Осколки мира. Том 1. Отшельник

Глава 1 Возвращение Одиссея

Это была самая долгая проходка за всю мою карьеру.

Я провел на той стороне триста двадцать шесть дней, и в каждый из них имел немало возможностей протянуть ноги.

Впрочем, я и не рассчитывал на легкую прогулку.

Гамма Южного триптиха — эдакая черная вдова среди рифтов. Своего первого визитера она убила прямо на глазах куратора в момент перехода, да и с последующими была не очень-то добра.

Так что, если бы не особые причины, я бы в жизни не пожелал себе такого назначения.

Но так уж вышло, что причины у меня были. Такие, что я был согласен даже на полуофициальное предложение полковника Ладыженского и вошел в рифт фактически в обход своего прямого начальства.

И, к счастью, сумел вернуться.

Ослепительно-белое мерцание точки светило мне в спину, а прямо передо мной чернела дверь в мой привычный мир. Наконец-то!

Я с силой толкнул ее левым плечом — не потому, что был левшой, просто правой десять минут назад пытался полакомиться чешуйчатый ящер. С предплечья свисали клочья защитного костюма, серо-зеленые, забелённые остатками обеззараживающего спрея, а в прореху виднелась моя пожеванная плоть с неравномерным слоем «санитарки».

Вот только дверь не открывалась, а кодовый замок на безжизненно угасшей панели был заблокирован и отключен от электричества.

Похоже, меня здесь уже не ждали.

— Твою мать, — пробормотал я, окидывая взглядом защитную колбу, внутри которой был заперт вместе с точкой пространственного искривления.

В мое отсутствие защитную колбу с внешней стороны эти лабораторные олухи покрыли чем-то черным и непрозрачным, так что я не мог видеть, кто сегодня дежурит на станции, и вообще, находится ли этот самый дежурный на месте, или покурить вышел. Я несколько раз посильней ударил кулаком в дверь и, вдавив до упора кнопку на коробке переговорника, крикнул:

— Сова, открывай! Медведь пришел!

Потом прислонился к коробке ухом, рассчитывая услышать хоть какие-то ответные звуки.

Но хрена с два.

Ругнувшись, ногой подвинул к себе набитый образцами и всякими полезными приблудами рюкзак и вытащил из наружного кармана узкую пластиковую коробку с элементарным набором ремонтных инструментов.

Вывернув четыре болта, вскрыл техническую панель и врубил рычажок резервного питания.

Замок пикнул и уставился на меня вспыхнувшим красным глазом.

— Другое дело, — буркнул я и набрал свой код на панели.

Невидимые кулеры надрывно загудели, будто собирались взлететь, и на панели загорелся зеленый огонек.

Я толкнул дверь, и та с противным скрежетом открылась.

Хоть я и недолюбливал своего нового куратора, но кое в чем вынужден был с ним согласиться: похоже, механиков и правда пора на кол сажать за халатное отношение к работе.

— Дежурный! — крикнул я, вываливаясь вместе с рюкзаком в уютный желтоватый свет станции. — Заводи свою колымагу и строчи отчет: вернулся проходчик точки Гамма Южного Триптиха, личный номер ноль один — тридцать восемь — И Ка один, позывной — «Монгол», — выпалил я стандартную формулу.

И, озираясь по сторонам, умолк.

Все вокруг было не так.

Неизменными остались только прозрачные боксы вокруг двух других точек триптиха. Альфа все так же едва поблескивала бледно-зеленым мерцанием, Бета — ярко вспыхивала теплым желтым огнем, работая единственным осветительным прибором на пустующей станции.

Вместо бумажного Эйнштейна на стенах висели портреты неизвестных мне мужиков с жизнерадостными и сытыми лицами. Эргономичные пластиковые столы с мониторами и компьютерные кресла, покрытые шерстью местной дочери полка рыжемордой Дуськи, исчезли. Их место теперь занимали два громоздких деревянных стола с эрмитажными стульями, обтянутыми зеленым бархатом. В дальнем углу на специальной подставке стояло красное знамя с золотым Георгием Победоносцем, а у выхода вместо медицинской кушетки и лабораторного стола со шкафчиком расположился мягкий диван и тумбочка с иконами.

При виде такого, честно говоря, мне реально помолиться захотелось.

Этого только не хватало. Неужели главой проекта стал Скворцов?.. Потому что больше никто из наших руководителей не допустил бы превращения медицинского ящика в иконостас.

Я глубоко вздохнул. Подошел к тумбе и открыл ее.

К счастью, там все-таки хранились не молитвенники. На верхней полке лежали стерильные бинты и пластыри первой помощи.

Ниже я нашел медицинские препараты в ампулах. Подписаны они были лаконично: «сыворотка — 1», «сыворотка — 3» и «сыворотка — 12». И никакого описания состава или показаний к применению.

— Все чудесатей и чудесатей, — сказал я Николаю Угоднику, почему-то глядевшему на меня с иконы с не меньшим удивлением, чем я — на него.

Взял один пластырь подходящего размера, вытащил из рюкзака клинок любимой сломавшейся «бабочки», и долго, старательно отрезал рукав своей спецухи. Ткань здесь была специальная, такую просто так не порвешь. Но терпение, помноженное на труд, всегда дает результат. Завернув клинок в отрезанный рукав, я сунул его обратно в рюкзак и наложил пластырь на рану. Еще несколько штук на всякий случай отправил в карман.

Конечно, пасть чешуйчатого ящера — та еще помойка. Ну да ничего. Уж лучше обойтись пластырем первой помощи поверх остатков «санитарки», чем колоть себе неведомую дрянь.

Я подошел к входной двери. И, прежде чем ее открыть, на всякий случай прислушался.

Без малого год назад станцию окружал густой сквер, высокий забор с камерами через каждый метр, электрощиты и караул из полсотни солдат. Шутка ли — целых три нестабильных точки в одном месте, да еще чуть ли не в центре города!

Мне рассказывали, что до коллапса с пространственным искривлением на месте триптиха располагался Орехово-Зуевская центральная городская больница, так что переделать территорию под новые условия не составило труда.

Не услышав ничего подозрительного, я принялся открывать замки, которых на толстенной железной двери оказалось четыре.

И выглянул наружу…

— Да иди ты, — сорвалось у меня с языка.

Дверь вырвалась у меня из опустившейся руки и, скрипнув, полностью распахнулась.

Передо мной расстилалась серая пустошь с проплешинами изможденной растительности. Над ней нависало тяжелое ржавое небо. Резкий ветер со свистом гнал по равнине клубы пыли. Где-то вдалеке надрывно кричала одинокая ворона.

А прямо в десятке метров от входа лежал полуистлевший человеческий скелет, пришпиленный к мертвой земле самым настоящим мечом!

Я судорожно сглотнул слюну.

И закрыл дверь обратно.

Не меньше минуты смотрел на ее прекрасную фактурную поверхность.

Потом тряхнул головой и снова открыл дверь.

— Кар! — сказала мне ворона. Спикировала сверху на рукоять меча. И опять раскатисто повторила: — Кар-р!

— Пошла к черту, — ответил я ей и снова захлопнул дверь.

Отступил на шаг и медленно сел на диван.

Меня зовут Марат Александрович Назаров. Мне двадцать три года, и я проходчик.

Имя мне дала мать в память о том заезжем татаро-монголе, с которым у нее случился скоропостижный роман с последствиями в виде беременности. Отчество досталось от деда. Фамилия тоже от него. Хотя отчим, известный в определенных кругах профессор Белов, в свое время нехотя подарил мне свою, я благополучно от нее отказался, едва достигнув совершеннолетия.

И не для того, чтобы по-детски досадить — хотя было за что. Просто я действительно не имел никакого отношения к семейству профессора, а всего лишь являлся внебрачным сыном его жены.

Он это понимал не хуже меня и даже не обиделся.

Мой позывной — «Монгол».

Хотя из монгольского у меня по большому счету только черные волосы и чуть раскосый разрез глаз — зеленых, как у матери. Так что, когда люди, знавшие меня только по позывному, встречались со мной в первый раз, нередко спрашивали — почему вдруг «Монгол»?

Да просто так сложилось.

Позывной для проходчика — даже больше, чем имя. Потому что во всех отчетах фигурирует именно он и личный номер, который включал в себя сведения о номере группы, в которой человек проходил подготовку, порядковый номер и класс.

Я — исследователь.

Есть еще силовики, которые способны лбом прошибать стены без ущерба для здоровья. Они запросто могут вырезать яйца бешеному дракону и выжить, а потом в лаборатории узнать, что вообще-то те яйца, за которыми их посылали, следовало искать в гнезде.

Третий, последний тип проходчиков — ученые. Этих мы называли «снежинками». У них слабое тело, но неплохие мозги. Ученые третьего класса — вообще разменная монета. Их часто сажают на хвост прожжённым силовикам, но каждый второй не возвращается из первой же экспедиции. Ценность представляют собой только ученые первого класса — статус, до которого надо не только дожить, но и мутировать определенным образом.

Потому что все проходчики — генетические мутанты. Взаимодействие с точками пространственного искривления меняет нас. После каждой экспедиции техногенетики и синергеты берут у нас анализы всего, чего только можно, психиатры и физиологи мучают тестами в поисках новых изменений.

Иногда эти самые изменения бывают удачными и открывают новые возможности.

Но случаются и неудачи. Я собственными глазами видел, как один из наших вывалился из колбы с раздувшейся головой гидроцефала и дряблым старческим телом. Одежда бросившегося ему навстречу дежурного вспыхнула, как факел. Следом за ней загорелся ближайший стул.

Проходчик обрел способность к неконтролируемому пирокинезу, но через неделю скончался от стремительно прогрессирующей прогерии. Его тело буквально развалилось от старости, хотя парню было всего двадцать восемь лет. Вот такие генетические игры.

А еще иногда случается, что сознание человека оказывается не в состоянии принять случившуюся мутацию. Конечно, у нас есть целый штат прогнозистов, но все их расчеты больше похожи на гадание, чем на науку. По факту же, шагая в тот или иной рифт, мы зачастую понятия не имеем, что ждет нас по ту сторону. Даже если это дальнейшая разработка уже описанного кем-то мира. Ведь мало того, что у всех нас изначально разные параметры, так еще и приобретенные в процессе работы мутации вступают в игру, так что просчитать возможные последствия бывает просто невозможно. Привнесенные изменения человеческая нервная система может или принять, или мифологизировать. Например, начать ошибочно распознавать как прикосновение горячего или холодного. Или шевеление насекомых под кожей. Или даже как боль от ран, которых нет. Это называется психо-соматическим конфликтом.

Некоторые учатся с этим жить.

А некоторые, как Таня. Не справляются.

В наших трудовых договорах подобные вещи называются «побочными рисками».

Недаром проходчикам платят такие деньги.

В детстве мне очень нравился старый фильм по роману Стругацких «Пикник на обочине».

Я считаю, он сумел предвидеть нашу профессию. С той лишь разницей, что туристов в свои «зоны» мы не водим.

Проходчики — самые настоящие сталкеры нового времени.

Я — сталкер опытный. У меня за спиной пять малых и четыре большие ходки, из которых две — первичные. То есть до меня в эти искривления еще никто не совался.

Это к тому, что меня мало чем можно удивить, я по определению готов к любой нестандартной ситуации.

Но то, что находилось сейчас за входной дверью, вызывало у меня изумление.

Допустим, за время своего отсутствия я пропустил что-то очень важное. Типа государственного переворота, чумы или войны. Да хоть все сразу!

Но меч-то откуда здесь взялся?..

Может, теория туннельного парадокса Эдвардса проявила себя в действии? И я просто проскочил свою остановку. Шагнул в искривление обратно, но очутился не в своем мире, а его искаженной версии?

Надо осмотреться повнимательней.

Я пересел за один из столов и принялся шарить по ящикам.

Но ничего не нашел, кроме пачки белой бумаги и наполовину съеденной плитки шоколада, звонко хрустнувшей в меня в руках тонкой фольгой под упаковочной бумагой.

Интересно, как давно она здесь лежит?

Я разровнял обертку и принялся искать срок годности и дату производства.

Что?..

Январь две тысячи двести пятого года?

Я же уходил в экспедицию в две тысячи сорок седьмом!..

Если так, то, получается, я опоздал… больше чем на сто лет?..

Надеюсь, мать сполна получила за меня страховку.

И что мне теперь делать? Все собранные мной материалы, ради которых я полез в Гамму по доброй воле — они вообще хоть что-то значат сейчас?

Ведь и полковник Ладыженский, и вся долбаная макушка нашего учреждения — профессор Скворцов, Никитин, Глебов и Задорожный — они ведь все, получается… мертвы? Стиснув зубы, я смял проклятый фантик. В груди стало горячо.

Приехали, Монгол.

Мстить больше некому.

Мутные дела большой четверки, левые схемы, и отношение к проходчикам, как к мясу — все это стало никому не интересной историей. Впрочем, как и ты сам.

Как же так?

В этот момент я отчетливо услышал нарастающий стрекот вертолета.

И вряд ли это летел торжественный эскорт для припозднившегося проходчика. Хотя бы потому, что по всем правилам я уже давно должен считаться мертвым.

— По крайней мере, хоть не на колесницах катаются, и на том спасибо, — пробормотал я, быстро возвращая внутренности ящиков на свои места.

Потому что, прежде чем показывать миру свою древнюю рожу, было бы неплохо сначала осмотреться как следует. И прислушаться.

Я окинул беглым взглядом помещение станции.

Да уж, под диваном здесь не спрячешься. И под столом — тоже.

Единственное место, где можно было остаться незамеченным — это черная колба Гаммы. Судя по тому, что ее даже от электричества отрубили, плотным исследованием точки уже давно не занимались. Так что я поправил дверцу тумбочки с лекарствами, подобрал с пола упавший уголок от вскрытого пластыря, запер обратно входную дверь и, прихватив свой рюкзак, скрылся в черной колбе ненавистной Гаммы. Прикрыл дверцу, оставив крошечную щель для наблюдения и на всякий случай достал из кобуры свой ПЛ-19 и снял с предохранителя.

В магазине оставалось еще три патрона. Из огнестрельного оружия у меня с собой больше ничего не имелось. Экспедиция продлилась в четыре раза дольше запланированного времени, и я согласно инструкции уже давно избавился от ненужного пустого железа. Но сохранить три последних патрона — это ритуал. Один — для смертельно опасного врага, с которым потерял надежду справиться другими способами. Второй — для себя. На случай непредвиденных обстоятельств. А третий — на случай осечки или дрогнувшей руки. Но моя рука дрогнуть не должна — пластырь с анестезией делал свое дело, и рана уже почти не болела.

Шум вертолета стих.

В щель своего убежища я не мог видеть входную дверь, но отчетливо услышал, как защелкали замки, и кто-то невидимый с грохотом ввалился на станцию.

— Господин Аверин, умоляю вас, осторожней! — слезно взмолился хрипловатый стариковский голос. — Господи, да что же это!..

В поле моего зрения появился крепкий мужчина в одежде, похожей на форму военного офицера времен Советского Союза — в глянцево начищенных сапогах, галифе и кителе с рядом золотых пуговиц, перетянутом кожаной портупеей. За собой он тащил явно подвыпившего молодчика лет двадцати пяти в узких белых штанах и шелковом розовом пиджаке, наброшенном на голое тело. Позади этих двоих суетился старик в строгом черном костюме с белой сорочкой.

Молодчик пытался упираться, но безуспешно.

— Я сказал, я никуда не пойду! Я сказал! — повизгивал он. — Убери р-руки!

— Проходите-ка сюда, Никита Андреевич, и присаживайтесь, — с каменным лицом проговорил мужчина парню. И, не обращая внимания на крики и возражения, силой усадил парня на одно из кресел за столом.

— Осторожней, господин Аверин, умоляю! — старик подскочил к мужчине в форме, робко протягивая руки к его локтю, но не отваживаясь прикоснуться к нему. — Прошу вас, Никита Андреевич еще просто слишком молоды!.. Оне непременно одумаются!..

— Отойди, — жестко приказал старику Аверин, и тот умолк, горестно всплеснув руками.

— Я… я пожалуюсь бабушке! Все-таки это она — наследница Триптиха, и отцу нужно считаться с ее мнением! — выкрикнул парень, пытаясь подняться из кресла. — Дайте мне позвонить!

Тяжелая рука Аверина опустилась парню на плечо, и тот снова рухнул в кресло.

— Андрей Львович запретил беспокоить Анну Сергеевну, — невозмутимо сказал военный. — Даме ее возраста лишнее волнение ни к чему.

— Это произвол!!! — закричал парень. — Про-из-вол!!!

Аверин устало вздохнул.

— Никита Андреевич, вас все равно здесь никто не услышит. На добрые двадцать пять километров в округе нет никого, кто пришел бы вам на помощь. И прямо сейчас вас могу слышать только я и ваш камердинер. Так может, имеет смысл прекратить бессмысленный крик?

Старик измученно всхлипнул.

— Никита Андреевич, умоляю, — пробормотал он. — послушайте, что он скажет…

— Помолчи, — строго зыркнул на него Аверин. — Повторяю еще раз, — наклонившись к притихшему парню, проговорил он. — Терпение вашего отца лопнуло. Вы не просто наносите урон его репутации. Недавним скандалом вы поставили под угрозу срыва новый бизнес-проект корпорации, что совершенно недопустимо. Поэтому Андрей Львович предлагает вам единственный выход, который видит возможным. И лежит он или через Альфу триптиха, или через Бету. Приобретенные после Альфы мутации носят по большей части физический характер. Посещение Беты меняет возможности разума. Также позволю себе напомнить, что право войти в рифт — это вообще-то не наказание, а великая честь, к которой стремятся многие, но мало кто добивается.

— Великая честь, ага… — дрожащим голосом проговорил парень. — Это для кого? Для монстров? Типа тебя? Нет. Я погибну. Я не смогу. Я не пойду туда!..

— Повторяю еще раз, — повышая голос, медленно проговорил Аверин. — Или вы изменитесь, или ваш отец изберет другого наследника.

— Другого наследника⁈ — неожиданно пискляво взвизгнул парень. — Да он не посмеет! И срать я хотел на твой приказ, ясно? Бабушка любит только меня! И когда она узнает!..

Аверин глубоко вздохнул.

— Она не узнает.

Он сделал в воздухе неуловимое движение пальцами правой руки, будто открутил невидимую крышку с банки, и я услышал отчетливый хруст костей.

Ноги парня судорожно дернулись. Рука в розовом рукаве медленно обмякла, свесившись с подлокотника…

Ничего себе поворот в дискуссии!

Я что-то упустил, или этот Аверин свернул орущему цыпленку шею, даже не прикоснувшись к нему?

Затаив дыхание, я еще плотнее прильнул к щели, силясь разглядеть из своего укрытия как можно больше.

Тем временем дедок в костюме смотрел на своего Никиту Андреича огромными круглыми глазами. Губы его жевали что-то невнятное, впалые щеки побелели.

Повернувшись к нему, Аверин глубоко вздохнул.

— Уж не взыщи, Михалыч. Служба.

Он вытянул руку перед собой и крепко сжал в кулак.

Старик захрипел, хватаясь руками за горло. Кровь прилила к белому лицу. Аверин, скрипнув зубами от напряжения, еще крепче стиснул руку, и в то же мгновение его жертва с глухим стуком рухнула на пол.

Я медленно выдохнул, стараясь не производить ни малейшего шума.

Кем бы ни был этот человек, он явно не один раз прошел через сомагенез, если сумел получить себе такую способность.

И не факт, что единственную.

Блин.

Зачем же ты их сюда притащил, Аверин? Не мог в своем вертолете прикончить и где-нибудь в кислоте растворить? Обязательно на станцию надо было привезти?

И куда, интересно, ты будешь прятать трупы?..

Военный разжал побелевшие пальцы. Устало встряхнул кистью и присел рядом со стариком.

— Говорил я тебе, дураку, — оставайся дома, — вполголоса проговорил трупу Аверин, вытирая ладонью влажный лоб. — Куда вот тебя черт понес?

Он вздохнул. Потом подхватил Михалыча за ноги и потащил прямо к моей колбе.

Я подобрался, чуть плотней обхватил пальцем уже теплый спусковой крючок.

Не делай этого, мужик.

Зачем тебе законсервированный рифт? Швырни их обоих в Альфу, и дело с концом.

Там уже через пару дней от трупов даже костей не останется.

— Говорил я тебе… — продолжал ругать покойника Аверин, укладывая его с той стороны закрашенной стеклянной стены. — Упрямец…

Значит, все-таки Гамма.

От напряжения у меня зазвенели мышцы.

Дверца легонечко шевельнулась и скрипнула, едва только Аверин коснулся ручки.

Военный на мгновение замер. Буквально пары секунд ему хватило, чтобы оценить обстановку. Он рванул пистолет из кобуры, одновременно распахивая дверь.

На долю секунды наши глаза встретились.

А потом Аверин нажал на спусковой крючок.

Без колебаний. Без вопросов.

Я резко ушел вниз.

Скорость — одна из моих отличительных способностей, которую я обрел за время своей проходческой деятельности.

Пуля просвистела надо мной и, звякнув о бронированную колбу, отрекошетила в сторону рифта.

До другой стенки она уже не долетела.

А я на рефлексе молниеносно вскинул пистолет и выстрелил в ответ.

Бабах.

От разрывной пули голова Аверина лопнула, как арбуз. Звук выстрела больно ударил по ушам.

Грязно-красное желе брызнуло в стороны, повисая сгустками на стенках колбы, на портретах жизнерадостных мужиков в золотистых рамах. И даже у меня на щеках.

Заливая все вокруг алой жижей, тело с месивом на плечах плюхнулось на пол. Оружие отлетело в сторону.

В воздухе пронзительно запахло кровью.

Я опустил пистолет.

Вздохнул.

Уж не взыщи, Аверин. У тебя служба, а у меня — жизнь.

Наверное, по-хорошему мне бы стоило все-таки попытаться взять его живым, а не стрелять сразу на поражение. Этот дядька мог бы оказаться хорошим источником информации.

Но теперь сожалеть об этом было поздно.

Наклонившись, я подобрал выпавший из мертвой руки пистолет.

Модель мне была неизвестна. С виду — добротный девятимиллиметровый короткоствол. В ладонь ложился, как родной. Конструкция рамки позволяла держать его максимально высоким хватом — удобно, когда в тебя долбит отдача. На затворе надпись: Volkov Arms и крошечный логотип с волчьей мордой. А еще на спусковом крючке не было предохранителя — прямо как у моего. Вместо него сбоку виднелся рычажок с красным и белым флажком.

И все-таки почему он даже не попытался придушить меня, как парня со стариком? Силы закончились?

Я подошел к Аверину и осмотрел его правую руку. На подушечках пальцев и особенно в центре ладони виднелись следы свежих ожогов.

Как я и думал, у бескровного убийства были свои побочки. И то, что видел, наверняка лишь верхушка айсберга.

Не даром он так вспотел, добивая старика. И на меня пошел не с плюшками наперевес, а с оружием.

Обыскав мертвеца, я нашел у него два запасных магазина, слепую черную карту, похожую на электронный пропуск или ключ, носовой платок и коробочку лимонного драже. Забрав лут себе, я затащил тело Аверина в колбу Гаммы и мягко втолкнул его в свечение разлома. Труп исчез, как исчезает монета в кармане с дырой.

Если тот прожорливый ящер все еще пасется с другой стороны рифта, он явно не обломается.

Потом осмотрел содержимое карманов двух других покойников. Никакого стыда по этому поводу я не испытывал: все, что может помочь в выживании, должно быть использовано в целях выживания. Но, к сожалению, у парня с собой был только кокаин, а у старика — связка обычных ключей, освежитель для рта, две таблетницы с набором из капсул и несколько белых платков.

Интересно, у них тут что, платочная мода?

Мысленно я прикинул: если сюда придут дознаватели, даже абсолютно слепые, следы крови Аверина они однозначно найдут. Просто вляпаются в нее, куда бы не направились.

Что лучше, оставить два других трупа здесь, или тоже прибрать?

Если розового со стариком не найдут, в ходу будет версия, что кто-то помог им сбежать. Если же этих двоих оставить, все три убийства повесят на неизвестного, и уж тогда здесь перероют все в поисках зацепок.

Наследить своим ДНК я не боялся: даже если мои данные сохранились в каких-нибудь базах, они ни за что не совпадут с нынешними. Недаром я мутант.

Но все равно, чем меньше у них будет поводов думать, что в ход местных событий вмешалась какая-то третья сторона, тем лучше для меня.

Так что я отправил парня со стариком догонять Аверина. Потом вернул на место панель замка Гаммы, заблокировал дверь и отключил ее от электричества. Забрал свой рюкзак и, осторожно осматриваясь по сторонам, вышел прочь со станции, заперев за собой дверь.