Оленин, машину! 2

Глава 8

Лэй Юньчжан, стараясь держаться уверенно, – хотя страх выходил из него в виде пота, который полукровка постоянно вытирал шёлковым платочком, расшитым золотыми драконами, – попросил нас зайти в амбар и провёл в своё помещение. На иностранный манер он называл его «офисом», на деле это была целая двухкомнатная квартира с собственной ванной и туалетом. С кабинетом и спальней.

Директор попросил нас рассаживаться в креслах, но мы демонстративно заняли стулья, давая понять, что не в гости пришли, а по делу.

– Рассказывайте, что тут было.

Полукровка ничего скрывать не стал. Сообщил, что «станция утешения» была открыта в 1937 году через пять лет после оккупации Харбина. Здесь неподалёку разместилась японская военная часть, и её командир решил, что будет полезно организовать на окраине деревни Эрренбан «станцию утешения» для его солдат. Однажды приехал грузовик с солдатами, они выбросили из этого амбара всё содержимое, окружили. Дальше привезли откуда-то рабочих, заставили всё переоборудовать. Потом их увезли, вместо них прибыли женщины в количестве тридцати. Самой младшей было одиннадцать, старшей двадцать восемь.

При этих словах я прочистил горло, – так сильно захотелось ту мразь японскую, которая это придумала, поставить к стенке. Но не расстрелять, а достать катану и порубить в капусту. Медленно, чтобы долго мучился, как те несчастные. Добролюбов тоже скрипнул зубами и провёл рукой по кобуре пистолета. Полукровка, заметив, съёжился.

Лишь один Кейдзо оставался внешне совершенно невозмутимым. То ли тема с «женщинами для утешения» его нисколько не трогала, то ли он так прекрасно умеет держать себя в руках. Мне хотелось верить во второе, поскольку если не так, то нам с ним не по пути. Это значит, что он такая же японская сволочь, как и те, кто эти «станции» придумал. Я знаю, что традиция создавать публичные дома поблизости от военных частей уходит корнями в далёкую древность. Они существовали, наверное, со времён Древнего Египта. Но есть капитальная разница. Одно дело, когда шлюхи сами идут на такую работу, и совсем другое – когда оккупанты насильно заставляют этим заниматься местных женщин другой национальности.

Эта станция, судя по рассказу Лэя Юньчжана, просуществовала восемь лет. За это время через неё прошло несколько сотен «женщин для утешения» разных возрастов. Но ни одна отсюда не уходила по собственной воле. Одни добровольно уходили из жизни, не вынося мучений. Другие умирали от болезней. Третьи от последствий абортов. Ещё были те, кто сошёл с ума, пытался бежать… Путь их заканчивался на кладбище в паре километров отсюда, в тайге. Там и хоронили несчастных, запретив местным жителям даже приближаться.

Когда полукровка закончил, то посмотрел на нас испуганно и с надеждой, робко спросил:

– Господа военные, а что со мной будет?

– Судить тебя будут, – твёрдо ответил Добролюбов.

– Но… по каким законам?

– Китайским.

– А разве такие есть? Может, по японским? – поинтересовался Лэй Юньчжан.

Я прищурился, глядя на его влажную от пота хитрую толстую физиономию. Вот жучара! Знает же, что ему, коль по японским законам судить, ничего не будет. Он же не владелец, не организатор. Простой исполнитель чужой воли.

– Вот хрен тебе по всей морде, – сказал я по-русски.

Кейдзо уставился на меня:

– Я не смогу это перевести.

– И не надо. Скажи, народ его судить будет. Жители Эрренбана, – сказал я бывшему шпиону. – Как решат, так и будет.

Японец перевёл, и Лэй Юньчжан неожиданно выскочил из-за стола, заставив Добролюбова снова цапнуть рукой кобуру. Но полукровка не собирался нападать на троих вооружённых мужчин. Он лишь бухнулся перед Серёгой на колени, обхватил его пыльные сапоги, стал целовать их, роняя слёзы пополам с соплями, и причитать что-то.

– Какого чёрта ему надо? – возмутился Добролюбов, вытянув ноги из объятий бывшего директора и сделав шаг назад.

– Помиловать просит.

– Скажи ему ещё раз: народ решать будет. Не мы.

– Так-то оно так, – рассудительно сказал Кейдзо. – Но у меня другое предложение.

Мы уставились на него с опером.

– Возьмём его с собой. В качестве проводника.

– Ты спроси его сначала, может, он жопу дальше этого амбара и не перемещал, – бросил я. – Наверняка сидел тут, как клоп, жрал, спал и пользовал своих подопечных, сволочь. Вообще-то, если по-хорошему, надо бы его на ноль помножить. Редкая же мразота, сразу видно.

– Кейдзо прав, – неожиданно заступился командир. – Спроси, давай.

Японец потребовал, чтобы Лэй Юньчжан прекратил истерику. Тот понуро, как побитый пёс, вернулся на место, утёр мокрое лицо. Они стали говорить, и Кейдзо потом перевёл.

– Он согласен стать нашим проводником. Только спрашивает: что мы хотим найти?

– Ага, так мы сразу ему и сказали, сволочи этой, – проворчал я.

– Скажи, что ищем упавший в реку вагон. Мол, ехал там один важный человек, надо его найти и предать земле с почестями, – тут же придумал легенду Добролюбов.

Кейдзо передаёт, мы с командиром молча наблюдаем. Видим, как лицо Лэя Юньчжана светлеет, словно ему смертную казнь заменили условным сроком. Он что-то быстро лопочет, и даже я начинаю понимать некоторые выражения, поскольку на нервной почве полукровка переходит на японский язык. Видимо, очень старается угодить «Кейдзо-сан», как он теперь называет бывшего шпиона. «Быстро спелись», – думаю про них. И снова накрывает волна недоверия. Но стараюсь на неё внимания не обращать. Если что, вдвоём с Серёгой справимся, не впервой.

Вскоре японец начинает переводить. Выясняется, что Лэй Юньчжан – тот ещё сибарит. Нет, он не все эти годы только в амбаре безвылазно сидел. Поскольку местные жители его откровенно боялись, – на «станции утешения» был единственный на всю деревню телефон, напрямую связанный с японской военной частью, и директор мог в любую минуту вызвать карательный отряд, – он вёл себя вольготно. Ездил на Мулинхэ купаться, загорать и рыбачить. Устраивал там пикники для оккупантов.

Но самое интересное было в другом. Однажды, путешествуя по берегу реки, полукровка набрёл на заросшую просеку в лесу. Было это немногим более года назад. Прогулявшись по просеке, Лэй Юньчжан выяснил, что когда-то по ней пролегала железная дорога. Об этом свидетельствовали старые шпалы, брошенные в одном месте. Гнилые настолько, что их даже никто забирать отсюда не стал, хотя ничего остального – рельсов например или шпал поновее – не было.

Продвинувшись к Мулинхэ, полукровка обнаружил и разрушенные опоры и другие конструкции деревянного моста. Большая часть из них оказалась скрыта под водой, снаружи торчали лишь некоторые фрагменты, и даже вблизи было трудно понять, что это за сооружение было когда-то. Японцам Лэй Юньчжан ничего рассказывать не стал из-за страха быть расстрелянным. Вдруг это какой-то важный секретный объект в прошлом, а он его отыскал?

– В воду не лазил? Ничего в реке не искал? – строго спросил Добролюбов.

Полукровка отрицательно замотал головой.

– Ладно. Пойдёшь с нами. Покажешь дорогу, – решил командир.

– А с женщинами что будем делать? – спросил я.

– Здесь оставим, куда их ещё? – удивился моему вопросу опер.

– Их убьют, – спокойно заметил Кейдзо.

– За что?! – изумился Сергей.

– Местные наверняка считают, что эти женщины находятся здесь добровольно. Сами согласились на эту работу.

– Что за чушь? – возмутился командир. – Лэй Юньчжан сам ведь сказал, что их сюда привезли насильно. И сколько вон погибло! Местным что, этого недостаточно?

Кейдзо отрицательно покачал головой:

– Японцы потому и привезли их сюда из других мест, чтобы здешние не взбунтовались.

– Да ядрён батон! И что нам теперь делать с ними? С собой по тайге тащить, что ли?!

– Зачем по тайге? Посадим в студер, пусть водитель отвезёт их в Мишань. Найдёт там нашу военную администрацию, передаст и возвращается, – предложил я.

– Хм… – задумался Добролюбов. – А ты прав. Так и сделаем! Не в службу, а в дружбу: позови сюда нашего водителя.

Я быстро сходил и привёл коллегу. Командир обрисовал ему ситуацию, озвучил приказ. Рядовой козырнул. В том, что сделает, как сказано, и без лишней самодеятельности, у нас сомнений не было. Вопрос оставался лишь один: стоит ли его одного отпускать с женщинами? Места здесь не такие уж безопасные. Угрозу смертников никто не отменял.

– Пусть с ними староста Гун Чжэн едет, – снова озвучил я новую мысль. – Заодно дорогу покажет, чтобы не заплутали. Ну, и на обратном пути поможет если что. А когда к нашим приедут, сам даст показания. Только надо бы записку в отдел СМЕРШ передать. Чтобы там серьёзно отнеслись.

Добролюбов показал мне большой палец. Мол, идея отличная! Сел за стол, согнав бывшего директора, достал блокнот из планшета и убористым почерком стал что-то писать. Закончил минут за пять, сложил листок и отдал водителю. Тот бережно взял, сунул в нагрудный карман гимнастёрки.

Вскоре мы вышли. Опер попросил Кейдзо объяснить ждавшим снаружи женщинам, что они могут забрать свои личные вещи, если таковые имеются. Их сейчас перевезут в Мишань. Дальше ими займутся наши товарищи. Бедняжки безропотно поспешили в амбар за пожитками. Вскоре вернулись, и мы помогли им забраться в кузов студебекера.

Потом отправили двоих бойцов на поиски старосты, который вернулся в деревню. Привели его быстро, поскольку времени и так много потеряли со всей этой «станцией утешения». Гун Чжэн смотрел испуганно. Решил, видать, у нас к нему претензии. Когда услышал, что требуется сделать, расслабился и заулыбался. Пообещал помочь нашему водителю во всём, однако на женщин по-прежнему бросал презрительные взгляды. Да, Кейдзо прав: менталитет такой. Ничего не поделаешь, а значит мы поступаем правильно, что увозим несчастных отсюда.

Через несколько минут грузовик запылил по просёлочной дороге в сторону Эрренбана, и я вдруг почувствовал облегчение. Вот и спасли мы, сами того не ожидая, семнадцать душ. Я уж не стал никому говорить, что читал когда-то про эти «станции утешения». Как женщинам в них давали специальный препарат, вызывающий выкидыш, и он был настолько вреден, что у многих выживших потом возникало бесплодие. Как японцы относились к несчастным, словно к животным, и вытворяли с ними такое, отчего кулаки сжимаются и челюсти.

Но как я расскажу? Ведь эта информация пришла ко мне в первой четверти XXI века, а до неё ещё очень далеко. Потому и промолчал. Но решил про себя, что если только этот толстозадый Лэй Юньчжан хотя бы попробует какую-нибудь пакость нам сделать, – кончу самолично и не поморщусь. Думаю, про то, как он «заботился о женщинах», – это сам рассказал, – брехня чистой воды. Наверняка всё-таки пользовал сам, мерзкая тварь. Ну, поживём-увидим, что с ним делать.

Когда студер уехал, возник вопрос: что делать с виллисом? Было решено оставить его около амбара под присмотром того китайца с ржавой винтовкой. Оружие ему вернули, но с жёстким указанием от товарища Гун Чжэна: вычистить до блеска.

– И чтоб машину нашу охранял, как свою собственную! – передал через Кейдзо приказ Добролюбов. – Иначе – расстрел на месте по законам военного времени!

Напуганный крестьянин, вытянувшись по струнке, выкрикнул своё безоговорочное согласие со всем услышанным. Мы же, после того как разобрались с попутными делами, стали готовиться к дороге. Пообедали плотно, проверили снаряжение. Лэй Юньчжана с собой, кстати, трапезничать не позвали. Он ел отдельно, в сторонке, и теми продуктами, что остались от запасов «станции». Большую часть мы отдали женщинам в дорогу. Если понадобится, обменяют на одежду или лекарства. Ну, или просто подкормятся. Многие выглядели истощёнными.

Пока готовились, наступил вечер, за ним и ночь. Добролюбов приказал выставить охранение, остальным зайти в амбар. Там и будем ночевать. Не самое приятное место, но всё лучше, чем на открытой местности.