Патриот. Смута. Том 6

Глава 6

День клонился к вечеру.

Мы малым отрядом двигались на разведку. Прошли конно несколько километров, затем оставили лошадей, заведя их в лес. Последние километр, полтора прошли пешком, укрываясь в чаще. Здесь она была все такой же густой и нехоженый. Пробираться оказалось очень непросто. Заросли и буреломы приходилось обходить, петлять. Но, так нужно было.

Что странно, долгое присутствие войска на другом берегу Упы никак не сказалось на местности.

Почему долгое? Все же они строили, восстанавливали мост. И были здесь ну… Думаю дня три точно, а может, и пять. Видимо, далеко в лес казаки Лжедмитрия особо не забирались. Да и за реку не совались. Не нужно было. Чувствовали себя в этой глуши царями положения.

Дозоров, даже на иной стороне, я, как ни старался, не приметил.

Не верилось, что люди настолько хорошо могли скрываться.

Мы выбрались на один из изгибов руки, откуда открывался мало-мальски адекватный обзор. Да далеко, но хоть что-то можно разглядеть.

Я влез на дерево. Уставился на творящееся примерно в полутора километрах.

Видно было весьма скудно. Да лагерь, да мост вроде бы уже построен, да видны отсюда части сломанные и пожжённые — черные, но вроде бы укрепленные. Люди же по нему ходят. Да и пару телег груженых, вроде толкают. Сами, без коней. Тестируют? проверяют на устойчивость.

Насколько конструкция держала, разобрать с такого расстояния невозможно. Но, воз ехал, люди черными точками суетились вокруг.

Что до самого лагеря. Костры горели, дым к небу поднимается. Много. Палаток серых тоже прилично. Вроде и коней видать и возы. Но сколько, очень сложно подсчитать.

Частокола и каких-то укреплений я, как ни старался, не приметил. Может, что-то в виде рва и было, но отсюда не увидишь, слишком далеко. Земляные работы все же не так заметны — как возведенная бревенчатая изгородь. Особенно если маскировать.

В целом — воинство вело себя достаточно самонадеянно. Не скрывалось и прикрывалось слабо.

Начал спускаться. Спрыгнул на землю, улыбнулся своим телохранителям, что ждали у корней, так, по-волчьи.

— Работаем. — Проговорил холодно.

План, созревший у меня в голове, обрастал подробностями.

Вечер. Берег реки Упа. Лагерь войск Лжедмитрия.

Дмитрий Тимофеевич Трубецкой сидел в шатре у Царя.

Большая, широкая палатка, которая хорошо защищала от непогоды. Пару дней дождь то начинался, грозя влить надолго и всерьез, то прекращался как-то внезапно. Тучи ходили окрест. Иногда вливал ужасно, словно стеной, пару раз заходила гроза.

Спаси господи, града не было. Он бы совсем все планы порушил.

Чертова погода. Чертов поход! Будь он неладен.

Голова у князя раскалывалась. Он массировал виски, но это уже давно не помогало. Было душно, вокруг за походным столом сидело десятка три атаманов, воевод на сколоченных наспех лавках. Стоял громкий гвалт. Шли бурные переговоры, рассказы, больше сказки о былом. Вино лилось рекой. Заедалось это все мясом, соленьями и хлебом.

Казаки орали и гуляли подле царских очей.

Дмитрий Тимофеевич сидел по правую руку.

Боже, как же он устал от всего этого!

В Тушине было еще ничего, хот тоже не мед. Но хоть перспективы выглядели отчетливо. Вот-вот и победа. Но… Сукин сын Скопин! Удалой полководец сломал все.

Князь улыбнулся кривой улыбкой.

Помер и славно. Говорят, сам Шуйский, родич его со свету сжил. Да и, если так подумать, за дело. Нельзя же так побеждать. Это же сущее колдовство. Ни одного поражения за стремительную карьеру воеводы.

Отравлен, неважно кем. Главное, теперь и на Василия косо смотрят.

Князь вздохнул, поднял тяжелый взгляд, посмотрел на собравшихся.

Здесь все отличалось от тушинского лагеря. Разительно и в худшую сторону. Да и даже от Калуги тоже, туда же. Общение с этими никчемными, строящими из себя великих стратегов людьми. Черти бы их всех побрали! Да, кое-кто из них умел и делал что-то. Но, так вышло, что после того, как Скопин разбил их основные силы зимой, все покатилось. Лагерь развалился, люди побежали.

Теперь все собиралось вновь.

Но как?

Самые ненужные, самые нерадивые пришли первыми. А вот по-настоящему достойные полководцы ушли к Смоленску, к Вазе.

Чертов Жигмонт!

К нему перебрались те, кто несмотря на свой гонор все же могли в поле показать очень и очень многое. Поляки! Их гусария — шляхта, паны.

Он сокрушенно, размышляя, покачал головой.

От этого стало только хуже. Черт!

Что здесь? Что удалось собрать? Даст бог, половина войска могла что-то из себя представлять. Да, было три коша казачьих, крепких. Два запорожских, один донской. Межаков Филат, толковый казак, и людей при нем много. Да, был еще хан…

Вон, напротив сидит его сынок. Заливает. Уже поплыл весь.

Трубецкой, сам того не ведая, скривился лицом.

Чертов касимовский хан, хитрец, та еще упырина. Чтоб его черти разобрали! Ураз-Мухамед, хитрый лис. То к ляхам ушел, а тут вернулся, незадолго до похода. И… Поддержал! Эту безумную авантюру. Зачем? Как бы ни со смыслом он сюда пришел. Заговор строит, но пока опасается. Все же мало их, татар пока что.

Окружение давило все сильнее.

Мысли текли медленнее. Нужно на воздух.

Черт. Чего взбеленился царик? поход этот чертов организовал. Даже у боярина Дмитрия Тимофеевича не поворачивался больше язык называть этого человека Царем. Какой он государь? Какое величество? Вон сидит — рожа синяя, говорит что-то в массы. Только неведомо что.

Поднял он взгляд на этого человека.

Вздохнул, испытав очередной приступ мигрени.

Сальные волосы, шапка сбита набекрень. Сопит, небо коптит. Станом-то, конечно — человек выдающийся, да и лицом привлекателен. Поэтому и здесь, из-за лица. Похож! Но… Видно в нем все отчетливее любителя закинуть за воротник.

Какой из этого человека Царь?

Бесы…

Обезумел он, царик этот, как прознал про то, что правнук Василия Великого, третьего на Москву идет. Да еще и Земский Собор решил собирать. Не сам на престол садиться хочет, а хитро. Говорит, что вся Земля Русская должна решить, кому править. Не тот, кто выдает себя за какого-то родича по царской линии, хотя молва-то идет. А прямо спаситель какой-то. Заступник и вообще, судя по рассказам святой и герой.

Чуть ли не Георгий Победоносец и Евпатий Коловрат в одном лице.

Черт побрал бы эту молву.

— Выпьем! — Заорал хмельным голосом, человек, сидящий на возвышении, некоем импровизированном троне.

Сволочь ты, холоп подзаборный, а не царь! Но зубы скрепил князь, бокал поднял.

Пара десятков голосов подхватили его крик.

— Слава! Ура! Гойда! Царь! Цааарь!

Пить не стал, так только показал, что вроде бы приложился к кубку. Везде глаза. Каждый заложить может. Слово дурное сказать. Паршивый казак, пусть и атаман про него, про князя! Уже не раз же было. И потом говорить приходилось, внушать этому царику. Что мол, и как и почему так.

Разъяснять.

Черт. С кем приходится быть.

— Выйду я, государь. Разомнусь. Тошно на душе. — Поднялся, поклонился.

Кому? Вору какому-то кланялся боярин, князь из рода знатного. Сколько же можно? Дьявол!

Трубецкой в расстроенных чувствах и с головной болью откинул полог шатра. В лицо ударил прохладный, сырой воздух. Дождя вроде не предвиделось. Хоть что-то хорошо.

Голове стало полегче. Он помассировал виски и двинулся по лагерю к мосту.

Смотрел по сторонам.

Большинство, кто видел его, кланялись, но некоторые были уже невменяемы из-за возлияний. Они что-то мычали у костров, и вообще не обращали никакого внимания, что воевода всего воинства, правая рука царика, идет мимо. Уверен, явись здесь сам господь с ангелами, они и его бы не приметили.

Шел, похрамывал, ковылял, чувствуя подступающую тошноту. В душе, где-то в груди, прямо по центру формировался клубок эмоций и чувств — гнев, уныние и, что пугало больше всего, какое-то бессилие, апатия. Хотелось лечь и не проснуться.

Но, нельзя.

Боже! Как же он устал.

И что самое страшное — не мог он вернуться. Пока жив Василий, не простит он ему дела сотворенные. Влез он по самые ноздри в это болото с цариком. И чем дальше, тем больше погружался. Не продохнуть уже. Родня-то в Москве. Но вроде как открестилась от него, хотя, понятное дело, переписка-то через подставных лиц и гонцов идет. Хоть и с переменным успехом.

И все складывалось пока так, что у Шуйского все шансы на победу. А у нас их почти нет.

А у князя что? Куда ему потом деваться?

Дмитрий Тимофеевич подошел к реке, уставился на темнеющее на востоке небо. Солнце за его спиной уже почти закатилось за лес. Перед ним посошная рать и отряд казаков восстанавливали мост. Закончили, судя по всему. Вроде как груженая телега, которую они сейчас толкали по настилу, шла хорошо, и даже подпоры почти не качались.

Должен устоять.

Вздохнул князь.

Этот мост, как и все это воинство. Побит был, пожжен, сломан, разобран. Но какими-то невероятными усилиями удалось из пепла Тушинского разгрома и панического бегства собрать хоть что-то. Да, в основном казаки. Да, мало стреляных, опытных бойцов, прошедших через годы Смуты. Но есть немного дворян из Калуги. Есть те, кто еще с первым…

Да чего здесь уже, кого обманывать-то?

Есть те, кто с первым Дмитрием еще ходили. А тот, что в шатре сидел, ясное дело, иной. Это Трубецкой точно знал. Никакой не царь, даже близко не тот, что из Углича чудом спасся.

Если даже и спасся первый.

Этот человек к нему никакого отношения не имел. Так, рожей вышел.

Трубецкой вздохнул. Дотронулся до рукояти тяжелой своей, красивой, дорогой баторовки. Оружие всегда придавало ему уверенности. В тяжелой ситуации только на него же понадеется можно.

Откуда черт, взялся этот, как его, Игорь, а?

Откуда!

Сидели бы мы в Калуге. Ждали бы. Ляпунов в письмах своих редких, которые доходили через одного, а то и двух вестовых, писал — недолго Шуйскому сидеть. Отравление, убийство Скопина дорого ему стоило в плане авторитета и уважения. Даже близкие к нему люди задумались крепко. Да, воинство большое собрал Василий. Да наемников много. Но казна-то пустеет, платить надо.

Пошлет он людей на Смоленск.

Все бояре об этом ему во все уши жужжат. Говорят, что не выстоит Шеин. И так давно стоит. Может месяц, может, два еще. Сколько можно то? Люди с голоду перемрут и просто некем сражаться будет и за город стоять.

Князь сокрушенно покачал головой.

Нужно сидеть было в Калуге и ждать, силы копить.

Тут же как. Шуйский бы на Смоленск войска отправил и что? То ли они ляхов, то ли ляхи их. Как пойдет? И при любом раскладе — мы-то в Калуге в выигрыше. Ляхи верх бы взяли, Шуйского бы точно свергли. Слишком многим он не мил. Единственная сила — войско. Москва бы не стерпела поражения. Скопина заморили, а сами что? Войско все потеряли!

А если бы Шуйские верх взяли, тоже хорошо. Почему?

Первое — потери. С ляхами биться, это не разбойников по лесам гонять. Второе — войско далеко. У Москвы прикрытие слабое. Пока вернется, повернется. Третье — все, кто выжил после разгрома из ляхов и примкнувших к ним, куда денутся? От Вазы-то от Жигмонта утекут. Куда? Правильно — к нам.

И тогда уже можно реванш устраивать.

А пока — тише воды, ниже травы сидели бы. Силы копили. Работали бы с окраиной.

Но, черт… Понесла нелегкая царика к Туле. И от этого князь был безмерно зол. Этот хрен с бугра, именующий себя — Царь! Величество чертово, запойное! Решил, что он действительно Царь. Разбежались все, кто ему по морде дать мог, кто высмеивал и кого он до дрожи в коленях, если не до мокрых штанов боялся. Все ушли.

И понеслось.

Ветер, как говорят, сменился.

И на что? Ляхов в тюрьмы совать. Законы какие-то принимать. Реформы планировать. Черт! Даже наследника этот пес заделать не смог. С такой-то женщиной. Трубецкой свечку, конечно, не держал, но судя по результату — если движения какие-то в направлении наследника и предпринимались, то очень и очень вялые.

Нестройные и бестолковые движения.

Злость накатывала на князя все сильнее. Он стоял, смотрел на то, как казаки протащили телегу через мост обратно. Люди из посошной рати приметили какие-то бедовые места, полезли латать. Эх… Мужик русский — на своих плечах все выдержит. И в огонь он и в воду. Кто же только ему таких правителей шлет. За какие такие прегрешения нам такой упырь? Дмитрий этот. Да и Василий, лучше что ли?

Господь? За что?

Покачал головой. Выругался смачно, вздохнул.

Повернулся, пошел посты проверять. Видано ли, сам князь, сам воевода ходит окрест, казаков смотрит. Не пьян ли, не заснул. С горем пополам за четыре дня, что они тут стояли, ему удалось наладить постовую службу. Да и то, только после того, как часть самых здравомыслящих атаманов и сотников на его сторону встали.

Только тогда остальные, что считали, будто окрест на полсотни верст никого — смирились. Ворчали, но выставляли около своих палаток дозорных. За пределы лагеря князь сам людей отправлял. Только доверенных, которые воздерживались от возлияний и прочей разгульной жизни. Дворян, людей служилых земли Северской и прочих, что верны были, чуть ли не с самого начала.

Брел воевода и думал.

И мысли, чем дальше, тем чернее становились.

Прикидывал он недоброе. Не сделать ли дело самому. Убить этого величественного хрена. Или с Касимовским ханом напрямую поговорить. Прийти, сказать — у тебя три сотни. У меня, где-то семь наберется, прямо верных.

Давай!

Его же люди, уверен князь был в этом полностью — только момент подбирают. Прибить. И под руку этого, как его там, Игоря… эээ… Игоря, в общем, батьковича какого-то пойти.

Он, по слухам, лихой, войско, считай, из ничего собрал. Татар разбил.

Задумался Трубецкой, брел через лагерь не смотря по сторонам. Ведь до окраины и дозоров еще далеко было.

— Здравствуй, дорогой, здравствуй. — Это был самый приближенный к хану человек. Пожалуй, даже более близкий, чем сам его сын. Петр Урусов. Князь.

Ярость вновь вспыхнул в душе.

Нет, с татарами дело иметь князь не желал.

Черт бы побрал этих служилых степняков из Касимова. Сотник и целый князь! Как вот так вообще, возможно, а? У них десятник — это бей, и чуть ли не в каждого пальцем ткни, то богатур, то какая еще привилегированная человечина!

Злость, вроде бы отступившая, вновь накатила на Трубецкого. Не любил он татар. Что-то в душе прямо на грани инстинкта пробуждало ненависть к этому племени.

— Что бродишь, князь, присядь, к костру, погрейся. — Татарин указал на обустроенное место.

Что угодно можно было говорить про касимовцев, но в плане дисциплины и организации лагеря толковые они люди были.

— Дозоры проверить надо. — Покачал головой Трубецкой. Но, идти ему расхотелось.

Тепло, идущее от огня, после прогулки по промозглому воздуху, манило.

— Князь и дозоры. Великий ты человек, Димитрий Тимофеевич. — Он улыбнулся. — Присядь, гостем нашим будешь.

Он толкнул одного из своих подчиненных, требуя, чтобы тот уступил место. Татарин беспрекословно повиновался, отполз в сторону, переместился. А ведь тоже, наверное, какой-то бей, князь или богатур.

Черт… А пропади оно все пропадом.

— Спасибо. — Трубецкой бросил поспешный взгляд на край их лагеря, куда он брел. — Ладно.

Махнул рукой, присоединился.

— Что там наш царь, емпиратор говорит? Гуляет? — Улыбнувшись хитро проговорил татарин.

Все остальные у костра как-то резко расползлись куда-то. Остались они вдвоем. Русский воевода и Петр Урусов, татарский князь.

Заговорили о делах важных и интересных.

Тем временем ночь все плотнее окутывала округу. Мир вокруг замирал. Только от царского шатра изредка разносился гомон, хохот и крики. Остальные же, даже те, кто умудрился раздобыть зеленое вино, проваливались в сон.

Мой малый отряд к темноте вернулся к лагерю. Здесь уже соорудили, связали несколько плотов. План был ударить с нескольких сторон. Самой выгодной был, конечно, иной берег. Мост не внушал мне доверия. Сколько-то людей, конечно, к нему можно подвести. Но лучше Сделать там отвлекающий маневр.

По этому поводу тоже созрел у меня интересный план.

Поделились примерно поровну. Тридцать человек оставалось во время вылазки здесь, готовило переправу, коней. Это были те, кто должен был обеспечить наш быстрый отход.

Примерно две с половиной сотни переправились на плотах за несколько ходок на другой берег. Оставшиеся здесь, примерно столько же, готовились вести лошадей. С ними был Яков, которого я подробно проинструктировал, что и как они должны сделать.

Он покачал головой, ответил:

— Выдумщик ты, господарь, кха… — Кашлянул, но подавил хрипы. — Ох и голова.

Я усмехнулся в ответ.

Переправился на другой берег последним. И мы двинулись вперед, чтобы выйти на рубеж. Разместились, можно было несколько часов отдохнуть. Дело нас ждало за полночь. В самый темный час перед рассветом.

Перекусив одними лишь сухарями. Передохнули, в темноте, без костров.

Ночь темная выдалась, безлунная, и часа за три до рассвета двинулись мы вперед. На иной берег тоже сигнал подал. Где-то час и до лагеря Лжедмитрия оставалось все те же полтора километра. Отряд мой начал забирать в лес. Растягиваться.

Атаковать нужно было как можно более широким фронтом.

Ну а я, попрощавшись с телохранителями и сказав, что им следует делать и где быть, двинулся вперед.

Непростая работа ждала меня, ох сложная.