Оленин, машину! 2

Глава 41

Несколько часов спустя меня, лейтенанта Добролюбова и троих американцев из отряда полковника Маршалла доставили на аэродром неподалёку от города Мишань. Тот самый, где я совершил свой первый, и даст Бог не последний полёт на «этажерке», пока мы с лётчиком По-2 с весёлой фамилией Кузнечиков совершали облёт участка реки в поисках моста, рядом с которым лежат на дне ценности.

Но теперь обнаруженные нами вещи были надёжно спрятаны в погребе у владельца типографии, и о них никто, кроме меня и опера Серёги, не знал в целом свете. Даже сам хозяин того дома и участка. Ну, если он не глуп настолько, чтобы соваться, куда не следует.

Если в первый раз аэродром показался мне полузаброшенным, тихим, словно забытым временем и войной, то теперь воздух над ним буквально гудел от напряжения, как натянутая струна, готовая лопнуть в любой момент. То и дело садились и взлетали самолёты: истребители, стремительные и злые, словно осы; пикировщики, тяжеловесные и неумолимые; тяжёлые бомбардировщики, напоминающие огромных железных птиц. Гул моторов, рёв винтов, крики механиков, – всё сливалось в единый, непрерывный низкий звук, который давил на уши.

Нас высадили у ангара, приказали оставаться здесь, пока генерал-лейтенант с охраной и адъютантом поехали искать местное начальство. Нас окружили бойцы, прибывшие вместе с Селивановским, – суровые, надо признаться, парни. Высокие, кровь с молоком, крепкие, – настоящие русские богатыри. К моему удовольствию, на нас они смотрели строго, но без ненависти. В самом деле, с чего бы? Мы же с Добролюбовым, по крайней мере, свои. Ну, а пиндосы, если им кто по зубам прикладом заедет, – заслужили.

Время текло медленно. Я подошёл к стене старого ангара, прислонился и стал смотреть на эту авиационную карусель. Каждый самолёт, садящийся на полосу, был словно вестник с передовой, каждый взлетающий – посланник смерти, летящий туда, где рвутся снаряды и свистят пули и осколки. Я мог лишь представить себе ту огромную нагрузку, которую несёт на себе этот аэродром подскока: сюда прилетают, чтобы заправиться, может, починиться по мелочи, пополнить боезапас и лететь дальше, добивать Квантунскую армию.

Здесь, на этом клочке земли, всё было подчинено одной цели – обеспечить бесперебойную работу. Механики, с лицами, заляпанными маслом и потом, бегали от одного самолёта к другому, подтягивали гайки, проверяли двигатели, заправляли баки, цепляли бомбы. Лётчики, усталые, с тёмными кругами под глазами, наспех перекусив в столовой, спешили к своим машинам, чтобы снова подняться в небо. Мне это напомнило нечто вроде конвейера.

Я смотрел на них и думал о том, как странно устроена война. Здесь, на аэродроме, всё казалось таким упорядоченным, почти механическим, но за этим порядком – точно знаю! – страшная, неумолимая реальность. Каждый самолёт, уходящий в небо, уносит с собой не только бомбы и снаряды, но и чьи-то жизни, надежды и мечты.

Снаружи посмотришь: ну и бардак! Ну и хаос! Но если приглядишься, здесь царила какая-то особая, напряжённая гармония. Люди делают своё дело без высоких слов и пафоса. Просто знают: должны быть здесь, чтобы война поскорее закончилась. Для некоторых, – а таких людей осталось очень мало, – она длится с 1939 года, с советско-финской ещё. Для других, особенно лётчиков, будет короткая, меньше десяти лет, передышка, а потом начнётся неподалёку новая война, Корейская.

Вот же парадокс: во время Великой Отечественной много наших пилотов летали на американских самолётах, громя фашистов. С ноября 1950 года советские асы, пересев на отечественные машины, начнут старательно прореживать ряды ВВС США, гори оно синим пламенем. Но до этого ещё пять лет, а пока…

– Товарищ старшина! Это вы! Живой! – я слышу знакомый голос и знаю признаю его хозяина: младший лейтенант Кузнечиков! – он направляется ко мне.

– Кузнечик! – радостно кричу ему. – И ты живой! Ай, молодец!

Дорогу офицеру преграждают двое автоматчиков Селивановского.

– Не положено, – говорит один из них, и младший лейтенант растерянно смотрит на них, потом на меня.

– Товарищ старшина, вы чего, арестованный?

– Ну что ты, – улыбаюсь ему и говорю бойцам: – Пропустите, это мой боевой товарищ.

– Не положено, – не оборачиваясь, говорит один из них.

Меня эта ситуация начинает заводить.

Подхожу, и солдат разворачивается ко мне лицом. Второй по-прежнему обращён к Кузнечикову, на лице которого растерянность.

– Пропусти, боец, – повторяю я. – Мы просто поздороваемся, несколько дней не виделись. На войне сам знаешь, как бывает. Может, больше и не свидимся никогда уже.

– Не положено, – талдычит он, как заведённый.

Остальные, те что стоят неподалёку, образуя вокруг нас охранную цепь, начинают смотреть в нашу сторону.

– Я тебе приказываю, как старший по званию, – говорю солдату, скрипнув зубами.

– Товарищ старшина, так, может, я в другой раз лучше? – робко спрашивает Кузнечиков. Побаивается он грозных богатырей с автоматами в форме СМЕРШ.

– Ты погоди, младлей, я спросить у тебя чего-то хотел, – говорю ему и смотрю в глаза здоровяку напротив. – Уйди с дороги, хуже будет.

Он смотрит на меня сверху вниз, – ростом под метр девяносто громила, – чуть усмехается.

– Эй, рядовой! – от ангара кричит Добролюбов. – Я тебе приказываю отойти!

– Не положено, – в который раз талдычит солдат.

– Тебе старший лейтенант говорит! – начинает закипать Серёга. Он пытается подняться, но устало опускается, – сказывается кровопотеря от раны. Я же, напротив, полон сил, – мои ранения, на удивление, все затянулись и даже следов на коже почти не осталось. Поразительно!

– Нельзя, – впервые боец произносит другое слово.

– Ладно, сам напросился, – коротко говорю и коротким ударом в шею, в особую точку, вырубаю его. Солдат с открытыми глазами, но уже без сознания, медленно оседает. Никто не заметил, что я сделал, потому подвязываю его и укладываю на землю. Кричу тому, который ко мне спиной:

– Рядовой, тут товарищу твоему плохо стало, помоги.

Он оборачивается, хлопает глазами, а потом… также мягко опускается на землю. Теперь их уже двое. Остальные, заметив, что лишились двоих товарищей, пытаются сообразить, как дальше быть: бежать к ним? Вызывать на помощь? Начать стрелять? Пока они гадают на кофейной гуще, я подхожу к Кузнечикову, крепко жму его руку и даже обнимаю. Потом говорю быстро и тихо:

– Младлей, у меня к тебе большая просьба. Никому не рассказывай, куда мы с тобой летали. Не было того полёта, понял?

– Так ведь журнал…

– Знаю. Если спросят, скажешь, старшина из СМЕРШ какой-то самолёт искал. Больше ничего не знаю. Понял?

– Да, только…

– Послушай, парень, – хватаю его за гимнастёрку, тяну к себе и шепчу в ухо: – От этого зависит твоя жизнь. И это приказ. Понял?!

– Так точно.

Я отодвигаюсь и, похлопав Кузнечикова по плечу, демонстративно громко говорю:

– Ну, бывай, младший лейтенант! Удачи тебе! И чтоб число взлётов равнялось числу посадок!

Растянув рот в улыбке, хоть лицо напряжённое было, лётчик помахал мне рукой и ушёл.

В следующее мгновение стали очухиваться те двое, сразу после к ним побежал со стороны из командир, – капитан СМЕРШ, который куда-то отлучался. Как увидел подчинённых, валяющихся на травке, так и рванул. Я отошёл к Добролюбову, сел рядом.

– Что тут происходит?! – злобно засверкал глазами капитан. Солдаты, очумелые от того, что с ними случилось, встали, поправляя форму.

– Да головы им напекло на солнышке, – сказал я с улыбкой. – Верно же, боец? – этот вопрос я адресовал третьему, который так на месте и остался, растерянно глядя то на лежащих, то на меня.

– Так точно, – неуверенно ответил он.

Капитан выругался в адрес двоих… дальше непечатно. Мне даже стало их немного жаль. Представляю, как у обоих головы трещат. Ощущение, как при тяжёлом похмелье. Разве нет такого, что вроде во рту кошки нагадили. Но всё плывёт перед глазами, мозг пульсирует. Ничего, скоро пройдёт. Этому приёму меня научил наш инструктор по рукопашному бою, в училище ещё. Притом особо заметил: пользоваться редко, но метко. А лучше не пользоваться совсем, потому как на пару сантиметров в сторону, и будет труп. Но сейчас обошлось, да и всегда я был лучшим, у кого получалось.

Вскоре вернулся Селивановский на виллисе. Глядя на эту машину, я взгрустнул немного. Эх, моя-то машинка где теперь? Уже и забыл, когда мы с ней виделись последний раз. Может, доведётся ещё на ней по Дальнему Востоку покататься.

Пока генерал-лейтенант общался с подчинёнными, неподалёку на взлётно-посадочную полосу вырулил Ли-2 – насколько помню, лицензионная версия американского Douglas DC-3. Селивановский дал команду, и мы все двинулись в его сторону. Но загрузились не все. Только сам генерал-лейтенант с двумя телохранителями и адъютантом, мы впятером, а также трое бойцов из числа тех, которые нас с американцами охраняли. «Ударенных солнышком» среди них не оказалось, их командир тоже на земле остался.

Самолёт вскоре поднялся в воздух, я в иллюминатор наблюдал, что его сопровождают два звена истребителей. Они летели за нами довольно долго, потом сменили курс. «Значит, мы глубоко над советской территорией, где можно не бояться нападения вражеских самолётов», – подумал я и стал считать, как долго мы станем добираться до Москвы. И как ни старался, всё выходило, что около суток или даже больше. Только маршрут не знаю. Сначала, вероятно, до Хабаровска. Там дозаправка, ну и дальше…

Я устроился поудобнее. Посмотрел вокруг и улыбнулся: как жаль, что нельзя нажать кнопочку и вызвать стюардессу. Чтобы подошла такая, в обтягивающей юбочке до колен, с непременной пилоткой или кокетливым шарфиком, а я бы ей: «Девушка, простите, а когда нас будут кормить?» или «Будьте любезны, принесите мне водочки и томатный сок». В ответ в животе заурчало, да и губа засвистела немного. Эх, выпить бы… Я постарался заснуть. До Хабаровска часов семь-восемь. Хорошо бы выспаться, последние деньки были, мягко говоря, напряжёнными.