Оленин, машину! 2

Глава 7

Поехали в сторону деревни. Добролюбов, пока ехали, по-прежнему чаще рассматривал карту, словно пытался её выучить наизусть, и лишь изредка приглядывался к перелескам и полям, пытаясь найти ориентиры.

– Скоро должна быть развилка, – сказал он спустя минут двадцать. – От неё до деревни Эрренбан рукой подать, – помолчал и добавил. – Только бы там люди были, а не разбежались по окрестностям от этих японских зверей.

Поняв, что сморозил лишнего, он крякнул, прочищая горло. Кейдзо сидел прямо за ним, его реакции на эти слова мы не видели. Но опер посчитал нужным добавить:

– К вам, товарищ Кейдзо, это не относится. Я уверен, что среди японцев большинство – порядочные люди.

– Я тоже так думаю, – поддакнул бывший шпион, и по тону его голоса было непонятно, обиделся он или нет. Японцы вообще народ странный. Они то эмоциональные до чёртиков, то как из гранита высечены. Порой вроде орёт, но лицо при этом безучастное.

Мы поднялись на холм и увидели Эрренбан. Деревня лежала чуть ниже, как на ладони, окружённая просторами тайги и полей. С севера и востока она словно прижималась к густому лесу, который выглядел непроходимым. Тёмные, высокие сосны перемежались с редкими берёзами, а у самых окраин населённого пункта тянулись кусты, словно тонкая граница между человеческим миром и дикой природой. Ветер шевелил верхушки деревьев, и тайга, казалось, тихо шумела, оберегая свои тайны.

С юга и запада от деревни начинались возделанные поля. Гладкие полосы земли тянулись к горизонту, где на смену вспаханным грядкам приходили невысокие травы. Виднелись квадраты заливных рисовых полей, блестевшие под солнцем, и небольшие прямоугольники огородов, где местные, скорее всего, выращивали овощи.

Сама деревня казалась тихой, почти безлюдной. Узкие извилистые улочки проходили между домиков с покатыми крышами, покрытыми соломой и очень редко – черепицей. Стены строений – местами деревянные, местами глинобитные – несли следы времени и погоды. У некоторых домишек стояли небольшие навесы, под которыми виднелись повозки и аграрный инвентарь.

На центральной площади, если так можно было назвать чуть более просторное место между домами, стоял высокий столб с бумажными фонариками, разукрашенными иероглифами. Над ним гордо реял алый флаг, из чего мы сделали вывод: японцев здесь нет.

Между домами сновали куры, у одного из строений лениво жевала траву корова. Рядом с ней играли два ребёнка– кажется, мальчишка лет четырёх и девочка ещё младше. Брат и сестра, наверное. Пацан оказался глазастым. Остановился, заметив нас, и застыл, сделав руку козырьком, чтобы не слепило солнце, будто не веря своим глазам. Потом бросился к сестре, схватил её за руку и резво уволок в дом, видимо решив, что оккупанты вернулись.

Вдалеке, чуть ближе к полям, виднелся крохотный храм. Его крыша была изогнута в традиционном стиле, а стены, казалось, выкрашены в красный цвет. Рядом с храмом – старое дерево, больше похожее на живую скульптуру.

Эрренбан выглядел каким-то странно пустым. Куда все местные подевались? Сбежали при нашем приближении? Но не успели бы, да и нам никто больше по пути сюда не попадался, кроме тех крестьян. Меня, что самое забавное, так и подмывало их колхозниками назвать. Но колхозы в Китае появятся не сразу. Этим вопросом займутся лишь через пять лет, в 1950-м, когда здесь закончится Гражданская война. Но понадобится ещё два года, прежде чем контроль за сельскохозяйственными землями отнимут у крупных землевладельцев и распределят между миллионами крестьян. Тогда и начнётся массовая коллективизация, по образу и подобию советской.

Так где же люди? На мой немой вопрос вдруг ответил Бадма Жигжитов:

– Товарищ лейтенант, вот туда посмотрите, – обратился он к командиру, показывая рукой на стоящее на отшибе здание, расположенное на самой дальней от нас стороне деревни. Оно отличалось от других своими размерами и напоминало амбар, массивный и добротный, который явно выделялся на фоне скромных деревянных хижин. Его размеры – около тридцати метров в длину и порядка двадцати в ширину – впечатляли. Стены были сложены из брёвен, словно нарочно построенными для долговечного использования. Крыша покатая, сложенная из тёмной черепицы, с большими воротами в центре фасада.

Возле здания толпился народ – не менее двух сотен человек. Но ни одного ребёнка, – тех, видимо, заставили сидеть дома, как и тех двоих ребятишек, которых я увидел первыми. Некоторые держали мотыги и лопаты – видимо, только что с полей. Время от времени из толпы ветер доносил до нас гул голосов, будто кто-то громко что-то рассказывал или объяснял.

Я напряг зрение, стараясь понять, что происходит. Казалось, это что-то вроде собрания или митинга. Несколько человек стояли ближе к амбару, обращаясь к остальным. Один размахивал руками, другой держал в руках винтовку.

Добролюбов прищурился, его лицо стало настороженным.

– Что скажешь? – спросил я, кивая в сторону сельчан.

– Непонятно. Надо подъехать ближе, посмотреть. Это может быть всё, что угодно.

Сергей стоял рядом, внимательно следя за нашими приготовлениями.

– Если это митинг, то странный какой-то, – тихо проговорил он. – Слишком агрессивно себя ведут. Толпа вроде пытается внутрь забраться, а те двое не пускают.

Я задумался. Тайга вокруг, поля в стороне, а здесь – оживлённое собрание. Что-то здесь явно было не так.

– Жигжитов, Сурков! – сказал командир. – Сходите, разведайте, что да как.

– Можно мне с ними? – поинтересовался Кейдзо. – Я единственный из вас, кто знает китайский, – напомнил он.

Опер согласился, и вскоре троица бесшумно выдвинулась в указанную сторону, скрываясь среди кустов, чтобы никому на глаза не попадаться. Я подумал было, что наш шпион мог бы и один сходить, но сразу понял – слишком опасно. Это для нас, людей европейской расы, все азиаты на одно лицо. Ну, лишь до тех пор, пока ты с ними не станешь тесно общаться. А вот китаец японца от корейца запросто отличит. Мне так кажется, наверное.

Разведка вернулась через минут сорок: идти было не слишком далеко, и мы почти весь её путь проследили в бинокль.

– Ну, что там? – первым делом спросил Добролюбов, обращаясь к Кейдзо.

– Самосуд собираются устроить.

– Надо же. Над кем?

– Это здание – бывший амбар, зернохранилище. В настоящее время – военная «станция утешения». Публичный дом для солдат, проще говоря. Его организовал командир японской военной части, которая была тут расквартирована неподалёку. Оккупанты сбежали отсюда два дня назад, но только теперь сельчане решили прийти посмотреть, кто там. Оказалось – женщины для утешения и с ними китаец, который работал там директором. Он полукровка, у него отец японец, а мать китаянка, и бедолага не знает, куда ему кинуться – везде чужой, – рассказал бывший шпион. – Нам бы поторопиться надо, товарищ лейтенант, иначе они тех двоих покалечат, а всех, кто внутри, и поубивать могут.

– По машинам! – коротко скомандовал Добролюбов, мгновенно приняв решение.

Мы быстро поехали в Эрренбан, буквально домчались по пустынным улицам до амбара и остановились. Бойцы быстро заняли круговую оборону. Завидев нас, местные растерялись. Опустили свои орудия труда и прекратили галдеть. Замерли испуганной толпой, глядя на вооружённых людей в советской форме. Добролюбов выступил вперёд, попросил Кейдзо переводить. Назвался командиром отряда спецназначения Красной Армии, а потом поинтересовался, кто тут главный.

Один из двоих мужчин, тот что стоял у дверей амбара без оружия, робея подошёл к нам, поклонился и представился:

– Гун Чжэн, староста деревни.

Добролюбов продолжил:

– Что здесь происходит?

Староста подтвердил всё, что узнал Кейдзо. Жители Эрренбана хотят ворваться внутрь и казнить всех «женщин для утешения» вместе с их директором, которые заперлись изнутри. Если не получится их оттуда вытащить, были предложения сжечь амбар. Правда, его очень жалко – уже лет двадцать стоит, всей деревней строили. Вот и не решаются.

– Значит, так. Скажите сельчанам, чтобы расходились по домам. Решение этого вопроса берёт на себя временная советская военная администрация, – громко заявил Добролюбов.

Кейдзо перевёл, и вскоре жители деревни поняли: ловить здесь больше нечего. Пора по домам, ну или на поля, кому что. Мне показалось, будут сопротивляться. Мол, приехали тут какие-то незнакомые люди, стали командовать. Но китайцы – народ послушный. Если видят силу, которую воспринимают законной, перестают бузить. Так произошло и на этот случай. Когда толпа ушла, опер обратился к Гун Чжэну:

– Прикажите своему помощнику сдать оружие. Нам на временное хранение.

Староста перевёл, и вскоре в кузов нашего студера легла старая ржавая японская винтовка. Вообще сомневаюсь, что она стрелять-то может – явно хранили в сырости. Вероятно, от оккупантов прятали в подвале.

Добролюбов подошёл к широким воротам амбара и крикнул:

– Открывайте! – дальше повторил под военную администрацию. – Мы гарантируем вам полную безопасность!

Сначала царила полная тишина, но через пару минут лязгнул замок, зашуршал засов, и створка отворилась. Изнутри выглянул испуганный толстячок низенького роста, с большими залысинами, в китайской одежде. Его широкое лицо с заметным двойным подбородком выглядело румяным, будто он только что отошёл от жаркого костра. Чёрные, слегка всклокоченные волосы были зачёсаны назад, открывая высокий лоб. Маленькие, прищуренные глаза искрились живым интересом, но в них читалась твёрдость и насторожённость.

Он был облачён в традиционную китайскую рубаху из тёмно-синей ткани, застёгнутую на медные пуговицы по центру. Рубаха, хоть и простая, выглядела добротной, с ровными швами и чуть потёртыми краями. Поверх рубахи мужчина носил длинный жилет с узором в виде повторяющихся символов удачи. Свободные штаны из плотной ткани завершали его облик, заправленные в стоптанные, но прочные башмаки.

Толстые пальцы одной руки уверенно сжимали деревянную трость с резной головкой дракона, которую он использовал скорее для статности, чем из необходимости. Его движения, несмотря на полноту, были неожиданно быстрыми, а в голосе, звучащем поверх толпы, слышались властные нотки.

– Здравствуйте, товарищи, – солидно поздоровался он, с интересом и немного опасливо глядя на нас. – Чем могу служить?

– Ваше имя и должность, – скорее потребовал, чем попросил опер.

– Лэй Юньчжан, к вашим услугам, – церемониально поклонился он, выходя наружу.

– Внутри оружие есть? Японцы?

При этом слове директор «станции утешения» немного скривился.

– Нет, только я и мои девушки.

– Сколько?

– Семнадцать.

– Выводите их всех наружу, составьте список. На всё у вас десять минут, – приказал Добролюбов и посмотрел выразительно на часы. Потом отправил наших бойцов занять позиции по периметру амбара. Я так догадался – чтобы ни одна из девиц не вздумала убежать. Ну, или кто там ещё может прятаться. Потому бойцам опер сказал держать оружие наготове. При малейшей попытке сопротивления – стрелять на поражение.

Ни секунды не споря, директор ушёл внутрь. Мы остались снаружи, тоже держа ушки на макушке. Кто его знает, что может дальше случиться? Вдруг внутри камикадзе спрятался? Но всё обошлось, и дальнейшее мне напомнило знакомство товарища Сухова с гаремом Абдуллы. Разве только женщины не были одеты в паранджу, а довольно бедно по сравнению с «директором» – в простеньких застиранных хлопчатобумажных платьицах, босые. Но больше всего поразил их возраст: младшей было лет 11, старшей около 50-ти.

Лэй Юньчжан выстроил их в ряд, потом по требованию Добролюбова провёл перекличку. Оказалось, все семнадцать на месте. Они выглядели жутко напуганными, переминались с ноги на ногу, в глаза старались не смотреть, а всё больше в утоптанную землю под ногами. Помимо бедной одежды, я заметил многочисленные синяки на лицах, на руках и ногах, следы от ожогов окурками. «Женщины для утешения» выглядели истощёнными.

Добролюбов подозвал к себе старосту:

– Женщин накормить.

– Товарищ офицер! – вскинулся Гун Чжэн, – мы не можем…

– Это приказ, – твёрдо заявил лейтенант. – Отыщите в деревне продукты и накормите этих несчастных.

Я так и не понял, с чего вдруг у старосты и остальных жителей деревни к этим беднягам такое отношение. Следовало разобраться. Когда Гун Чжэн, бормоча что-то себе под нос, ушёл вместе с помощником, опер потребовал от «директора» рассказать про «станцию утешения».