Патриот. Смута. Том 6

Глава 20

Трое сидели, вжавшись в лавки, головы опустили.

Пленники лиходеи. А по факту, попавшие в мои сети глупцы, которых теперь использовать можно. Думали, как лучше. Решили, что, даже если живота своего, не щадя, удастся им царика убить — уже хорошо.

А про иное мыслей не было,

Юношеский максимализм. Желание погеройствовать. А здесь и возможность шикарная. Только… На меня напоролись. А я такое за километр чувствую.

Я всмотрелся в них пристально. Один — точно тот, что за саблю хватался, когда с Ляпуновым в «посольстве» приезжал. Даже в плохом свете, который отбрасывала единственная свеча и две лучины, это было ясно.

Остальные — такие же юнцы.

Навис над столом, буравил их взглядом.

— Ну что, душегубы. Говорите, кто вас надоумил меня убить? А? В город проникнуть? За стены? В лагерь мой?

Они молчали. Глаза потупили, смотрели в пол.

— Ясно, молчите, гады. Ладно. — Прошел два шага влево, вернулся, опять над столом навис. — Значит так. Я сейчас приказ отдам, и вас всех, весь лагерь, ночью перережут… — Я хмыкнул. — Мои люди уже там…

— Нет… Нет! — Завопил тот самый, рьяный, что несколько часов назад тут за саблю хватался.

— Что нет? А? Дурья твоя башка. Ты к нам сюда пришел убивать, а теперь «нет» орешь. Думаешь, мы иначе поступим? Здесь каждый боец за меня жизнь положить готов. Конец вам всем, всему воинству рязанскому.

— Так мы… Так это.

— Кто послал, падаль⁈ — Рявкнул я.

Этих проще запугать они еще не опытные. С умудренными годами людьми такой номер не прошел бы, скорее всего. Да и не полезли бы хоть немного соображающие люди в такую передрягу.

А если бы полезли — не попались бы.

Но, если так подумать. Лихие, хоть и дурные. Направить бы такой талант да в нужное русло. Вот бы дело было!

— Господарь. — Заговорил другой, который выглядел более спокойно на общем фоне. — Хочешь казни, что хочешь с нами делай. Дядьку Ляпунова только сюда не приписывай. Сами мы.

— Сами? Что сами? Врешь!

Он, было, вскинулся, слушать о том, что его во лжи обвиняют, не пристало этому человеку. Все же юность она свою честь оберегает яростно. И этим манипулировать легко.

— Нам как Некрас про царика сказал… Так мы… — Выпалил он, усаживаемый на место одним из моих бойцов.

— Что вы? В стан мой с оружием надумали? Кровь проливать? Его освобождать? Некрас это кто?

— Я. — Прогудел тот самый, яростный вояка.

— Ну и почто меня-то убить хотели? А?

Я гнул свое? и играл в ту игру, которую хотел им навязать.

— Так это… Мы это…

— Ну⁈ Что мычим!

— Мы этого, мы же не вас… Как можно то. Господарь.

Уже господарем называют, а до этого за сабли хватались. Черт разберешь этих юнцов.

— Не нас, а кого? Кого!

— Так этого… Дмитрия. — Пролепетал Некрас, бывший у них, видимо, за главного.

— Какого такого Дмитрия? — Решил я вконец добить их.

— Царика, воровского.

— Ясно. — Сменил я гнев на милость. — И почему Ляпунову царик неугоден?

— Не он это, сами мы.

— Врешь! — Я продолжал давить.

— Крест положу, на иконе поклянусь что угодно, господарь. Сами мы!

— А Ляпунов что? Что старик? — Это важно, я же не знаю, кто там еще есть помимо него в воинстве. Если богу душу отдаст, кто там во главе встанет? С кем говорить, какие у него мысли?

— Так, мы как возвращались, он… Он совсем плох стал. — Некрас раскрылся, говорил все начистоту. Выбил из колеи его мой допрос и манера его ведения — Годы то, большие. За шестой десяток перевалило воеводе. Двое, те, что с нами были. Они всегда с ним. А мы… Мы же… Надежа земли рязанской.

Надежда, господь бог, помилуй, сейчас от страха в угол забьюсь. Юнцы воевать пришли. Вам бы еще лет пять дома сидеть, саблей махать учится и из лука бить, а лучше из пищали. А только потом уже в строй.

Рано, ох рано поднял вас Ляпунов.

— Надежда? — Проворчал я сквозь зубы, зло, пренебрежительно. — Отец твой где, сынок?

Прозвучало это очень странно, поскольку я не намного был его старше. Даже бойцы мои чуть удивленными выглядели. Сынок, перегнул я, да. Да плевать, главное, чтобы для допроса польза была.

— Батька-то… Батька в Москве и брат старшой там. — Он глаза поднял, на меня взглянул.

— Что Ляпунов вам вечером сказал? Что после встречи нашей было? — Я продолжал задавать вопросы, которые были для меня важны.

— Так это, приказы отдал, что выступаем завтра поутру. И к себе.

— Про клятву, что?

— Так это… Так мы…

— Клятву? — Тот второй, более спокойный тоже голову поднял. — Что за клятва?

Ага, старый черт. То ли ты совсем разваливаться начал, то ли задумал чего нехорошего. Почему сотникам не сообщил, а они дальше не передали? или это конкретно эти малолетние раздолбаи?

— Мы здесь, друг твой Некрас подтвердит, коль мне не веришь, говорили с Прокопием Петровичем. — Начал я цедить сквозь зубы, буравя его взглядом. — Говорили, значит, о том, что все воинство ваше мне поутру в верности поклянется.

Они все трое уставились на меня.

— Я не на престол царский садиться иду в Москву, а Собор Земский собирать. Чтобы он уже, всей Землей, всей силой своей и правдой великой на трон возвел человека достойного. Не ложный я царик, а тот, кто хочет достойного всем миром избранного Царя на троне! Ясно вам.

— Ясно, господарь. — Ответил тот, второй.

— Хватит нам воровских царей. Сами выберем того, кто за страну постоит.

Они закивали как-то потеряно, словно болванчики.

— Так что с Ляпуновым?

— Так, в шатре он. Ушел туда и все. С этими двумя своими, ближними телохранителями. Он с ними вообще не расстается.

— Еще воеводы есть? Кто у вас главный? Кто зам?

Они стали глупо переглядываться. В свете свечи лица их выглядели ошалелыми и малость глупыми.

— Еще князь, Исаак Никитич Сумбулов. — Проговорил Некрас.

Так, а это что за птица? Его я из истории не помнил. Возможно, на вторых ролях какой-то человек был. Это затрудняло процесс опознания. Если о Ляпунове можно сказать в целом кто он и что он. Лидер первого ополчения. Человек, чуть ли к трону не подошедший и свою марионетку туда не посадивший, то вот этот второй… А черт знает, кто это.

Посмотрел на юношей, промолвил:

— И что Самбулов этот? Чего вечером не приехал?

— Да, мы-то откуда, господарь… — Некрас Булгаков разговорился уже прямо, откровенно. Их не пытали, не терзали, не мучили и не проявляли какой-то агрессии, и это как-то располагало к разговору. Хоть и… со связанными за спиной руками в темноте и под охраной. — Знаем, что они последние дни с Ляпуновым крепко спорили.

Спорили, значит.

— И что? Если Прокопий сляжет, значит, над вами этот, Исаак встанет? Главным?

— Вроде так. Только… Как по сути выйдет, кто знает.

— Это как? — Я вскинул бровь.

Чувствовалось, что в лагере рязанцев не все так гладко, как я думал. И если у Лжедмитрия его при мне зарезать хотели, опоздали буквально на минуты. Здесь, может, полегче, но тоже не без греха. Все держалось на авторитете старика Прокопия Петровича. Ляжет он или помрет и все развалится.

Вопрос, а как?

Они стоят у моего лагеря. Надо быть идиотом, чтобы деморализованным войском лезть на приступ или… Уничтожить его, чтобы моих сил не стало больше. Я же этих юнцов за месяц могу в нормальных бойцов воспитать с Франсуа, голландцами и при помощи моих вояк.

Если Сумбулов такую диверсию устроит, это не хорошо.

— Так что? — Спросил я повторно у мнущихся пленных.

— Многие к Туле идти хотели. Господарь… К Дмитрию. — Проговорил Некрас и лицо его перекосилось. Чувствовалась ненависть к этому человеку сильная. — А мы-то. Мы воеводе верны. Говорил он, что раз есть иной господарь, вы то есть, Игорь Васильевич, не нужен нам больше Димитрий.

— Так.

— Ну а Сумбулов, вроде как за него больше. Хотя раньше, вроде не так все было… — Он плечами пожал, сморщился от боли, руки все же связаны были крепко и движения давались с трудом. — Наоборот, было вроде.

Ладно. Выводы кое-какие есть, идем дальше. Смутно у рязанцев все.

— Ляпунов, получается в шатер, а вы, значит, сюда?

— Мы, да. Мы как этого увидели. Лжеца… Иуду! — Он прямо кричать начал, но осекся быстро. — Мы втроем. Хотела вся сотня, но… — Он помялся.

— Сотня? — Это уже не игра была, а удивление вполне нормальное.

— Ну да, сотник я. Некрас Булгаков. — Он насколько мог связанный, выпятил грудь.

С трудом я сдержался от хлопка себе по лицу. Как это у молодежи нынче — «фейспалм»?

Послала нелегкая, черт, юнцы… Но, что имеем. План в голове строился, но как на таких людей положиться? Как им дело доверить?

— И там все, в сотне твоей такие? Как ты? А?

— Мы лучшие. — Выпалил доселе молчавший третий.

Мама родная, кого ты собрал, Ляпунов. Это же дети. У них на губах еще молоко не обсохло. И из таких вот мальчишек ты сотни свои собрал? Да как их в бой-то вести? Они же дрогнут, побегут. И как рука поднимется? Ведь смерть им всем. А жить потом кому?

Я не сдержал злости, сокрушенно головой покачал.

Черт, довела Смута страну до ручки. Молодежь безусая воюет, в полки встает.

— Лучше не буду спрашивать, сколько вам лет. — Вздохнул.

Они молчали, глаза опустили.

— Значит так. План меняется, собратья. Малость меняется. — Обвел всех своих взглядом. — Тренко мне нужен будет рано поутру. Узнайте, где он. Как здесь закончим. Отдыхать всем. Подъем ранний будет.

Они закивали, пока не понимая, что происходит.

Уставился я на этого горе сотника. Надежда кое-какая на него, конечно, была. Куда деваться, других нет.

— Значит так, Некрас Булгаков. Сейчас ты и собратья твои поклянутся мне, что пойдут со мной до Москвы царя доброго, сильного на трон сажать.

Они ошарашенно закивали.

Мы проговорили друг другу слова уже привычной клятвы. Бойцы мои смотрели на меня с полнейшим непониманием. Но, они уже были привычны к тому, что все странные действия господаря приводят к победам и свершениям. Поэтому стояли спокойно, молчали.

— Некраса развязать. — Махнул я рукой. — Сопроводить к краю лагеря и проследить, чтобы добрался он до своих.

— Господарь. — Сам сотник рязанский глаза на лоб выкатил. — Мы же, я же…

— Ты мне службу сослужишь. А если не сделаешь, то этих двоих… — Я хмыкнул, по горлу ладонью провел. — Думаю, ты понял.

Друзья уставились на него.

— Лучше убей, я не предатель! — Он попытался вскочить.

— Балда, ты. Я тебя посылаю, чтобы ты Ляпунова спас. — Он рот открыл, замолчал. — Слушай внимательно. Как придешь, всю сотню свою тихо. Тихо! Понял? Поднимай и веди к шатру Ляпунова. Там в караул становитесь. Надеюсь, непоздно еще. Уверен, под утро Сумбулов этот ваш, за ночь силы, собрав в лагере, решит крамолу навести. Власть в войске взять. Сказать всем, что Прокопий Петрович либо болен, что правда, либо мертв.

Я перевел дыхание, продолжил.

— И, скорее всего, он постарается утроить эту смерть. Ты должен Ляпунова спасти. Понял?

Он моргал.

— Понял⁈ Некрас Булгаков?

— Да.

— Если туго будет, труби в рог. Мы придем. Трижды труби.

Он закивал.

— Времени мало. Торопись. И если вздумаешь дурить, эти двое. — Я махнул на оставшихся у нас пленников. — Помрут. Ляпунов должен выжить. Понял?

— Да, господарь. Я все силы, все, что могу. Мы все. Мы же за воеводу. За него горой.

— Только, тихо. — Я приложил палец к губам. — Ти-хо.

Вздохнул. Быстро роздал приказы. Мои бойцы двинулись прочь из города, сопровождая юнца — сотника. Двух остальных отправили в подвал под засов. Мальчишек, что еду у нас воровали, оставили под присмотром Ваньки ночевать где-то наверху.

Наказал утром сопроводить к храму и передать батюшке. Пускай сам разбирается и уже матеря или он, если они беспризорники, им наказания выбирают. Негоже нам, людям служилым, детскими делами заниматься.

Сам улегся досыпать.

Утро должно выдаться у меня очень и очень ранее. Если я все верно рассчитал, то есть шанс успеть. А если нет — то уже сейчас лагерь Ляпунова стал лагерем Сумбулова. И по факту утром мы столкнемся с какой-то провокацией или хаосом в армии.

Нужно быть готовыми.

Надежда на то, что переворот не произошел, была. Неслышно стрельбы и шума. Не докладывали мне дозоры о творящейся там резне, значит, скорее всего, я прав. Власть начнет меняться ближе к утру. Или не власть, а просто… Один воевода решит покончить с другим и утечет к иным своим покровителям. Бросит войско…

Как он его уводить будет из-под моего удара, мне пока не ясно. Только провокация и разгром, чтобы люди ко мне не перешли всем своим числом.

Так, в Смуту дела решаются.

Проснулся за час до рассвета. Поднял телохранителей своих. За Пантелеем в храм тоже сам зашел. Ваньку трогать не стал, дети уже не моя забота, сам как-то решит. Пол сотни оставил здесь на хозяйстве с Яковом, а вторую половину повел к северному краю лагеря.

Шли тихо.

Бойцы в расположении понемногу просыпались. Кланялись, видя движущийся отряд и меня во главе.

Делали они это тихо, спокойно. Чувствовалось наличие некоего опыта. Заранее всем им мы сообщили, что готовыми выступать надо быть к рассвету. Но сделать это как можно неприметнее. Поэтому все они возились, приводили себя в порядок, собирались. Полтысячи Тренко уже были готовы. Вышли на позиции для удара или отражения атаки.

Боевые лошади стояли, фыркали. Бойцы держали их под уздцы.

Скоро пехота займет вырытые фортификации, и о нас тогда любой враг зубы обломает.

— Ну что, собрат мой. — Обратился я к полутысяцкому своему. — Что разведка говорит?

— Ох, что творится… — Проворчал он. Чувствовалось, что сдерживается с трудом человек от брани. — Отпустил сотника к ним, обратно, господарь. Этого сосунка безусого.

— Надо так, собрат. — Улыбнулся я. — Что в лагере?

— Было все тихо. Ну так, какая-то возня, но… Считай, патрули ходят. Неясно, что да как. Ну а как твой этот обратно вернулся, часть возится сильнее стала. Перешли они, вроде как, ближе к центру. И еще пара сотен тоже. Самые молодые, которые.

— Ты что, не спал всю ночь?

— Да нет. — Он усмехнулся. — Доложили вот только. Отдохнул. Поднялся, в курс дела вошел. Знаю, ты же спросишь с меня.

— Значит, парнишка дело сделал. Ну, поглядим.

— А что там? Чего ты выдумал, господарь? — Тренко был напряжен. Он был простым воякой, хоть и хорошо знал свое дело. А вот во всякие политические и диверсионные игры играть, это не его.

— Да там воеводы-то два, оказывается. — Решил я его ввести в курс дела, кратко. — Ляпунов, старик, что с посольством к нам приезжал. А второй, Самбулов Исаак Никитич. Я такого, признаться, не знаю.

Лицо Тренко посуровело, аж перекосило его. Прошипел зло.

— У… Рожа ляшская. Тут всплыл. Падаль…

Не думал я, что знакомы они с ним.

— Кто это? Знакомец твой?

— Да так. Если бы он с посольством был, я бы ему кишки выпустил. Пусть потом…

— Тренко Чернов, ты давай без эмоций. По делу. — Перебил я его холодно.

— Господарь, да… Личное у нас с ним. Мы же все тут. — Он вздохнул. — Ну почти все, за Ивана Исаевича стояли. За Болотникова. А потом, так как-то все пошло не очень хорошо и кто остался… — Он перекрестился. — Царствие небесное многим. Кто обратно к Полю утек. Ну и… Вышло так, что этот Сумбулов возьми и перейти к царским войскам. Иуда проклятый.

— Так Ляпунов тоже. — Проговорил я.

— Да. — Сплюнул Тренко. — Только там истории разные. Говорю же. Личное. Сумбуловские моих побили тогда знатно. Я сам… — Он сокрушенно головой покачал. — Еле ноги унес. Литвин он. За ляхов стоит, вот те крест, господарь. — Перекрестился. — Нет ему веры. Увижу, убью гада.

— Успеешь. Только допросить прежде его нужно будет.

— Хорошо, господарь, но потом… — Таким злым я этого человека еще ни разу не видел. — Я ему кишки выпущу. Твари этой.

Выходило все интереснее и интереснее.

Первые лучи солнца полыхнули из-за горизонта. За рекой, за лесом стало чуть светлее. Не черно, а так, словно серо. И Туман от реки потек, показался. Негусто его было, как на Упе, поменьше. Обзор не закрывал.

Красиво наблюдать за этим природным явлением. Только вот как бы рассвет этот кровавым для нас не стал.

Ложбинки, овраги ветвистые, деревья и поле. А поверх дымка стелется.

— Люди готовы? — После некоторого перерыва в разговоре спросил я у Тренко.

— Да… — Начал было говорить собрат, как в лагере, размещенном севернее нашего, полыхнуло пламя. Раздались крики, ругань. Затем стрельба.

Мы переглянулись.

Началось!