Писец войска

Глава 11

Во второй половине дня, когда оставались считанные километры до Миама и Аниба, у очередного вади (авт.: пересохшее русло «ва́ди» — мужского рода) нас встретило нубийское войско. Вади и раньше попадались на пути, но этот особенно крупный. Когда-то тёкшая здесь река прорезала довольно широкий овраг со скалистыми берегами.

Фактически — это маленький каньон, который не так-то просто преодолеть без навыков скалолазания. Тропа есть, мы не первые путешественники, но она прорублена так, чтобы мог пройти только гружёный осёл с погонщиком. Ширины её недостаточно, чтобы быстро покинуть мышеловку. Окажись мы на его дне, закидали бы стрелами и копьями, да простыми булыжниками. А нам и ответить-то нечем.

Естественно, впереди основной армии всегда шёл разведотряд, так что о засаде мы узнали заблаговременно. К сожалению, ценой жизней двоих людей и их собак. Псы первыми почуяли неладное, залаяли, а кто-то выстрелил в них из засады. Видимо, сдали нервы или просто дисциплина хромает — набрали охотников-скотоводов по деревням, те о военной тактике ничего не знают.

Потом попытались устранить и разведчиков, но просчитались, только двое идущих впереди пали, истыканные стрелами, а остальные вернулись с докладом, вообще не пострадав, — царапина на заднице от стрелы, пробившей кожаный бурдюк одного из них — не в счёт.

Стрелу я осмотрел лично — просто заточенная палка, даже не очень ровная. Наконечника нет вовсе. К хвостовику для стабилизации полёта грубо примотаны ошмётки перьев.

Так же пришлось лично осмотреть и место стычки, хоть и было страшновато. Нубийцы славятся своими лучниками. Думаю, что по-настоящему хорошие стрелки с правильным вооружением сдержались. Тот образец примитивизма как раз принадлежал неопытным новобранцам, ещё не обученным армейским порядкам.

Дно высохшего русла вовсе не каменистое, разливы Реки нанесли на него плодородной почвы, и оно поросло зелёной травой — пока ещё паводок не сошёл окончательно, влаги для растений достаточно. Не исключаю, что этот вади влажный.

Мы не ослушались воли Упуаута, шли хоть и не фалангами, но всё-таки компактно, не растягивали колонны. Лучники держали оружие в снаряжённом состоянии, личные вещи тащило приданное подразделение из новобранцев. На отдыхе не ели, чтобы облегчить работу лекарям при ранениях в живот.

Скорее всего враги уже знают все подробности штурма Кубана, потому решились на сражение на открытой местности, чтобы не разделять войско.

Врагов было много больше, чем могло бы вместиться в крепость, так что смысл в этом был: вместо двух боёв с примерно равной численностью, на нас нападают единовременно с примерно двукратным преимуществом.

Всё «примерно» потому, что я не знаю как оценить боевую мощь армии противника. С одной стороны, их больше раза в три, но с другой картина такая же как мы видели в Кубане: половина воинов чёрной расы, мотивированные и свободные, а вторая — околдованные египтяне.

Вряд ли они покажут такую же удаль как и те, кто сам принимает решения. Зато ничего не боятся, просто ломятся вперёд под облаком из стрел и пуль из пращи — это мы уже видели и при штурме храма Анукет в Асуане. Пугающее зрелище.

Трюк с убийством колдуна не пройдёт, и причин на это сразу две: во-первых, они уже о нём знают и не подходят на расстояние выстрела. А во-вторых, я не случайно сказал «они». Их трое! По крайней мере только на виду. Скажу так — трое носят костяные маски и держат в руках «волшебные палочки» с черепом на конце.

Лучников очень много, соотношение совсем иное, не как в нашей армии. Щиты есть далеко не у всех, и те а основном из плетёные из прутьев. Основное оружие — копьё и палка. Металлические наконечники копий и топоров — большая редкость. Подозреваю, что это трофеи потому, что спящие египтяне в их армии все поголовно вооружены либо деревянными дубинами, либо заострёнными, частенько кривыми, палками, то есть имитацией копья.

Поскольку внезапное нападение не состоялось, две армии остановились по берегам пустого русла и никто не решался спускаться в него, дабы не стать лёгкой мишенью для стоящих выше.

— Погонят наших пленных, — предположил Анхесенамон.

Я ответил не сразу, молился про себя.

В последнее время я не был так усерден в молитвах, как раньше. Не поминал Господа при каждом удобном случае. После пробуждения во мне хека Саптахом отчасти уповал на египетских богов.

Однако, во время опасности я почему-то не обращаюсь к ним, даже не рассчитываю на того покровителя, который настолько явно присутствует в моей жизни, что я чувствую объятие его (или её) крыльев физически.

Моя молитва о спасении вполне православная, много раз произнесённая ещё в той реальности будущего. Да и в этой я её не забывал никогда, просто появились альтернативы. Когда на сердце тревожно, прошу о милости Господа, а не, скажем, Ра или Гора. К египетским богам я обращаюсь только с практическими задачами.

Я об этом размышлял и раньше, и поначалу утвердился в ложном мнении, что к богам Египта стоит относиться как к христианским святым. Ведь святых же тоже просят о помощи. Об исцелении, моральной поддержке, укреплении в вере. Вряд ли кто-то осознаёт из таких молящихся, что это прямое нарушение первой заповеди, запрещающей поклонение кому-либо, кроме единого Бога.

Я и сам только относительно недавно, уже во второй жизни, понял, что это происходит от неверного понимания. Святые не исцеляют сами, они просто присоединяются к нашей молитве. Поскольку они ближе к Богу, то их молитвы имеют бо́льшую силу.

Точно не знаю, но скорее всего эта практика идёт из первых веков христианства, когда и Богородица и Апостолы уже умерли смертью телесной, но продолжили являться к верующим во снах и наяву для наставлений и укрепления в вере, избавления от мучений. То есть дали понять, что они не мертвы, а ушли к Господу и живы.

Впрочем, с нарушением первой заповеди не так однозначно. Когда мы просим друга помочь с чем-то, это же не грех? Тогда почему обратиться с просьбой к святому или к языческому воплощению сил природы — греховно?

Заповедь звучит так: «Я Господь, Бог твой, да не будет у тебя других богов пред лицем Моим» (Исх.20:2–3). То есть в принципе не запрещает почитать святых, только лишь надо понимать, что они не подменяют Его, у них другое естество. Не самостоятельно-божественное, их сила идёт от Бога. И даже не в том смысле, как фараон передаёт божественный ка Ра людям Двух Земель.

Почитание святых не должно носить характера обращения к благодетелю, а как к примеру правильной веры, наставника, образца и сослужителя. Они не творят ничего лично, но имеют весомый голос перед Ним.

Хоть Он ни разу не дал мне понять, что слышит меня, в том смысле, как это делают боги Двух Земель — физически, — однако только так на сердце становится спокойнее. Оно и в самом деле становится легче пёрышка Маат.

Так что даже и не знаю, как теперь быть. Грешить и каяться, чтобы потом опять согрешить? Грош цена такому раскаянию, если оно не завершает цепь греховного поведения. До сих пор только боги Двух Земель направляли меня явно и недвусмысленно. А ведь я, между прочим, в этом времени единственный не только христианин, но в каком-то смысле и авраамист тоже. Не могу быть незамеченным и менее приоритетным, пусть такая мысль и ведёт к гордыне.

Если бы Он дал мне знак, дал понять, что те божественные проявления, каким я стал свидетелем творятся по воле Его. Ведь ничто же не может происходить без его ведома. Только эта мысль и является спасительной соломинкой, за которую держусь я, утопающий.

Помолившись про себя мысленно, я перекрестился явно, что не укрылось от взгляда командующего. Но он не задавал вопросов. Понимал, что я про себя обращаюсь к богу, пусть и не понимал, к какому.

— Надо высылать переговорщика, — сказал я, а командующий согласился.

Египтянам не чужда дипломатия. На стелах рассказывается не только о победах на поле боя, но и первый в мире письменный договор составленный между египтянами и хеттами тоже сохранился. Сделаем упор на слове «сохранился» — сотни бытовых договоров на папирусе тоже пережили время скорее всего благодаря их распространённости. А дипломатическая переписка, наверное, страдает при каждой смене династии. Даже картуши с базальта сбивают, что уж говорить о том, что легко горит.

В полевых условиях, когда ни одна из сторон не уверена в победе (а колдуны не уверены, это чувствуется), есть место для торга, угроз и уступок. Наша задача сейчас — выяснить причины неуверенности у численно превосходящего нас противника.

Никакого кодекса чести, общего для многих соседей, пока ещё не выработано. Нет общепринятых норм сообщить о том, что одна из сторон желает договариваться. Так что надо как-то попытаться убедить, что мы не пытаемся вывести их командира из строя, чтобы убить.

— Я бы убил, — сказал Анхесенамон абсолютно серьёзно.

В этой древности всё решается просто. Жизнь людей ничего не стоит. Не зря же воины смотрят на меня свысока из-за того, что я не убил никого в бою за крепость Кубан. А я, наоборот, доволен этим. И не только из-за того, что не нарушил заповеди, а ещё и потому, что такое вмешательство в прошлое может быть гораздо серьёзнее, чем всё моё прогрессорство. Убивая человека — убиваешь и всех его потомков. Одно дело когда это происходит естественно, то есть без вмешательства пришельца из другого времени, и совсем другое — когда целую ветвь потомков отсекают извне, как ножницами.

С другой стороны, благодаря мне немало жизней уже были спасены. Но я уверен, что спасение — угодно Богу, а умерщвление — нет. Если такова судьба, она может исправить моё вмешательство иным образом, но на мою душу грех не ляжет.

Нас опередили. Прибежал гонец и сообщил, что великий аборо мангу (авт.: колдун) Мазига желает говорить с великим колдуном с севера.

— Приведите ко мне. Без рукоприкладства, — приказал Анхесенамон.

Гонцом оказался чернокожий, но он отлично говорил на египетском наречии. Кроме кожи и черт лица, он и выглядел как египтянин: парик, шендит, украшения-амулеты. Ничего похожего на оружие у него не было.

Он не поклонился, стоял с гордо выпрямленной спиной.

— С кем твой хозяин хочет говорить? Среди нас нет колдунов, — задал вопрос Анхесенамон раздражённо. Ему не понравилась непокорность.

— Тот, кто победил Камангу должен быть великим, — ответил переговорщик.

— Кто это такой? — все присутствующие на командном совете переглянулись. Никто не узнал этого имени.

— Защитник крепости Кубан, — теперь уже посланник начал говорить раздражённо. Знакомые что ли?

— Мы не можем вам доверять, — небезосновательно ответил «великий». Эта мысль мне показалась забавной. Как звучит: Великий колдун Анхесенамон. — С нами будут пять человек со щитами, но без оружия. Пусть Мезинга поступит так же.

— Мазига, — раздражённо поправил гонец. — Великий колдун — это ты? Как твоё имя?

— Не говори, — я вмешался в разговор. — Они проклинают по именам.

— Значит, это ты? — нубиец-египтянин перевёл удивлённый взгляд на меня. Потом он широко и торжественно улыбнулся: — А ур Мазига не боится сказать своё имя!

— Придём оба. Ещё раз скажу, среди нас нет колдунов. Но мы готовы выслушать твоего Мезинугу.

— Великий Мазига, — опять поправил посланник, но в это раз без раздражения, но по-прежнему зло и высокомерно. Уже понял, что его специально злят.

— Иди, тебя проводят, — никак не отреагировал на его тон Анхесенамон.

Спорить с командующим тремя тысячами головорезов и головотяпов смысла нет, так что пришлось идти.

Колдунов было двое, оба в костяных масках, с посохами, а с ними тот же человек, кто приходил к нам ранее назначать встречу. Он выступал переводчиком. Не знаю точно, колдуны притворяются или на самом деле не говорят на языке завоевателей.

Я нацепил на себя всё заговорённое железо, что у меня было, и даже не побрезговал нарушить договорённость — взял с собой кинжал. Они-то тоже с посохами. Правда, мой жезл из клюва ибиса тоже со мной. Да и у щитоносцев на правых предплечьях висят медные кинжалы, но их не видно, они прикрыты щитами.

С другой стороны, это формальность. На обоих берегах стояли лучшие лучники, так что в случае обострения не уйдёт никто, туча стрел накроет и своих, и чужих так, что щитоносцы вряд ли помогут. По крайней мере у нас есть стрелы, прошивающие щиты из бычьей кожи. Расстояние уже не прицельное, но что стрелы долетят ещё не на излёте — нет сомнений.

— Говорите, — Анхесенамон захватил инициативу.

— Тот, кто не назвал своего имени, как ты победил Камангу?

— Застрелил из лука, — ответил здоровяк с улыбкой.

Колдун сердито посмотрел ему в глаза, они поиграли в гляделки с минуту, и он перевёл взгляд на меня.

— Не врёт. А ты кто?

— Моё имя Афарэх, — представился я именем, которое не имеет ко мне отношения. Настоящий Афарэх давно умер, а мою душу Бог знает под другим именем. Это не рен, не истиной имя. Проклинайте, если хочется терять время.

— Ты сделал ту стрелу? — спросил он уже спокойно.

— Принимал участие, — я не отвёл взгляда. Не очень удобно играть с ним в гляделки. Этот Мазига здоровенный, мускулистый как горилла, он даже на Анхесенамона смотрит сверху вниз, что уж говорить обо мне.

Лицо, правда, кажется человеческое. Плохо видно из-за маски и густой неприбранной бороды.

— Осмелишься коснуться меня? — он выставил свою здоровенную мозолистую ладонь вперёд.

Я молча коснулся его светлой ладони своей. Она меньше его лапищи раза в два, по сравнению с ним я как пятилетка на фоне взрослого. Если он сейчас резко сожмёт руку в кулак, то переломает мне все косточки без особых усилий.

Но он не стал так поступать. Смысл другой: он проверял мою магическую силу. Пусть во мне хека, а в нём мбисимо мангу, это не помешало противостоянию.

Судя по взглядам обеих делегаций, я не один увидел свечение, которое окутало колдуна. Не знаю, что он пытался сделать, ощущал это как попытку вторжения в моё тело. Отдалённо это напоминало то нападение в на пиру в доме у Собекхотепа, но есть разница. Другой… хм… тип или даже «вкус» у силы. Она не воняет грязью, не вязкая и не тягучая.

Возможно дело в том, что это не попытка навести порчу, а провести проверку? Это было как ещё один элемент к противостоянию взглядов, которое проходило параллельно, просто выражено в другой форме и сообщает иную информацию. Вреда не будет, но расставляет по ступенькам иерархии, говорит что-то друг о друге.

Впрочем, мне ничего не стало понятнее. Я не смог измерить, насколько он силён и умел.

Контакт первым разорвал именно нубиец. Видимо, в отличие от меня, он что-то понял:

— Пусть армии отойдут. Я вызываю тебя на бой, великий колдун, — сказал Мазига на ломаном египетском.

— Он согласен, — за меня ответил Анхесенамон, положив руку мне на плечо.

И тут же её отдёрнул, когда проскочил электрический разряд. Вряд ли древний человек знает, что это такое, так что даже предположить не могу, что он себе навоображал.

В любом случае, испугался он скорее от неожиданности, чем от боли или реального страха перед колдовством. В каких-то обстоятельствах он вообще мог бы посчитать удар током признаком благоволения богов.

Увидев испуг, нубиец расхохотался.

— Расскажи, что происходит, — я решил уточнить не условия дуэли, на которую меня вызывают, а общую обстановку. — Зачем всё это? Ты же знаешь, царь Нимаатра, жив, невредим, здрав, соберёт такую армию, что у вас не получится выстоять.

— Если бы у Двух Земель не было великого колдуна, то чем больше воинов приходило, тем больше становилась бы наша армия, — разговор продолжился через переводчика.

— Поэтому ты не решаешься напасть сейчас? Боишься, что большая часть армии развернётся против тебя?

— Одна битва не имеет никакого значения. Много лет назад уже было противостояние между мангу юга и севера. Пришло время для ответа.

— Зачем тебе дуэль? Ты вон какой большой, а я мелкий. Результат очевиден, — я продолжил вести себя в соответствие с физическим возрастом.

— Ни ты, ни я не имеем значения. Важно, мангу чьих земель сильнее. Чьи боги дарят больше силы. Мы не будем сражаться телом. Это будет противостояние мангу.

— Мы заключим договор на тысячу лет, — выступил вперёд Анхесенамон. — Если Афарэх победит, нубийские колдуны больше не пересекут второго порога Великой реки.

— А если проиграет? — над нашим здоровяком нависла туша ещё больше.

— Скажи, — нашего командующего массой не испугать.

— Ваши воины уйдут!

— Нет! Договор не о воинах. Только о колдунах. Пусть воины Куша и Вавата делают то, что считают нужным.

Крупные мужчины опять принялись сверлить друг друга взглядами.

— Мне больше ничего не надо, — сказал Мазига и перевёл тяжёлый взгляд на меня. — Если я выиграю, то всё возьму сам.

Он опять посмотрел в глаза Анхесенамону:

— Договор заключён!

— Слова? Мы запишем его на папирусе.

— Наш народ не владеет способом записать звуки. Пишите, что хотите. Мне достаточно сказанного.

— Когда ты проиграешь, кто станет выполнять сказанное тобой? — ехидно заметил Анхесенамон. Особенно мне понравилось «когда», а не не «если».

— Вот мои свидетели, — колдун не стушевался. — Мой ученик и преемник сообщит всем.

Вообще, договор с точки зрения египтян этого времени совсем не то же самое, что в более поздние времена. Это не текст, а лишь сообщение о самом факте заключения сделки. Подписью служит отпечаток большого пальца. У важных господ есть ещё личные печати, но они не аналог подписи, а для сохранения тайны переписки: свиток оборачивают бечёвкой, залепляют глиняным комком, и ставят оттиск. Аналогом личной печати у простых людей служит оттиск ногтем, но как правило если писец регистрирует договор в храмовой книге, уже факта записи достаточно.

(авт.: только в Новом Царстве начнут записывать основные слова, произнесённые при сделке. А ещё позже, появятся типовые формы)

Я шёл на эту встречу подготовленным, у меня были листы папируса, а палетку я и вовсе всегда с собой ношу как признак моего статуса.

— Не спеши. Приходи сюда же на закате. Приноси слова, — здоровяк развернулся к нам спиной и зашагал прочь. Его спутники последовали за ним, но они все, даже ученик, пятились, не решались повернуться.

Мы тоже поспешили уйти с открытой площадки, правда, не так смело, нас прикрывали люди со щитами.

Как и договорились, войска отошли немного назад от пересохшего русла. Мы выбрали место так, чтобы наблюдатели видели друг друга, но вряд ли стрела долетит до места предстоящей битвы.

Анхесамон собрал совет из лекарей и меченых, чтобы обсудить всё, что кто-то может знать о магии нубийцев и о том, как проходят их колдовские битвы. Ничего неожиданного в том, что я оказался главным эрудитом. Думаю, он и сам не рассчитывал на то, что мне кто-то поможет, просто создавал видимость деятельности и иллюзию поддержки. Он любил председательствовать на собраниях, тешить своё чувство важности.

Но не в этот раз. Хотел отвлечь меня от мрачных мыслей, а сам хотел, чтобы хоть кто-то сказал ему, что он поступил правильно, взвалив ответственность на седого мальчишку.

Я нервничал. Не боялся и не рвался в бой, просто вдруг понял, что возможно это противостояние и есть то, ради чего я оказался в этом мире. Что если независимо от исхода, моя миссия будет исполнена? Что будет потом? Встреча с богами уставшего сердцем? Возвращение? Ничего не замечу, буду доживать эту жизнь простым египтянином?

В любом случае мне не нравится быть агнцем на заклание — не самая почётная роль, особенно если меня не наняли на эту работу, и даже не объяснили ничего.

Молитва, даже произнесённая мысленно не получалась. Вместо неё память постоянно подкидывала другие строки: «Отче! о, если бы Ты благоволил пронести чашу сию мимо Меня!» (авт.: от Луки 22:42).

Немного успокаивали объятия пушистых крыльев, но они же и порождали вопросы: молитва никак не влияла на них. Не ослабляла и не усиливала, что делало их природу всё более и более загадочной. Неужели и в самом деле египетские боги действуют не при попустительстве Его, под Его началом?

Не время сейчас об этом думать. Чтобы отвлечься записал договор. Каллиграфия для меня — это вариант медитации. Красиво получилось:

'Афарэх седовласый и Великий Мазига договорились о состязании в умении обращаться с хека и мангу.

Перед лицом богов Мазига поклялся, что в случае поражения нубийские колдуны не поднимутся выше второго порога Великой Реки в течение тысячи лет.

Афарэх соглашается на состязание по правилам Мазиги.

Договор заключён в год 43 царствования Нимаатра, невредим, здрав, жив'.

— Анжесенамон! — заорал я нарушая субординацию. — Почему ты сказал второй порог? Граница проходит по крепости «Могуществен Ха-кау-Ра»!

Географический кретинизм — всё равно кретинизм.