Патриот. Смута. Том 6

Глава 21

В лучах только-только показавшегося из-за горизонта солнца лагерь рязанцев выглядел нестройно установленным и плохо оборудованным. Полыхнуло та знатно что-то рвануло. Из-за оврагов и балок, которые разделяли нас донеслись крики, звон стали.

Грохнуло несколько пищалей.

— Ждем. Только если сами не справятся, тогда двинем.

Внезапно от рязанского становища к нам вылетел всадник. Несся, прижимаясь к гриве коня, трубил. Раз, второй… За ним выскочило еще несколько человек. Полетели стрелы. Лошадь встала на дыбы, рухнула назад. Соскочить он успел самый последней момент. Пропал из виду. Полетел кубарем в один из овражков.

Миг — и из-под земли донесся третий гул рога.

— Вперед! — Выкрикнул я.

Полтысячи всадников рванулись в бой. Понеслись через поле вперед к разделяющим лагеря оврагам.

— Знамя! — Заорал я, что есть мочи.

Пантелей развернул за моей спиной штандарт.

Я всматривался в то, куда мы неслись. Нестройный редкий ряд телег, как ограда. Приличные прогалы, куда может пройти конница. Центральная «улица» лагеря уходила к крупным шатрам, где как раз что-то уже дымило и творился какой-то хаос.

Расстояние быстро сокращалось

Я на миг завис над убитой лошадью и упавшим всадником. Парень уже вылез из оврага и уставился на меня. Незнакомое какое-то лицо. Значит, тот сотник, Некрас Булгаков, человека послал. Сам руководит, видимо, обороной Ляпунова по моей указке.

Молодец.

— Убить хотят, господарь! — Он выпалил громко. Смотрел на меня широко распахнутыми глазами. — Все как вы… Хотят. Иуды!

Мои бойцы тем временем преодолели отделяющие два лагеря овраги. Рязанцы даже не думали выставить здесь какое-то охранение. Расстояние между моими людьми и рядом повозок стремительно сокращалось. Там тоже особо никто не думал нам противодействовать.

Да и укрепления… Считай ничего.

Никаких сложных валов. Копать им было, судя по всему, не с руки или некогда. Пришли, просто встали, частично возами отгородились.

Приметив нас, они не начали поднимать тревогу, а лишь вопили и разбегались.

Что добавляла хаоса к творившемуся в лагере. Центр полыхал, окраина наводила панику.

Передовые мои части вошли в рязанский стан прямо по основной его центральной «улице», ведущей к крупным шатрам в центре. Я отставал немного, телохранители и знамя оставались при мне.

Замешкавшись, глянул назад.

Пехота наша тоже уже строиться в формации. Серафим, Франсуа и Вильям ван Врис на конях выходили чуть вперед построений, раздавали приказы. Еще минута и быстрым маршем они тоже начнут двигаться в сторону рязанского лагеря. И тогда уже даже шанс на численное превосходство противника будет нивелировано.

Изначально такого в планах не было.

Они должны были в случае боя выйти на рубежи обороны, но… Следуя ситуации, действовали верно. Сейчас противника нужно было давить морально. Принуждать миру по максимуму бескровно, пугая тем, что в случае неповиновения ее прольется очень много.

Лагерь рязанцев постепенно накрывала паника.

— Оружие на землю!

— Гарантируем жизнь!

— Сдавайтесь!

Гудели мои люди, стремящиеся к центру, к главным шатрам.

Я с телохранителями добрался до передовых повозок. Эта часть лагеря уже обезлюдела. Впереди раздались звуки боя. Вестовой появился подле меня в тот момент, когда я преодолел треть расстояния от въезда в лагерь до больших шатров.

— Сумбулов схвачен, мятеж подавлен. Три сотни рязанцев сами бы справились.

Мальчишки. Перестраховались, испугались, позвали нас. В целом — может, и хорошо.

Лагерь не выглядел каким-то враждебным. Люди, больше ошалевшие оттого, что проснувшись видели огромное количество вооруженных, незнакомых им людей. Озирались, широко раскрыв глаза.

Поскольку боя не случилось они пребывали больше в недоумении. Мои не рубили спящих и не жгли палатки все выглядело достаточно мирно.

Еще бы — мы же, наоборот, помешали смене управления и хаотизации.

И раз их не убивали, то сопротивляться рязанцы смысла не видели.

Агрессии нет, зачем ее провоцировать и нарываться на драку с превосходящим тебя противником. Ты в одних портах, а здесь доспешная конница и люди, вооруженные аркебузами — каждый первый.

Серьезные люди, решают какие-то серьезные дела. Лучше их не трогать.

Проехал в сопровождении телохранителей к шатрам. Привстал на стременах, чтобы разобраться, а что здесь творится.

Догорала одна из палаток. Дымила, чадила, дышать от этого было не так просто.

Порядка тридцати человек оказались связаны, скручены, поставлены на колени с заломанными руками. Несколько валялось побитыми. Шесть тел лежало недалеко от самого главного шатра. Там над ними хлопотал какой-то человек. Возможно, местный врач. Но судя по тому, что он делал, помочь им уже было нельзя. Трупы.

Вперед выступил Некрас Булгаков.

— Господарь, Игорь Васильевич. Бунт подавлен.

— Благодарю за службу! — Выкрикнул я. Это было самое верное слово, которое здесь ждали все.

Парень оказался, несмотря на горячность, весьма толковым. Он подтянул сюда не только свою сотню, но и еще две. Разместил поближе к шатрам. Судя по всему, когда заговорщики рванулись на приступ, понимая, что им будет кто-то противостоять, то нарвались на готовых к бою людей. Хоть и молодежь, но горячая и злая отбила атаку.

Здесь как раз и понесся к нам гонец, а люди Сумбулов дрогнули.

Помирать не пойми за что им явно не хотелось. Наскоком не вышло, надо бежать.

— Как Ляпунов? — Спросил я, гарцуя на коне перед бойцами.

— В шатре воевода. Тяжко ему.

Я увидел, что над одним, достаточно богато одетым и облаченным в бахтерец человеком навис Тренко. Стоит что-то выговаривает ему зло.

Слетел с коня, двинулся к этой паре.

— Собрат мой, кто это?

— Тварь, Иуда, предатель. — Процедил мой зам. — Исаак Никитич Сумбулов, собственной персоной. Что, тварь, помнишь, как моих, воронежских предал, как секли их ночью? У… — Он замахнулся кулаком.

— Погодь! — С учетом того, что рука его была облачена в кольчугу, в том числе и перчатку, как бы не убил таким ударом.

Это же, как кастетом наотмашь по лицу врезать. Зубы долой, челюсть набекрень, сопли, слюни, болевой шок. А мне с этим человеком говорить надо. Да, у Тренко к нему свои счеты, но дело военное, государственное — оно важнее.

— Что удумал, гражданин Сумублов? — Уставился я на него, смотря сверху вниз.

— Ты… процедил он, смотря исподлобья. — Ты…

— Игорь Васильевич Данилов, я. — Улыбнулся криво, злобно. — Почто Ляпунова со свету сжить захотел? Ко мне на поклон не явился, говорить не захотел, а?

— Кто ты такой, чтобы тебе… На поклон. А?

— Так, ты же за Болотникова стоял, хоть и бросил его потом. Переметнулся. Ему кланялся. А он. — Хохотнул я. — Как Шуйский решил, вроде бы даже не боярин.

— Стоял, не стоял… А ты никто, пыль на сапогах. — Попытался рассмеяться он.

Боец, что стоял за его спиной, решил ударить, пресечь столь наглые речи. Но я остановил его. Пускай этот пес полает немного. Из таких фраз тоже кое-что сложить можно. Слишком гордый, слишком самонадеянный. Кичится, что смерти не боится.

— Пыль, говоришь. — Процедил сквозь зубы. — Эта пыль тебя жизни лишить сейчас может. Легко.

Наклонился, за подбородок его схватил. Взглядом буравил.

— Ты тварь, что здесь удумать решил. А? Почто Прокопия Петровича, старика… Воеводу рязанского со свету сжить решил? Говори!

— Хрен те. — Прошипел он, сквозь сдавленную челюсть.

Ничего себе выдержка. Он же понимает, что его пытать будут. Гордость или глупость или что? Думает, что все с ним хорошо будет? Зря Какой-то бесстрашный. Может и правда Тренко его отдать. Ух он оторвется. По глазам вижу. Выбьет всю дурь, может, и разузнает чего.

— Думаешь, управы на тебя нет? — Я достал кинжал, поднес к горлу.

— И что, убьешь меня? Дальше что?

— Ты дурень, что ли? — Я отвел нож и начал медленно запихивать лезвие между наплечной частью его бахтерца и нагрудной. Там кольчуга не до конца прикрывала, и клинок пошел легко. Проткнул поддоспешник, уперся в кожу, надавил.

Он зашипел. Оскалился, но не кричал. Терпел.

Суровый мужик оказался.

Пытать людей мне никогда не нравилось. Не испытывал я от этого никаких позитивных чувств, только негативные. Но раз для дела надо, значит надо.

— Ваське служишь? Поэтому Ляпунова смутить решил, вначале, а потом и убить. Говори.

— Ууу… — Скалился он.

— Заговорщику, отравителю, убийце, лжецу служишь. — Продолжал я, все глубже вдавливая острие своего кинжала в плечо. Кровь уже струилась по лезвию. Капала на землю.

— Дай я, господарь. Руки о такую падаль марать, не дело тебе. — Проговорил, стоящий подле нас Тренко. — Я ему все ребра переломаю, зубы выбью. Дерьмо конское жрать у меня начнет. Все скажет, лжец и предатель.

Исаак Никитич вскинул глаза на говорившего.

— А, холопий сотник… Смотрю я… Рожа-а-а… Ааа… — Все же боль мешала ему думать. Зубами скрипел, дергался. — Знакомая… ааа… Собра-а-ал ты смердов… Да-а-а… убогих, собрал… Ца-а-арик!

Я всадил ему клинок с силой на всю длину, что позволяла рукоять, упершаяся в доспех. Ладно бы он тут со мной только припирался. Он людей моих порочить — негоже.

— А… — Завыл он, но не сдавался. Молчал.

— Последний шанс тебе. Либо говоришь, либо долгая, мучительная смерть. Тренко Чернов за тебя примется. А он позлей меня будет, раз в сто.

— Пошел ты, падаль. — Зубы его скрипели от злобы.

— Он твой.

Я отвернулся. В целом плевать на него. Ляпунов сам расскажет, что у них здесь было. СУдя по всему, чувствовал этот черт силу Шуйского, вот и строил из себя героя. Конечно, не поможет она ему. Но думал он — может как-то выручит.

Сам Двинулся к Некрасу Булгакову, смотрящему по сторонам. За спиной раздался хлесткий удар, протяжный болезненный вой. Мой собрат принялся за своего врага. Что-то говорил, спрашивал, но в ответ только ругань слышалась.

— Сотник. — Обратился к Некрасу. — Кто тут среди пленных еще из главных, людей доверенных у этого, Сумбулова был?

Может, кто посговорчивее будет. Вдруг повезет.

— Да… Господарь, как понять-то. Они же все, как навалились. Все из его сотен. — Он пожал плечами.

Ясно. Всех пытать, допрашивать, это время. Пускай бойцы занимаются.

А я, значит, последней возможностью воспользуюсь. У самого Прокопия Петровича спрошу.

Тем временем пехота моя подошла к лагерю. По приказу они могли уже начать творить здесь все, что только вздумается.

Я начал раздавать команды. Молодежь рязанскую здесь все знали. Создал собранные отряды, чтобы объехали всех сотников. Объяснили, что и как. Собрали их всех у шатра Ляпунова. Всем нужно вдолбить в голову, что произошло, и что твориться в лагере, в целом. Почему шум да гам был, стрельба. И отчего здесь стоят незнакомые бойцы.

Да, некая часть, что стоит за Сумбулова, уверен, уже утекла.

Черт с ними с этими побегушниками.

Гоняться за ними — смыла никакого. Вряд ли их число больше десяти процентов всего контингента. А то и того меньше. Если в Тулу отойдут и там их приютят, это только польза. Они местных туляков не порадуют. Вроде да, вроде как бы больше станет у тамошнего воеводы сил. Но… Они же не его люди. По первой будет смута. То ли пустит то ли нет. Кто кому подчиняться будет.

Замятня та еще и сомнения.

Мне только на руку такое.

Обычно же самых близких сподвижников немного. Большинство идет за тем, кто победил или чей авторитет больше. Уверен — большинство из сотен Сумбулова в лагере остались. Будут прикидываться, что не знали ничего.

И в целом — будут правы.

Сейчас, судя по всему, большинство видело попытку поколебать правление воеводы Ляпунова над войском. Его авторитет свергнуть. Ну и внести некий хаос в и без того плохо организованную армию.

На все про все потратил я минут десять. После чего вместе со своими телохранителями и десятком бойцов из сотни Якова двинулся к шатру.

У входа замер один из тех двоих крепких, опытных мужиков.

Оружие убрано. Наблюдал, руки в ремень уперев, за творившимся вокруг. Замер сурово, больше для вида. Кризис миновал, и его подзащитному ничего не грозило.

— Как воевода? — спросил я подходя.

Он уставился на меня недружелюбно, насупился.

— Почивает.

— Ой ли. После всего этого? Уверен? — Сделал паузу, добавил. — Надеюсь, старик богу душу не отдал?

С этими словами двинулся вперед. Охранник преградил путь, было, уставился на меня, но потом вздохнул, отступил. Почти сразу. Понимал, что противостояние ничего не принесет. Если мне нужно, то я войду. По хорошему или по плохому, возможно, переступая через его труп.

— Если бы я хотел смерти вашему лидеру… — Проворчал я, проходя мимо. — Меня бы здесь не было. И Некрас Булгаков бы вам на помощь заранее не явился бы.

Он ощерился зло. Словно я ткнул ему в больное место. Но промолчал.

Вот и хорошо. Стой молчи, работу выполняй, рот не разевай.

Вошел. Внутри было душно. Тлела жаровня. Горело несколько свечей, установленных в переносной канделябр. Ляпунов лежал, закутанный в меха. Второй охранник сидел над ним, дремал.

Как только я появился, вскочил, руку на клинок положил. Но тут же охладил пыл. Поклонился.

Этот оказался более понятливым, на удивление. А я думал — они вдвоем, непрошибаемые парни.

— Как старик?

— Старость. — Донеслось из горы шкур.

Ляпунов завозился, чуть приподнялся, застонал. Продолжил.

— Ты, Игорь Васильевич, своими делами кого хочешь до Кондратия доведешь. — Кашлянул. — Воды дай.

Это уже относилось к охраннику. Тот быстро налил в деревянную кружку воды, передал.

— Сердце. Дышать не просто мне. Старый все же. Годы свое берут. — Проворчал Прокопий.

— Так, может, на покой пора. — Усмехнулся я. — Более молодым доверить дела такие, сложные.

— Да кому? — Он тоже скривился в недовольной ухмылке. — Вон, был один. Сумбулов, черт.

— И что?

— Да что? Не распознал я при своих сединах змеюку эту. Льстился, слова добрые говорил, советы умные давал, слушался меня во всем. Мы же с ним вместе дела творили. И с Болотниковым. А потом и с Шуйским. Только…

— Только?

— Да, верен он остался этому черту старому, суздальскому.

Кто бы говорил. Василий на несколько лет же тебя даже моложе.

А Ляпунов тем временем продолжал.

— То-то я думаю, что он меня. — Остановился, дух перевел. — Он меня к Дмитрию уговаривал идти. Что, мол, вначале к нему, а потом к тебе. Ох…

— А чего же ты выбрал меня? Давай уже начистоту, Прокопий Петрович, я тебе жизнь спас, как никак.

— Да куда чище то… — Он опять вздохнул, переводя дыхание. — Свои раз все. Димка этот, что ты нам вечером показывал… Верно ты все говоришь, иуда и тряпка ляшская был он. А как ляхи утекли от него, то что? Кому нужен стал-то? Никому. Вот и мне.

— А я, стало быть, нужен? — Усмехнулся.

— А ты… Раз начистоту… — Он смотрел на меня, лежа в своих мехах. — Чудной ты человек, Игорь Васильевич. Тебе бы сказать, что родич ты Грозного, Великого. Или какой еще Рюрикович, и все бы было у тебя. Ан нет. Иной путь ты выбрал…

Я молчал, смотрел на него, ждал когда договорит. Все же медленно ему давались слова, с одышкой.

— И, чем больше думаю, тем больше понимаю. Верен он. Путь этот. И хоть молод ты годами, но умен. Именно так Смуту одолеть и можно. Только честью и благостью. И разумом, конечно.

— Загнул. — Я вспомнил, как минут пятнадцать назад пытал человека. Резал его, можно сказать, живым. Тоже мне, чистота, честь, и… самое важное, благость.

Ты еще про святость скажи. Ага.

— Все мы грешны. Но кто не ради себя… Кто о Руси думает, о ее интересах. А не о троне, злате, власти. Только тот может править нами. Я вот пришел к тебе, думал… Думал такой же ты. Еще один мальчик… Да, прости, господарь. Думал, за тобой люди какие стоят. Татарва может, или кто еще. Правят тобой из тени, как Дмитрием этим. Но чем больше вижу… Тем больше верю, что Собор-то тебя царем наречет… За заслуги. По справедливости.

Скривился я. Про справедливость говорить, это все слишком возвышенные слава. Дело делать надо.

— Не надо мне такого. — Проговорил холодно. — Русь очистить от ляхов, шведов и прочей нечисти, и на покой.

— Нет, такому как ты на покой нельзя. Это мне уже… Пора мне.

Он закашлялся.

— Ты это, старик, не помирай давай. — Я дернулся вперед.

— Пока поживу еще. — Он с трудом поднял руку, меня останавливая жестом. — Живу еще.

— Вот и хорошо. Всех этих юнцов в порядок привести надо, обучить. А то привел… Тоже мне. — Высказал я все, что думал. — Как этим воевать?

— Кто был, того и привел. — Кашлянул, заворочался. — Из Москвы я как людей заберу? Никак.

— Ладно, старик. Это все лирика. — Ввернул я хитрое словечко. — Клянись в верности Собору Земскому, и я тебе поклянусь. А потом и все воинство твое, что осталось, сделает это. Утро уже. Как порешаем все, так и построим для присяги.

Он засопел. Выждал несколько секунд, но согласился.

— Хорошо, слова говори, Игорь Васильевич.

Мы обменялись клятвами, и я задал беспокоящий меня вопрос.

— Сумбулов, за него людей сколько?

— Да, думаю человек сто от силы. Кто крепко. Остальные же, оно как. Кто силен, чья победа, за того и идут… — Перевел дыхание. — Раз за тобой, то все войско мое, за тобой и пойдет.

— Ну а ты, что?

— А я? — Он сделал паузу. — Коли возьмешь в советники, то пойду. Пока не помру, служить буду верой и правдой. Шуйский всех нас до добра не доведет. А ты, вижу, царь, не царь, это уж, поверю тебе, раз неважно для тебя это. Раз люди за тобой идут, то сделать можешь многое.

— Добро. — Сказал я.

В шатре нас оставалось — мои телохранители и этот его один. Значит, можно еще вопросов задавать. Тех, о которых я еще ни с кем не говорил, считай.

— Прокопий Петрович, ты этим своим двум, как себе доверяешь? — Спросил на всякий случай, покосившись на замершего у организованного лежбища служилого человека.

— Да.

— Хорошо. Тогда, что здесь сказано будет, здесь и останется. — К своим повернулся. — Собратья, вы это тоже впервые слышите.

Уставился на Ляпунова.

— Скажи, что про Лыкова-Оболенского знаешь? Видел его весной?