Осколки мира. Том 1. Отшельник

Глава 9 Твари

Егор сообразил сразу.

Увернулся от броска бывшего сотоварища, а я хорошим ударом под дых уложил ожившего покойника обратно на песок.

Тот жалобно взвыл и беззащитно скорчился в пыли, мгновенно потеряв всю свою хищную боевитость.

Похоже некоторые вещи в этом мире не под силу изменить даже буре. Например, сделать из рохли свирепого хищника.

— Матвей, где остальные? Где Эмма? — проревел Егор, хватая бедолагу за шиворот.

Но тот только заскулил в ответ.

С тяжелым вздохом Егор отшвырнул юрку от себя. Вытер со лба ладонью выступивший пот.

— Кончай его, — мрачно сказал он мне.

Вот, значит, как. «Кончай».

Потому что у самого рука не поднимается?

Я с горечью посмотрел на свихнувшегося парня.

Тот продолжал скулить, как побитый щенок, сжавшись в позу эмбриона.

— Уверен? — спросил я Егора. — Это ведь, наверное… В принципе, тоже какая-то жизнь. Пока его, конечно, не найдет Крестоносец. Или еще кто-нибудь.

Егор сердито сплюнул в песок.

— Да какая это нахрен жизнь? Ты сам себе хотел бы такую?

Я промолчал.

Потому что в этом мире многие другие люди вполне охотно довольствуются тем, чего я не хочу для себя ни при каких обстоятельствах.

В обратную сторону это тоже работало. В мое время было немало поборников эвтаназии для таких, как я, мутантов и нелюдей.

— Развел тут философию, — буркнул Егор, скинул с плеча ПП и полоснул бывшего компаньона очередью.

Грохот выстрелов раскатисто пронесся над пустошью.

Парень взвыл. Судорожно хватаясь руками за песок, пополз куда-то в сторону, оставляя за собой кровавый след.

— Егор, твою ж! — выругался я, быстро прицелился и выстрелил бедняге в голову.

Парень дернулся в последний раз и медленно сник, затихая.

— Если уже что-то делаешь, то делай нормально и до конца! — со злом сказал я Егору, обернувшись.

Тот хмуро закинул оружие обратно на спину.

— Если Эмка окажется такая же, убей ее сам, — сказал он вдруг. — Только быстро и без разговоров. Пока я сомневаться не начал.

И он стремительно двинулся вперед, не оглядываясь.

Я пошел за ним.

— А сколько нам еще идти до того места, где должны были находиться твои? — спросил я.

— Минут пятнадцать, — хмуро отозвался Егор, сердито загребая утекающий из-под ног песок. — Потом спуск под землю, и там еще попетлять немного. А теперь вот ответь мне, с хера ли этот дурень вообще оказался на поверхности⁈ Чего ему под землей не сиделось?..

Он бубнил ругательства, и я понимал, что на самом деле он просто выплескивает таким образом свой гнев и страх за девчонку. Так что шел рядом молча, поглядывая по сторонам.

Наконец, я заметил впереди черное пятно спуска вниз. Крышки не было — или она несмотря на весь декор сверху оказалась слишком легкой для прошедшей бури, или кто-то двуногий утащил ее и бросил где-то.

— Оно? — спросил я, указав рукой на спуск.

Егор кивнул. И уже почти бегом направился к проходу.

Он первым юркнул по лестнице вниз.

И пока я спускался следом, уже успел пошарить вокруг и ругнуться, что на месте нет ни одного нормального фонаря.

Я вытащил из кармана одну из своих зажигалок — хреновый, конечно, светильник, но хоть что-то.

— Не надо, у меня тут есть один дежурный…

И в его руках вспыхнул яркий луч света. Крошечный фонарик, размером чуть больше моей зажигалки, довольно бойко осветил пространство вокруг.

— Веди, — сказал я, держа пистолет наготове.

И мы поспешили по земляному коридору.

Метров через сто мы увидели лежащее тело. Или, вернее, то, что от него осталось — кровавые лохмотья одежды перемешались с рваными клочьями человеческой плоти и содержимым распоротого живота, лицо было полностью съедено. Сквозь потемневший тонкий слой мышц сквозили белесые кости черепа.

— Твою мать, сучьи юрки!!! — выдохнул Егор, хватаясь за оружие, будто собирался кого-то из них пристрелить прямо сейчас.

— Это твой?

— Да.

— Как узнал-то?

Егор наклонился к телу и сорвал с его шеи жетон с гравировкой в виде руки, показывающей фак.

— Вот так и узнал, — показал он мне жетон.

— Понятно…

Я присел рядом с трупом. Повнимательней посмотрел на голову покойника.

— Это не юрки, — сказал я Егору.

— В смысле?..

— Ну, сожрали-то они, само собой. Но вот убили… Посвети-ка сюда. Вот, смотри на висок, — сказал я, свободной рукой чуть повернув к Егору изуродованную голову мертвеца. — Видишь? Огнестрел. А я еще не встречал ни одного измененного с пистолетом в руках. И, обрати внимание, выстрел был произведен в упор — тут на коже все видно. Так что на выстрел милосердия тоже не очень похоже, поскольку в очумевших так стрелять обычно не с руки, они слишком активные для этого.

Егор еще сильней нахмурился. Молча кивнул.

И мы с ним поспешили дальше, напряженно прислушиваясь к каждому шороху. Но все звуки, которые отдавались в подземелье, были только наши собственные.

А потом мы почувствовали все сильнее сгущавшийся запах смерти. Бряцая оружием, Егор все сильней ускорял шаг, пока, наконец, мы не выбрались из узкого прохода в большое и высокое пространство.

Луч фонаря скользнул по галерее, освещая мертвые тела на полу.

Человек десять, не меньше…

На мгновение Егор встал, как вкопанный. Его грудь шумно ходила ходуном. Он стоял и просто смотрел на них, не в силах пошевелиться.

Я подошел к первому телу, перевернул его. Подсветил зажигалкой изуродованное язвами лицо.

— Юрка, — сообщил я Егору.

Эта новость вывела моего компаньона из оцепенения. И он вместе со мной принялся осматривать мертвецов.

— А этот — мой, — мрачно доложил он. — И вон тот.

Я подошел ко второму ближайшему ко мне покойнику, оценивающе осмотрел гладко выбритый череп и раскуроченное пулеметной очередью лицо. И спросил:

— Егор, а это случайно не Медведевский боец? Лысый и одежда похожа. Только бронежилета нет. Впрочем, как и оружия.

— Погоди, я сейчас, — проговорил он, ощупывая светом фонаря разбросанные по подземелью тела.

— Женского тела здесь нет, — подтвердил я. — Но проверь еще раз, чтобы точно убедиться.

Эммы среди мертвецов действительно не оказалось. Зато Егор нашел всех своих парней, еще пару юрок и одного лысого с прогрыженной шеей и искореженной железной клешней вместо руки.

— Хороший, наверное, был протез, — проговорил я, тронув ногой металлическую культю. — Таким как врежешь…

Склонившись над мертвецом, Егор звучно сплюнул на землю.

— Медведь, ссаный ублюдок… — хрипло выругался он и с шумным вздохом вытер разгоряченное лицо рукавом рубахи. — Всех положил. И Эмка у него… Собственными руками убью всех нахер!

— А сбежать она не могла?

— Да хрен он бы ее из рук выпустил, если за ней и пришел! — сверкнул глазами Егор. — В рюкзак твой, небось, заглянули и ужрались от радости — чувствуешь, как от трупа-то разит? Как от жука заспиртованного! А потом, небось, на бабу свою общаковую полезли разом. Полсотни на одну, и без того уже до горла разодранную. Подишь ты рыжая девка лучше!

Я вспомнил Эмку. Солнечная, яркая, улыбка во все лицо и детская щербинка между передними зубами.

Она была мне никто. Вообще.

Но после слов Егора внутри сразу стало мерзко до тошноты.

— Тогда чего стоим? — хмуро спросил я напарника. — Погнали за Крестоносцем и в берлогу, всем веселье портить.

Егор кивнул.

И мы побежали обратно.

Бег по песку — отвратительное занятие. Ноги вязнут и быстро наливаются свинцовой тяжестью, так что время от времени мы переходили на шаг, чтобы дать себе немного передохнуть, и снова бежали.

К Крестоносцу мы вернулись в тот момент, когда тот неподалеку от своего дома мастерил криповую конструкцию, складывая жуткую дженгу из поленьев расколотого березового спила и конечностей юрок из вентиляции.

Он не стал задавать никаких лишних вопросов. Из разряда — надо, значит надо.

Мы собрали побольше гранат. Крестоносец взял свой меч.

И мы двинулись к Медведю.

Идея была, конечно, хреновая. Но поскольку никаких вариантов получше в моей голове так и не появилось, приходилось довольствоваться тем, что было.

Мы вломились в логово врага прямо с ноги, готовые ко всему…

И обнаружили, что в берлоге пусто.

Возле спуска стоял забытый хозяевами мешок с мусором — завонявшие банки из-под рыбных консервов, пластиковые упаковки без этикеток, пустые бутылки от спирта.

Мы прошлись по коридорам, присматриваясь и прислушиваясь. Но слышали только собственные шаги. Потом мы добрались до небольшой галереи со старыми матрасами в углу и разбросанными пустыми ящиками. Судя по кускам старых одеял, расстеленных поверх некоторых из них, ящики использовались в качестве стульев. Причем один из них кто-то водрузил прямо на размазанную по земляному полу блевотину.

— Кто-то очень сильно преувеличил, когда сказал, что не хочет пачкать у себя в доме, — хмыкнул я.

— Ага, белые, сука, скатерти не хотел заляпать, — злобно буркнул Егор.

Он пнул с досады еще один ящик, и под ним мы на удивление обнаружили пару невскрытых банок с килькой и баклажку воды.

— Ну ты глянь. Стопудово кто-то на опохмел припрятал! — процедил Егор сквозь зубы. — Крысы, мать их…

— Ну, они-то, может, и крысы, но запас хороший, — заметил я, поднимая находку с земли.

Потом мы побродили еще немного по коридорам убежища, но все бестолку.

Медведь успел увести своих людей.

Крестоносец, осознав, что боёвки не будет, повернул назад. Перед этим не поленился еще раз напомнить нам весь перечень обещанной награды и сказал, что долг все равно остается за нами и при следующей встрече непременно спросит с нас все в оговоренном количестве.

От предложенных мной банок кильки он любезно отказался.

И ушел.

А мы с Егором, выбравшись из подземелья, устало уронили задницы на песок и еще добрые полчаса просто сидели и дышали, соображая, что делать дальше.

— Если бы ты был Медведем, — проговорил я наконец. — Куда бы пошел продавать какие-нибудь… нестандартные штуки?

— В торговый центр, между нами и Москвой. Там и площади большие, и спрос всякий, — устало ответил Егор.

— Далеко?

— Без группы, пешком, вдвоем… Это будет не поход, а жопа.

— А транспорт взять?

— Думаешь, нам его кто-то даст?

Я хмыкнул.

— А ты собрался разрешения, что ли, спрашивать?

Егор перевел взгляд на меня. Усмехнулся.

— Хороший ход мыслей. Уважаю. Тогда пошли на дикую, там всякого барахла навалом. Но сваливать надо будет молниеносно, иначе завалят всем миром и даже имени не спросят.

— Да я как-то и не планировал представляться, — проворчал я, поднимаясь с земли. — Давай, навстречу светлому будущему!

И мы потащились на дикие территории.

— Слышь, Монгол? — подал голос Егор минут через пятнадцать нашей молчаливой ходьбы.

— Ну, — отозвался я.

— Помнишь, я говорил тебе, что ты мне не нравишься?

— Ну, — уже с другой интонацией повторил я то же слово, на этот раз подтверждая сказанное.

— Так вот я ошибался, — хмуро заявил вдруг Егор. — Парень ты неплохой. Хоть и с мозгами, просроченными уже в прошлом веке. А вот прозвище у тебя все-таки дурацкое. Понять не могу, тебя что, гвардия слепых им наградила?

— Почему сразу слепых?

— Да потому что какой из тебя в жопу монгол?

Я с улыбкой покачал головой.

— Если тебе так сильно не нравится мой позывной, можешь называть по имени. Я Марат, если что.

— Это хорошо, — кивнул Егор. — Имя — это всегда хорошо. — и со вздохом добавил. — Даже если имя тоже дурацкое…

В ее кабинете, как обычно, ярко горел свет.

Даже днем Анна Сергеевна включала все лампы сразу, если этот самый день не радовал ее ярким солнцем — привычка богатого человека, не привыкшего думать о счетах за электричество.

Огромные окна от пола до потолка превращали эту комнату в башне на тридцать седьмом этаже в великолепную смотровую площадку, откуда открывался потрясающий вид на город — кусочек старой Москвы в объятиях скоростной магистрали.

Федорин расправил плечи, пытаясь придать своему облику еще чуть больше уверенности, и подошел к столу.

Хозяйка кабинета полулежала в медицинском кожаном кресле. Одряхлевшее немолодое тело мягкими складками окутывала роскошная шелковая пижама. От гладко выбритой головы к распределительной коробке за спинкой кресла тянулось множество проводов и датчиков. На столе всеми кулерами гудела огромная Адаптивная машина, сквозь прозрачные стенки которой подмигивали огоньки процессоров, плат и сотни предохранителей — госпожа Селиверстова готовилась к последней фазе репликации.

Лицо Анны Сергеевны казалось умиротворенным и спокойным. В юности, должно быть, она была хороша. Это легко читалось даже сейчас, несмотря на следы корректирующей пластики, поплывшую линию подбородка и сеть глубоких морщин по всему лицу. Выцветшие бледно-голубые глаза смотрели на Федорина с холодной надменностью, и не напрасно — несмотря на все свои звания, должности, бриллианты на антикварном зажиме для галстука и зубные импланты с напылением аполлония он весь, от макушки до пяток, принадлежал этой женщине, как купленный раб.

Впрочем, до недавнего времени этот факт никоим образом не тяготил Антона Львовича, поскольку Анна Сергеевна была хоть и пожилой, но совершенно здравомыслящей дамой с четкими, понятными, совершенно адекватными требованиями и щедрым сердцем.

Вот только ошибок она не прощала.

Казалось бы, чего проще? Нужно просто не делать ошибок, и все будет хорошо.

Вот только не всегда это оказывается возможным…

— Добрый день, — бодро поздоровался Федорин, сохраняя на лице любезную улыбку. Не слишком широкую, поскольку обстоятельства встречи были не самыми радостными. Но и не слишком сдержанную, чтобы выглядеть достаточно дружелюбным и услужливым. — Вы меня звали, Анна Сергеевна?

— Подойди ближе, — проговорила женщина, не поворачивая головы. — Так, чтобы я хорошо тебя видела.

От ее бесстрастного, неживого голоса у Федорин, а по спине пробежал холодок. Но он с демонстративной поспешностью подошел ближе к креслу.

— Ты нашел моего внука?

Федорин сменил доброжелательное лицо услужливого слуги на озабоченное.

— К моему величайшему сожалению, все еще нет, — сказал он, виновато склонив голову. — Но вы не извольте тревожиться, мы непременно отыщем его в ближайшее время. В последний раз его видели в клубе «Облака», и у меня есть основания предполагать, что Никита Андреевич просто… увлекся отдыхом.

— Хочешь сказать, он унюхался в хлам настолько, что за несколько дней так и не пришел в себя? — угрожающим тоном поинтересовалась женщина.

— Ну что вы, я просто хотел…

— А старик-камердинер Никиты, по-твоему, тоже пустился во все тяжкие? — буравя Федорина пристальным ледяным взглядом, спросила Анна Сергеевна. — Или ты скажешь, что не знал о его исчезновении?

Федорин сделал изумленные глаза.

— Да что вы говорите! Не может быть…

— Не может быть — это то, что я говорю себе сейчас, глядя на твою откормленную рожу, — медленно проговорила Анна Сергеевна, приподняв голову. — Не может быть, чтобы я столько лет держала при себе идиота, который считает, будто какое-то кресло сможет помешать мне выяснить, насколько вдруг некомпетентно начал вести дела один из моих самых компетентных сотрудников…

Она приподняла правую руку, и воздух вокруг Федорина вдруг пришел в движение, обретая вязкость, вес и сероватый оттенок. Он будто оказался внутри медленно кружащегося кокона.

Антон Львович в ужасе широко распахнул глаза.

— Анна Сергеевна, я… Анна Сергеевна!.. — выкрикнул он, пытаясь пошевелиться. Кровь прилила к бледным щекам, сердце заколотилось как сумасшедшее.

Он даже не знал, что старуха обладает такой силой.

— Что Анна Сергеевна? — холодно осведомилась женщина, сжимая немного пальцы, отчего кокон сразу стал меньше. Федорину стало не хватать воздуха. Теперь его сжимало одновременно со всех сторон, и от страха хотелось кричать в голос.

— Я ни в чем не виноват!!! — заорал Федорин. — Я… всю жизнь… верой и правдой!..

— В самом деле? — перебила его Анна Сергеевна. — Тогда скажи, это за твою верность мой сын стал выплачивать тебе вторую зарплату?..

— Это клевета! — выкрикнул тот, чувствуя, что плотность кокона стала нестерпимой. — Я не… Я…

— Где. Мой. Внук⁈ — проговорила женщина, еще сильнее сжимая пальцы. — Золотой генофонд корпорации, идеальная комбинация предрасположенностей, новый виток эволюции Селиверстовых. Где он???

— Я не знаю… Клянусь, я не знаю… Я не…

Кулеры адаптивной машины загудели громче. На подголовнике замигала сигнальная лампочка.

— Ты отнял мое время. Его время…

— Простите… — уже прохрипел Федорин, и у него из носа, рта и ушей полились тонкие струйки вязкой крови. — Простите, я… Я был вынужден сотрудничать, он глава корпорации! Я боялся сказать вам, но я был вынужден!.. И я никогда… Против вас — никогда!.. Простите…

— Не прощаю, — ответила Анна Сергеевна.

И сжала руку в кулак.

Адаптивная машина тонко, пронзительно запищала.

Федорин, хватая ртом воздух, медленно, как будто в густом киселе, опустился на колени. Его кости хрустнули. Изо рта хлынул кровавый поток. Глазные яблоки налились красным и лопнули одно за другим, алыми слезами проливаясь на пунцовые щеки.

А он все еще жил. Еще стонал, выплевывая из гортани кровяные пузыри…

На звук адаптивной машины в кабинет ворвались два дежурных врача, но увидев происходящее, невольно замедлили шаг, не решаясь прервать то, что здесь сейчас происходило.

Наконец, Анна Сергеевна разжала кулак, и тело Федорина безвольно раскинулось на полу, изрыгая алую кровь.

— Я закончила, — сказала она врачам, устало опуская руку на подлокотник. — Наладьте работу машины. Не хотелось бы потерять пятнадцать лет репликации из-за… Вот этого.

Врачи поспешили к своей пациентке. И в то время, когда Федорин пытался сделать еще хотя бы один вдох, они перенастраивали процесс и проверяли состояние своей пациентки.

Когда писк адаптивной машины наконец стих, Анна Сергеевна устало прикрыла глаза.

— Мы должны проверить работу всех систем, — осторожно не то предупредил, не то спросил разрешения молодой доктор.

— Делайте, что нужно, — отозвалась женщина.

В ту же минуту ей быстро расстегнули рубашку, закрепили датчики на груди. Потом — на запястьях.

И на тонких, не по возрасту изящных щиколотках, приоткрыв татуировку на правой ноге — три четырехлистных клевера, изящно склонивших головы друг к другу.

Каждый — в честь жизни, которая должна была угаснуть, но тем не менее продолжалась, несмотря ни на что.