Пособие по выживанию для оборотней

Глава 20. Исповедь и наказание

— Вычту с твоей зарплаты за такси, — пробурчал Герман Николаевич, усаживаясь на заднее сиденье рядом с Туомасом.

По дороге оба молчали — не обсуждать же оборотней при водителе. Мимо проплывал усыпанный первым, уже тающим снегом Петербург; водитель попытался обсудить ночные заморозки и цены на шиномонтаж, но пассажиры предпочли не развивать тему. Туомас ощупывал кончиком языка дырки от выпавших — спасибо, что не передних, — зубов. Из «Пособия…» он знал, что зубы, как и кости, заново не отрастают — придется ждать полнолуния, чтобы челюсть обновилась. И кажется, после трансформации обратно в человека его ждут не самые приятные ощущения…

В больнице, оглядев толпу у лифта, оба не сговариваясь решили подниматься пешком.

— Спасибо, — наконец пробормотал Туомас. — Я думал, вы сочтете меня…

— Кидалой? — усмехнулся Герман Николаевич. — Обижаешь, интурист. Я сразу понял, что тебе хоть кол на голове теши — все одно дураком помрешь. Еще у тебя совесть есть — совершенный атавизм в наше время. Поэтому и не верил, что ты, не придя на смену, не дашь мне знать. Телефон тоже отобрали?

Туомас пожал плечами. Он уже собирался рассказать о своих злоключениях у Деда, но что-то удерживало его от полной откровенности. На ум пришли слова Бориса о том, что Найджел не ладил с Германом, несмотря на всю помощь.

— Потерял, — коротко пояснил он, прислушиваясь: шепелявит из-за дырок или нет? — И сдуру не успел купить новый.

Заведующий бросил на него внимательный взгляд.

— Про кучу инвалидных колясок я не шутил, если что. Иди, Полина уже на низком старте — грозит нажаловаться кадровичке. Блефует, конечно. Видимо, просто соскучилась.

Туомас ухмыльнулся при мысли, что старшая сестра могла питать к нему нежные чувства. Но оказалось, что в отделении действительно заметили его исчезновение — пока он дошел до поста, не меньше десятка пациентов справились о его здоровье, пожурили за то, что заставил их волноваться, а баба Дуся и вовсе всучила какую-то настойку «для повышения иммунитета». Растроганный Туомас кое-как собрался, встретив каменный взгляд Полины, выхватил у нее из рук список раньше, чем та успела разразиться гневной тирадой, и умчался работать.

Весь день ему страшно хотелось навестить Игоря — он снова не виделся с мальчиком больше обещанного, целых три дня, пустив ситуацию с настырным священником на самотек. Нарушил слово, которое дал сам себе, и хуже того — обещание ребенку. Но, как оказалось, Герман Николаевич преуменьшил объем несделанного, и Туомас до самого вечера носился, словно белка в колесе, заодно исправляя косяки вчерашнего сменщика и едва успевая отвечать на расспросы особо заботливых пациентов.

Без десяти семь вечера доктор отправился на совещание, в коридоре замаячили напуганные практиканты, и Полина, поджав губы, процедила, что на сегодня Туомас может быть свободен. Он тут же помчался в заветную ВИП-палату, на ходу стаскивая опротивевший халат, ввалился в комнату, даже не постучавшись, и замер на пороге.

— П-привет.

— Смотри-ка, Игорек, а вот и твой знакомый объявился. Что-то вы запропали, Том, вас тут обыскались уже.

Авенир сидел в привычной черной сутане в ногах кровати Игоря. Мальчик задумчиво листал книгу и выглядел бодрее, чем на прошлой неделе, — щеки налились румянцем, и только сейчас он, казалось, полностью оправился от страшной ночи месяц назад. При виде Туомаса Игорь натянуто улыбнулся.

— Где ты был? — Игорь отложил книгу. — Доктор Герман сказал, у тебя дела.

Туомас замялся. Не будь в комнате священника, он без проблем рассказал бы мальчику про Топь и даже про Волчицу — без лишних подробностей, конечно. Туомас не боялся шокировать Игоря историей про кладовку — вряд ли бездомный мальчишка, потерявший родню, сильно удивится нравам Стаи.

Но сейчас он не мог сказать ни слова правды.

— Да, кое-какие дела.

— Какие? — Мальчик выпрямился на кровати, глядя прямо ему в глаза.

Туомас сглотнул.

— Ну, ты прямо допрос другу учинил, — усмехнулся Авенир. — Ты же знаешь, взрослые дяди не всегда могут рассказывать детям о своих проблемах.

— Он мне не «взрослый дядя»! — взвился Игорь. — Нечего со мной сюсюкать!

В глазах Авенира сверкнула ярость, но священник хорошо себя контролировал и только наклонил голову, не споря с мальчиком. Туомас быстро подошел к кровати со свободной стороны, с болью глядя на полные вопросов глаза.

— Я действительно не могу тебе рассказать, — признал он, подавив сильнейшее желание вытолкать священника из палаты к чертям. — Но это…

Мальчик, казалось, был поражен его ответом.

— Ты обещал!

— Это ненадолго, Игорь, клянусь тебе! — Туомас попытался взять мальчика за руку, но тот убрал ее за спину. — Я обещаю, что все расскажу…

Он чуть не добавил «после полнолуния», но вовремя прикусил язык. Оборванная на полуслове фраза повисла в воздухе — мальчик разочарованно отвернулся к окну.

— Вы как-то совсем неумело выворачиваетесь, Том, — пожурил его Авенир. — Если даже лучшие друзья держат от нас секреты, то ничего удивительного, что люди все чаще обращаются к Богу за поддержкой. Я не удивлен, что вы не хотите довериться ребенку, но об этом, по крайней мере, можно было бы честно сказать. Если вам нужно действительно поговорить с кем-то по душам…

— Заткнись! — выпалил Туомас. — Хватит вливать ему в уши лживые утешения. Есть вещи, в которых Бог не поможет и не услышит. И у тебя еще хватает наглости предлагать мне исповедаться? Мне?

Игорь вздохнул, не слишком прислушиваясь к спору, и вернулся к книге, в которой Туомас с ужасом узнал одну из тех, что ранее выкинул в помойное ведро. Он надеялся, что Авенир просто принес новую, но боялся спрашивать.

— Я обещал, что мы друзья, — тихо сказал он мальчику, — и я держу свое слово. То, что я не могу ответить на твои вопросы сейчас, ничего не меняет.

Игорь взмахнул рукой, закатив глаза.

— Зачем тогда оправдываешься? Если это ничего не значит?

— Я…

— Потому что ты правильно сказал: «…ничего не меняет»! Наша дружба и я! Я бы и без Авенира догадался! Он меня хотя бы слушает и навещает!

Туомас растерянно развел руками. Он хотел что-нибудь возразить, но присутствие священника сдерживало его. Возможно, это просто близость полнолуния, повышенное выделение ликантропина… Но тогда, получается, лечение Германа не работает, как он и боялся?

— Я все расскажу тебе наедине, — он выразительно посмотрел на Авенира, но священник на этот раз решил не уступать поле боя.

— Очередная уловка, чтобы вылить на меня ушат грязи за спиной? Это называется подлость, Том. Бог, он все видит, и не мне судить ваши мотивы, но человек, которому нечего скрывать, не пользуется фальшивыми предлогами и не перекладывает вину на других.

Игорь теперь даже не смотрел в его сторону — он слушал только священника, кивая обросшей русой головой в такт словам. Туомас вспомнил, что собирался помочь мальчику со стрижкой, но теперь слова стояли поперек горла, а ножницы остались в раздевалке в рюкзаке.

Сначала Майя, теперь Игорь. Он делает людям больно одним своим присутствием.

Туомас попытался еще раз, ради мальчика:

— Если вы уже закончили свои душеспасительные наставления, святой отец…

— Он останется! — выкрикнул Игорь. — Он останется, потому что я так хочу. Ты не имеешь права решать, кому здесь оставаться, а кому уходить!

— Конечно, это твоя палата, — поспешно согласился Туомас, отступая на полшага. — Я вовсе не собирался…

— Привычка все решать за себя и за других — не самое полезное качество, — мягко увещевал Авенир, поглаживая короткую бородку. — Вы и не замечаете, как вторгаетесь в чужое личное пространство, Том. Осторожнее — даже близкие люди подчас теряют терпение, несмотря на всю любовь к вам. Что уж говорить о тех, с кем вы едва знакомы.

Туомас грохнул кулаком по тумбочке:

— Да как…

— Вам здесь не рады, Том. Не в таком состоянии духа приходят к друзьям после отлучки, которую вы даже не желаете объяснять. Идите, приведите себя в порядок, умерьте гордыню — и возвращайтесь.

— Не смей указывать мне, как вести себя, проклятый иезуит!

— Да вы не прячьте кулаки в карманах, Том. — Авенир даже не пошевелился. — Давайте, покажите, кто здесь главный. Научите ребенка, как надо вести себя, если кто-то с тобой не согласен. Ну же!

Он нарывался — причем так, что Туомас едва не последовал настойчивой просьбе. Его порыв сдерживала сутана, а еще присутствие Игоря, сухие глаза которого покраснели.

— Уходи! — завопил мальчик, указывая на дверь. — Уходи, я не хочу тебя видеть! Никогда не хочу! Предатель, обманщик!

— Игорь…

— Уходи! — Игорь потянулся к консоли, на которой была кнопка вызова медсестры. — Я позову Полину, и она тебя вышвырнет, слышишь? Вали отсюда!

Туомас понял, что уговоры запоздали. Он немного задержался на пороге, прежде чем выйти из палаты, — как раз настолько, чтобы уловить торжествующий блеск в глазах священника. Игорь лежал, запрокинув голову, и разглядывал идеально выбеленный потолок.

Туомас тихонько притворил за собой дверь палаты и от души выругался.

Когда Герман Николаевич вернулся с совещания, Туомас так и сидел на корточках напротив двери доктора. Медперсонал и редкие пациенты пытались привлечь его внимание, но безуспешно. Заведующий сделал знак бровями и поманил Туомаса за собой в кабинет.

— Ну что, уступил Бородино без боя?

Туомас не понял отсылки, но в целом суть вопроса уловил. Герман Николаевич привычным жестом открыл нижний ящик стола и извлек коньяк.

— Давай поболтаем немного. Ты мне расскажешь, какой засранец Авенир, а я с тобой соглашусь. Мы выпьем и разойдемся, удовлетворенные друг другом и недовольные жизнью.

Туомас в ярости стукнул кулаком по столу — стаканы подпрыгнули, но Герман Николаевич только усмехнулся.

— Не понимаю, как это исправить! Я хотел рассказать ему о Дарье, о Стае, но не при священнике же! И этот… этот мерзавец обвинил меня в том, что я не доверяю Игорю!

— Это была провокация. — Заведующий пригубил коньяк и зажмурился. — Он ведь и за мной следит, давненько уже. С год или полтора, сразу как появился у нас. Прежний, отец Евгений, милейший старичок был, сидел целыми днями в часовне. Кому надо — сами приходили или сестру просили привести. У нас же тут никаких запретов нет, если попросить — и муллу с раввином приведут, только придется пару звонков сделать. А этот юркий такой, сразу шнырять везде начал. И особенно на моем отделении — хотя у нас, как видишь, не последние доходяги лежат, больше выписываем, чем на тот свет провожаем. Санитаров расспрашивал, с которыми я на выездах бывал. Поэтому я уже давно только Генку беру — и за шофера, и за фельдшера. Генка — еврей, у него к нашим русским попам врожденный иммунитет. Авенир и умасливал его, и карами грозил — но нет, Генка лишь в усы посмеивается. Ну, а про тебя и говорить нечего — правильно сделал, что не поддался.

Туомас горько хмыкнул и залпом выпил стакан. Горло обожгло, он глубоко вдохнул, сражаясь с внезапным приступом икоты. В носу защипало, и заведующий протянул ему салфетку.

— На, промокни лоб. В испарине весь. Игорек еще ребенок, даже если ты относишься к нему как к равному. Да, улица вырастила его и заставила повзрослеть, но не научила жизни так, как ее знаем мы. Он реагирует слишком сильно. И главное — не может пока точно распознать друга. Или врага, что тоже немаловажно.

Туомас кивнул, глядя, как доктор медленно наполняет стаканы по второму кругу. Он понимал все, что тот говорил ему, но в висках настойчиво пульсировала только одна мысль: он должен как-то защитить мальчика от Авенира и от самого себя.

— Наверное, мне стоит поговорить с ним.

— С кем?

— С Авениром. Я не собираюсь делить с ним ребенка, просто не хочу, чтобы он настраивал его против меня. У Авенира нет причин подозревать меня в чем-либо, я самый обычный санитар.

Заведующий только грустно покачал головой:

— Ты — мой санитар, Том. Я привел тебя сюда за ручку, подмахнул нужные бумаги в отделе кадров, представил Полине и остальным. Я за тебя поручился, и в глазах Авенира ты очень, очень подозрителен, мой друг. Ему все мерещится борьба со злом — спит и видит, как бы спасти мир, а если не мир, то побольше заблудших душ. Избавить землю от нечисти, к которой ты формально относишься.

Туомас стиснул зубы, признавая правоту доктора. И вместе с тем он не хотел верить, что Игорь потерян для него безвозвратно.

— Тем более повод поговорить с ним. Пусть убедится, что от меня не пахнет серой и в кроссовках не копыта.

Герман ухмыльнулся, оценив шутку.

— Я тебя не отговариваю, Том, но лучше не соваться к нему без нужды. У него есть чуйка. Тут я готов признать, что Авенир — парень башковитый. Он много изучал всякую дребедень, мы с ним даже поспорили однажды. У меня была пациентка, которая думала, что на нее наложили сглаз. Ну, проклятие, по-вашему. Долго болела, да и анализы приходили мутные. В итоге выписал я ее домой — что смогли, мы сделали, а остальное уже от ее веры в себя зависело. Авенир, конечно, тоже ее убеждал, что надо молитвой да постом спасаться, а сглазы всякие — это сплошь суеверия, но она все допытывалась, кто бы ей мог сглаз этот снять. Я и брякни ей про Майю. Она тогда еще начинала только, но я уже знал, что вреда тетке не причинит. Сглаз, если он есть, распознать — дело нехитрое.

Туомас задержал дыхание, хотя подспудно догадывался — даже если Герман знал, за что Майя угодила в опалу, он никогда ему не расскажет.

— А та баба возьми и этому Авениру как на духу и расскажи. Спасибо, хоть адрес не дала, — а он спрашивал, я уточнил потом. И еще удивилась так: а чего это батюшка разгневался на вас, доктор? — Герман пискляво передразнил женщину. — Вот тогда мы с ним первый раз и схлестнулись. Ты бы видел — он тут громы и молнии метал! Грозился до главврача дойти, спасибо, что патриарху кляузу не накатал.

Туомас против воли усмехнулся. Доктор Герман изображал громовержца, потрясая линейкой, и при этом корчил смешные рожи.

— В общем, с тех пор у нас дорожки разошлись. И он меня держит на мушке, поганец. Поэтому я тебя учить не буду, но ты осторожно с ним, Том.

Они выпили еще по одной. Закуски в этот раз у Германа Николаевича не было, но Туомас не чувствовал привычного опьянения, поэтому не стал возражать, когда заведующий разлил бутылку до конца.

— А мальчику надо дать время. Он обязательно поймет, ты не переживай. Авенир ведь не сможет вливать ему в уши дерьмо целые сутки. И если не будешь пропадать неведомо куда, преследуя непонятные цели…

Это был намек, но Туомас снова не стал развивать тему. Если Герман узнает о болотницах, то не от него.

— До полнолуния осталось меньше недели, — он попытался высказать то, что волновало его гораздо больше проблем с Авениром. — Я думаю, надо рассказать Игорю хотя бы самые базовые вещи. Про укрытие, про мясо, про… технику безопасности.

Доктор Герман вскинул на него глаза. Легкого юморного флера как не бывало, и заведующий, к удивлению Туомаса, не выглядел даже слегка опьяневшим.

— Ты не сделаешь ничего подобного, Том.

Туомас в недоумении посмотрел на него. Алкоголь наконец начал действовать — испарина выступила еще сильнее, противно засосало под ложечкой.

— Но почему?

— Потому что это критически важно для успешного лечения, — строго посмотрел на него Герман. — Нельзя, чтобы Игорь в полнолуние разрывался между мыслями о том, что с ним все будет хорошо, и страхом боли при трансформации. Наши мысли материальны, Том. Все, чего мы действительно боимся, всегда сбывается. Нельзя, чтобы его подсознание работало против того, на что у меня ушли долгие годы.

Туомас хмуро уставился на него:

— Но разве лечение не сработает в любом случае? Вы чего-то недоговариваете, доктор. Каковы риски, какие побочные эффекты? Вы ставите эксперимент на живом человеке, в конце концов! Который даже не подписал информированного согласия. Как…

— Не смей просить у меня отчета о лечении моих пациентов, Том. Это не в твоих правах, особенно после сегодняшнего. Ты хороший парень, я тебя уважаю — и, если понадобится, приду за тобой к Дарье снова, но прошу и заклинаю: не лезь туда, куда тебя не приглашали со своим, увы, совершенно непрофессиональным мнением.

— Я не хочу, чтобы Игорь пострадал.

Герман Николаевич улыбнулся:

— Как и я, мой дорогой. Я за него горы сверну, если понадобится. Ты не волнуйся, он в надежных руках, и кто знает, может быть, скоро ты тоже избавишься от головной боли в лице Дарьи и ее прихвостней. Я уже показывал наши подвалы — там Игорек будет в полной безопасности, не сомневайся. Померзнет немного, не без этого.

Туомас поднялся — его слегка повело, но он с благодарностью вспомнил обед в столовой. Тело будто догадалось, что теплый свитер остался в шкафчике в раздевалке, и жар немедленно сменился ознобом.

— А почему ты Дашеньке сказал, чтобы она в Логово не совалась? — внезапно поинтересовался Герман Николаевич.

Туомас решил, что у него нет повода не ответить.

— Облаву там местные затеяли. На волков. Будут идти на вой, прочесывать местность. Денег им выделили будто бы…

Герман Николаевич только кивнул, и Туомас вышел за дверь, плохо понимая, куда теперь идти и что делать.

Коридор поплыл перед глазами; Туомаса качнуло в сторону, и он коснулся стены ладонью. Медленно, не спеша — все равно никто его больше нигде не ждал. Отличная ситуация, идеальная для оборотня, если верить книге Найджела, — когда никто не заявится в твое убежище в ночь полнолуния, чтобы проверить, куда это ты запропастился.

Эх, Найджел, Найджел… Сколотил в Питере Стаю, помогал им, а сам все это время писал о них книгу. И даже опубликовал, но на английском.

Алкоголь ударил по нему сильнее, чем обычно. В столовой выдавали каждому стандартную порцию горячего и гарнира, и, хотя Туомас держался на короткой ноге с поварами, они при всем желании не могли дать ему две тарелки вместо одной. На фоне двухдневного голодания у Дарьи обед не наполнил его желудок, а лишь сильнее раздразнил аппетит.

Туомас пересчитал наличные в кармане и пообещал себе, что зайдет в ближайшее кафе у метро. Он вышел в лифтовый холл, где в который раз после десяти вечера выключили свет — для экономии, как любил выражаться завхоз, — и только по неприятной смеси запахов ладана и лекарств догадался, что лифт уже вызвали.

У колонны, делившей пространство на две части, стоял отец Авенир.

— Надо же, какая встреча, — пробормотал Туомас, с трудом ворочая языком. — Можно подумать, это судьба.

Священник, узнав его, только пожал плечами:

— На все воля Божья. Вижу, вы прибегли к обычному бессмысленному способу самоутешения.

В этот момент подъехал лифт. Туомас не слишком хотел втискиваться в узкую кабину вместе со священником, но ноги держали плохо — поход по лестнице в темноте мог обернуться катастрофой. Никак не ответив на выпад, он зашел следом за Авениром и нажал первый этаж.

— Мое предложение все еще в силе, — внезапно повернулся к нему тот.

— Предложение?

— Если вам некому излить душу. Я не думаю, что вы желаете кому-то зла, Томас.

— Туомас.

Авенир сделал вид, что не расслышал.

— Думаю, вы просто потерялись. Один в чужой стране, среди чужих людей. Не знаете, кому можно верить, а кому нет. Для этого служители церкви и нужны — чтобы стать опорой, когда другие утрачены.

Лифт, скрипя, прополз последние метры до первого этажа и с грохотом распахнул двери. Они вышли, и Туомас бросил на священника удивленный взгляд:

— Вы серьезно?

— Конечно, — Авенир моргнул. — Это мой долг, и я выполняю его с легким сердцем. Ваша грубость — следствие растерянности и обиды.

Стоя рядом, они оказались почти одного роста. Авенир выглядел моложе за счет бородки, больше похожей на юношеский пушок, и пронзительных голубых глаз, но на самом деле вряд ли ему исполнилось меньше двадцати пяти. Туомас не мог не отметить, что священник не страдал чревоугодием — или природа до поры до времени давала ему фору, а также не украшал себя перстнями по примеру многих собратьев по вере. Его простая черная одежда была действительно простой, и Туомас решил, что риск того стоит.

Разумеется, исповедоваться он не собирался.

— Вам трудно отказать, — он кивнул в сторону коридора, который вел к часовне.

Авенир, как ему показалось, подавил усмешку, но ничего не ответил и зашуршал сутаной в указанном направлении. В часовне стояла темнота, и священник — видимо, нарочно — не стал включать электрический свет, ограничившись двумя светильниками в дополнение к свечам, горевшим перед иконами.

Туомас только теперь обратил внимание на скрупулезность рисунка и детализацию. Икона Богоматери показалась ему более проникновенной, чем икона Спасителя напротив. Художник сумел уловить горестную подавленность женщины, потерявшей сына, — и в ней не было ничего от богини, кроме нимба и расшитых одежд.

— Какая это… Какая это Богоматерь? — Туомас уже выучил, что есть несколько каноничных изображений Богородицы, и у каждой — свое название.

— Казанская Божья Матерь. Всегда считал, что в Европе рисуют картины, а у нас пишут иконы, — подал голос из темноты Авенир, успевший снять сутану. — И что это про разное.

Под сутаной у священника оказались обычные темные брюки и футболка.

— Важен эффект, — Туомас решил поддержать тему. — То, что на самом деле видят прихожане. Ведь именно этому изображению они молятся.

— Они молятся Богу, — возразил Авенир. — То, что на картине, — вторично.

Туомас не хотел спорить. В темноте и легком потрескивании свечей его стало клонить в сон, но в присутствии Авенира он держал себя в постоянном напряжении и готовности дать отпор.

— Я так и не смог выяснить, почему мальчика до сих пор держат в больнице, — внезапно в голосе священника прорезалась сталь. — Каждый кивает на конфиденциальность, а сам пациент утверждает, что ему запретил заведующий.

— Значит, так и есть.

Авенир хмыкнул, но смотрел на него в упор нехорошим взглядом.

— Вы знаете, не так ли, Томас? Вы знаете, но мне, конечно, не скажете. А о том, что Игорь сирота, вы тоже в курсе?

Туомас кивнул. Скорее всего, священнику уже рассказал сам Игорь.

— В таком случае, раз уж некому взять на себя ответственность, существуют разные варианты. Доктор Герман до сих пор не уведомил социальные службы, которые про мальчика попросту забыли, — и это весьма нехорошо с его стороны, но я сам, конечно же, не имею на это полномочий. Впрочем, как я и сказал, есть разные варианты.

— О чем вы?

— У него может появиться официальный опекун. — Авенир налил себе в стакан воды из графина, стоявшего на окне. — Вы же знаете, не обязательно для этого полностью усыновлять кого-либо.

Туомасу показалось, что он ослышался. Опекунство? Над Игорем?

— Понимаю, вам подобное не приходило в голову, — снисходительно качнул бородой Авенир. — Ответственность — нечто более серьезное, чем развлекательные прогулки в парке. Но я о другом: как опекун я смогу заняться выпиской Игоря и размещением его в одном из наших церковных общежитий. Мальчик сильно отстает по школьной программе, и, хотя церковь не оплатит ему репетиторов, в церковно-приходскую школу он сможет поступить без проблем по моей протекции.

Игоря — в монахи?! Туомас аж взвился от этой мысли.

— Вы хотите сделать из него попа?! Черта с два я вам это позволю!

Авенир только руками развел:

— Как его опекун — а я собираюсь уладить все формальности в ближайшие несколько недель — я смогу обойтись без вашего драгоценного мнения.

Туомас едва сдерживался, чтобы не ударить его. Сейчас, без сутаны, священник был просто обычным человеком, от которого не стоило ждать ничего хорошего.

— Я вам не позволю, — спокойно, насколько это было возможно, возразил Туомас. — Вы понятия не имеете…

Он прикусил язык, но Авенир понял его по-своему.

— Это вы понятия не имеете, что такое расти на улице! Спать в подвалах, питаться объедками, служить игрушкой для пиар-кампаний! Вы думаете, каждый беспризорник мечтает жить в больнице, чтобы над ним ставил опыты сумасшедший еретик? — На этот раз Туомасу удалось вывести его из себя. — Нет, Томас, он желает иметь семью и дом. Простите за банальность, вижу, вы ждали совсем не этого. Игорь мало что знает о религии и общается со мной не потому, что интересуется теологией. Просто я даю ему понять, что мне не все равно. Ему нужен человек, который будет о нем заботиться. Вы могли таким стать — но предпочли искренней любви ребенка свои делишки. Я не осуждаю вас — лишь объясняю, почему у вас нет никаких прав указывать, как ему жить дальше и с кем.

Туомас стоял, словно оглушенный. Слова Авенира били больно, но хуже было другое — он попытался представить полнолуние и превращение Игоря в оборотня за пределами больницы. Например, в церковном общежитии.

Воображение нарисовало ему настолько живую картину, что Авенир заметил ужас на его лице и истолковал его по-своему.

— С вами все в порядке? Воды, может быть?

Священник, не дожидаясь ответа, плеснул из графина в стакан:

— Держите, Томас. В этом тоже, увы, состоит миссия служителя Божьего — жалить правдой, потому что боль исцеляет. Страдая и раскаиваясь, мы плачем, чтобы переродиться и стать лучше, приблизиться к идеалу, каким нас задумывал Господь. Понимаете?

Он осторожно коснулся локтя Туомаса, но тот отдернул руку. Вода, впрочем, оказалась кстати. Туомас жадно высосал ее одним глотком и вернул стакан на подоконник.

— Вы не представляете, какую ошибку совершаете, Авенир, — наконец выдавил он. — И я надеюсь, не узнаете никогда.

Священник посмотрел ему прямо в глаза. Яркие отблески свечного пламени расчерчивали его лицо, превращая православного священника в беспощадного жреца огненного бога.

— Возможно, именно этого я и хочу — узнать, Томас. Узнать наверняка. А уж то, что многие знания — многие печали, я понимаю. Но, в отличие от вас, не боюсь.

Туомас попятился, наткнулся в темноте на какую-то утварь и пулей вылетел из часовни. С каждым шагом, вспоминая лицо Авенира, он все меньше думал, что тот сумасшедший, и все больше — что он человек, который упрямо и четко шел к единственной, давно поставленной цели.

Туомас кое-как спустился по широкой центральной лестнице, пару раз поскользнувшись на влажных ступенях. Ливень закончился совсем недавно — снег окончательно растаял, и теперь землю покрывали сплошным ковром облетевшие с тополей листья. Народ вокруг отряхивал зонты и торопился по домам.

Туомасу спешить было некуда.

Он медленно брел в сторону метро, и лишь тихое урчание в животе напоминало о недавних планах зайти в кафе. Ему не хотелось есть — не хотелось видеть чьи-то лица, разговаривать. Не хотелось наблюдать чужую жизнь, в которой каждый казался ему более счастливым.

У Туомаса близких не осталось — и всех, кто мог ими стать, он растерял сам, своими же руками отогнал каждого.

Как он упустил настолько очевидную вещь? Как прозевал самую базовую потребность, которая только могла быть у ребенка, которая когда-то была у него самого, но он приучил себя думать, что может обойтись без нее. У него была сестра, но она долго внушала ему, что он человек, который прекрасно справляется сам. Ханна сносила его страхи, его боязнь оставаться в одиночестве, и постепенно бесконечные кружки, прогулки и отчасти психотерапия сделали свое черное дело. Если ты один, то не придется кого-то терять.

Когда погибли родители, вместе с ними Туомас лишился и единственного настоящего дома. На смену пришла череда съемных квартир, общежитий, казарм. После той штормовой ночи все места в мире превратились в просто стены и крышу над головой, все люди — в прохожих, идущих своей дорогой. Аландский диалект шведского стал финским; он уже и не помнил, когда и с кем последний раз говорил на родном языке. Туомас так старался быть сам по себе, что разучился беречь тех, кто ему дорог.

Что ж, сейчас он действительно предоставлен сам себе — и в этом некого винить, кроме самого себя. Туомас купил в киоске горячий блин и проглотил его, пока спускался в метро, даже не почувствовав вкуса.

Время приближалось к одиннадцати, город тонул в густой осенней мгле. Выйдя на «Чернышевской», Туомас первым делом нашел еще работающий салон связи и купил новый телефон — самый дешевый, но с картами и GPS, — и не без труда получил новую симку с прежним номером. Контакты, конечно же, не сохранились, но он надеялся, что сможет скопировать их из своего почтового аккаунта, когда доберется до дома — до съемной комнаты — и включит ноутбук.

Если в сентябре Туомас еще надеялся, что сумеет вернуться к фрилансу и продолжит писать, то теперь эта надежда окончательно растворилась. Он не хотел создавать ничего нового, не хотел ничего менять в жизни, не имея возможности изменить главного, и поэтому его вполне устраивала работа санитаром. Волочить пациентов, таскать инвалидные коляски с этажа на этаж и выносить судна, чувствовать себя кому-то нужным в самых базовых вещах — о чем еще можно мечтать? Его дни в Питере и больнице, очевидно, сочтены — Дарья сживет его со свету, и нет никого, кто бы вступился за него перед Цербером. Как оказалось, одиночкой легко стать, но почти невозможно выжить.

Ближе к полуночи он добрался до знакомой арки с атлантами — и, внезапно передумав, бросился к ближайшему магазину. В центре Питера такие лавочки работали круглосуточно, но продавали там лишь предметы первой необходимости и продукты — все ради туристов. Продавщица, удивившись иностранцу со столь странными запросами, сжалилась и, не забыв запереть кассу, спустилась в небольшой полуподвальный склад. Из магазина Туомас вышел с тремя самыми мощными лампочками, какие нашлись.

Плафоны на лестнице давно разбили, но патроны остались целые, так что он вполне обошелся без инструментов, восстанавливая освещение по мере подъема.

С последней лампочкой в руке Туомас поднимался тише — с верхней площадки доносились приглушенные голоса, в одном из которых он узнал Майю.

— …Передать Госпоже, что вы отказываетесь?

Говоривший явно чувствовал себя хозяином ситуации. Туомас принюхался — запах казался смутно знакомым, но принадлежал не полулысому бандиту, а кому-то другому. Осторожно посмотрев между пролетами, Туомас попытался отыскать магические линии, которые открыл в Топях, но ничего не увидел. Возможно, это был просто очередной вредный клиент.

— Я не так выразилась, — Майя отвечала неуверенно. — Но у вас серьезная просьба. Недавно ко мне уже приходили за гораздо меньшим, и я ответила отказом, несмотря на угрозы.

— Госпожа говорила, вы не станете торговаться, — недовольно заметил мужчина. — И не вам рассуждать о серьезности ситуации.

Возникла пауза.

— Что вы имеете в виду? — голос Майи дрожал.

— Без толку юлить, девушка, — снисходительно бросил мужчина. — Госпожа меня просветила немного о ваших подвигах. Что вы помогли родной тетке отойти на свет иной и глазом не моргнули.

Туомас не верил своим ушам.

— Неправда! — выкрикнула Майя со слезами в голосе. — Как вы смеете!

Мужчина, казалось, не впечатлился:

— Так я могу рассчитывать на заказ, девушка?

Майя промолчала, едва слышно всхлипывая.

— Вот и отлично. Забегу на следующей неделе и заберу. Хорошего вечера.

От неприкрытой издевки в его голосе Туомас стиснул последнюю лампочку в руке, и стекло не выдержало. Осколки вонзились ему в руку, а цоколь звонко ударился о бетонный пол и покатился куда-то в темноту. Он поспешно отступил в самый дальний угол и замер.

Наверху воцарилась тишина. Туомас не двигался с места и едва дышал. На лестнице раздались осторожные шаги. Мужчина прошел мимо, даже не повернувшись в его сторону. Когда внизу хлопнула входная дверь, Туомас вышел из тени и запрокинул голову — Майя, свесившись с перил, смотрела прямо ему в глаза.

— Привет. — Туомас кое-как выдернул из ладони осколки и начал подниматься, не спуская с нее напряженного взгляда.

— Ты все слышал.

Отпираться не имело смысла.

— Я последний человек в этом мире, который станет судить тебя. — Туомас прошел следом за ведьмой в квартиру и захлопнул дверь, удивляясь, как Майя еще пускает его на порог.

Она не предложила помощи с рукой, поэтому он прошел в ванную и сунул ладонь под холодную воду. Кровь уже перестала течь, а через минуту начали затягиваться и порезы.

Майя ждала его на кухне — по ее открытой позе Туомас понял, что она не собиралась спускать ситуацию на тормозах.

— Она умирала очень долго, Том. Она страдала и корчилась в муках, а я лишь успевала подставлять чашку под мокроту, смешанную с кровью. Иногда она харкала так, что мне казалось, ее внутренности вывернутся наизнанку. Ничто не помогало — это была неоперабельная стадия.

— Подожди, ты не должна… — он попытался остановить ее, но Майя взглядом пригвоздила его язык к нёбу.

— Она умоляла меня каждый раз, как только выдавалась спокойная минута. Она держала меня своими исхудавшими, обтянутыми кожей руками и молила так, как никогда и никого в этой жизни. Я истратила на лекарства все деньги, которые были. Снадобья и заклинания давно не помогали — она испробовала их все. Все, слышишь! — Она с вызовом подняла на него глаза. — Затем она сама продиктовала мне тот рецепт — его нет в гримуаре. Я плакала, Том. Плакала так, что все рукава были мокрые, ведь я не могла позволить ни одной капле упасть в котел. Мне было страшно, хотя тетя обещала, что никто не узнает, что ей давно пора, и говорила, что с таким состоянием удивительно, как она столько протянула.

Майя замолчала. Туомас понимал, что она ждет единственного вопроса, — и не мог не задать его:

— Почему тебя наказали?

— Потому что я нарушила Пакт. — Майя отвернулась. — Цербер пришел к Госпоже на следующий день после тетиных похорон. Он не называл имен — он и не знает их, — но она догадалась и спросила меня, глядя в глаза. Тетя много раз говорила, что настоящая ведьма не станет скрывать правду от собственного Ковена — поэтому я призналась во всем. Тогда она сказала, что…

— Что ты ее вечная должница и будешь делать, что скажут. — Туомас выругался. — Майя, я…

— Не трогай меня. — Девушка отодвинулась, когда он сделал попытку обнять ее. — Я не хочу утешений. Ты не должен был это услышать. Ты нарушил нашу договоренность.

Туомас отступил на шаг, глубоко раненный ее суровым тоном. Он действительно напрочь забыл об уговоре. Ему просто хотелось увидеть ее, попытаться объяснить, что произошло у оборотней, почему он пропал, — но теперь это все казалось лишь жалким оправданием.

— Спасибо, что сказала Герману, где меня искать.

Майя удивленно подняла глаза. Туомас меньше всего хотел напирать на жалость, но на откровенность стоило отвечать откровенностью.

— Они держали меня два дня взаперти. Почти не кормили — хотели выждать до полнолуния, чтобы… чтобы выпустить меня.

— Нет! — Она в ужасе прижала руку к губам.

— Ну, вряд ли им нужны человеческие жертвы. — Туомас пытался не думать об этом. — Какое-нибудь животное мелкое. Чтобы я ощутил… вкус крови.

Майя кивнула:

— Я знаю про это. Потом ты уже не сможешь его забыть. — Ведьма покачала головой. — Я не ожидала, что Волчица может зайти так далеко. Считает, ты отбился от Стаи и надо восстановить порядок.

— Наверное, так и есть. — Туомас устало прислонился к косяку. — Я ведь такой особо никому не нужен, а тут хотя бы люди, которые готовы принять меня таким, каков я есть. Задаром.

Майя промолчала, и это ранило сильнее всего. Молчание означает согласие, так? Получается, он был прав — и никого близкого у него нет и не могло быть в этом городе.

Только Стая и Волчица, желающая подчинить его своей воле любой ценой.