скоро станет хорошо, но ледяные клещи, сжимавшие грудину, наконец-то немного разжались, и Туомас позволил себе дышать. Пока дышала Майя — можно и ему.

— Они… кхе… они… — Ведьма вновь закашлялась.

— Не надо ничего говорить. Вот так, — Туомас осторожно положил ее обратно на кровать и укрыл сухой частью одеяла, — сейчас принесу воды.

Он сбегал на кухню и налил прямо из чайника два стакана. Когда Туомас вернулся в комнату, кот уже свернулся клубком в ногах хозяйки.

Майя пила осторожно, Туомас осушил стакан в два глотка и с трудом удержался, чтобы не сходить еще за одним.

— Могла бы… раньше сообразить. Дед перепугался, — наконец пояснила она, указав на потухший флакон на шее Туомаса. — Ты сломал его защиту.

— Не я.

— Да, поэтому они и пришли. Дед мог и не приказывать, все равно они знают его мысли. Теперь…

— Придет Цербер и накажет меня?

Майя слабо улыбнулась.

— В такие разборки Цербер не вмешивается — чужая песочница. Том…

— Я…

— Спасибо. — Майя поежилась и натянула одеяло до самого подбородка. — Болотницам плевать на мои силы и знания. Для них смерть — это не финальная точка. Пожалуй, я была… немного самонадеянна прошлой ночью. Не думала, что они пойдут до конца.

Оба замолчали.

Туомас опасался оставлять ее одну, поэтому сходил в свою комнату за ноутбуком и одеялом, устроился на полу в изголовье кровати и включил запылившуюся технику. Майя дремала, чуть повернув голову к окну; в изножье, топорща усы, поблескивал глазами Пимен.

По привычке проверяя почту, Туомас в первый момент не поверил своим глазам и с трудом сдержал возглас удивления — в ящике болталось письмо от издателя «Пособия…». Продравшись сквозь приветствия и общие фразы, он не без труда понял, что автор книги указал в качестве адреса для переписки… абонентский ящик.

В Петербурге. И все документы должны были приходить…

На этот раз он не сумел сдержаться:

— Skeida!

Проклятье!

Майя широко распахнула глаза и в испуге схватила его за плечо.

— Том?

Туомас глубоко вдохнул:

— Твоя тетя и Найджел. Я должен тебя спросить, потому что больше… не могу ходить в потемках. Прости заранее, прости, но… они были вместе? Жили вместе?

Майя поморщилась, словно от зубной боли. Пимен зашипел, но Туомас лишь махнул на него рукой — не мешай, мол, не до тебя.

— Да, они… они близко общались, — наконец еле слышно проговорила ведьма.

— То есть он приезжал сюда?

Она едва заметно моргнула.

— Часто приезжал?

Молчание.

— Жил здесь? — В голове у Туомаса складывалась давно забытым пазлом невероятная теория.

Когда Майя наконец кивнула, Туомас осознал всю жестокую иронию этого мира — ну надо же было такому случиться! Впрочем, оставался еще один, последний и главный вопрос:

— Сколько времени он провел в Петербурге? Сколько он… прожил здесь? На самом деле.

Ведьма прикрыла глаза, подсчитывая.

— Пятнадцать лет.