Пограничник. Том 5: Охота на "Черный аист"

Глава 16

— Да я тебе говорю, обычное стрелковое отделение, — заявил Семипалов, — приехали на усиление. Ты ж видал, че твориться? Аисты эти у границы лютуют. Вот начальство и решило, что у нас недостает сил и средств.

— А че ж они тогда без погон ходят? — Глянул на него Малюга скептически.

— А я откуда знаю, чего они без погон? Ты у них и спроси!

На обеде в столовой было шумновато. Давно я не видел такого числа погранцов, одновременно оставшихся на Шамабаде.

Если, обычно, свободными на заставе сидели человек десять, то сегодня, я готов поспорить, можно было за обедом насчитать все пятнадцать фуражек.

— Да не. Морды у них больно суровые, — Сказал Мартынов и принялся быстро хлебать первое. Когда поднялся от чашки за хлебом, добавил: — Молчат, ни с кем не знакомяться. Не говорят ничего. Это точно не простые погранцы. Кто-то посерьезнее.

— И кто ж, по-твоему? — Спросил Малюга, вопросительно приподняв бровь.

— Не знаю. Может, спецназ. Может, еще кто-то. Я не спрашивал.

— Ну а как у них спросишь? — Пожал плечами Семипалов и принялся крошить в борщ кусочек хлеба, — они ни с кем даже не здороваются. Сумки закинули на койки и тут же всем скопом пошли к Тарану. Уже который час там сидят, не выходят?

— Ну да, — Ухмыльнулся Малюга и добавил иронически: — а стрелки простые у нас часто у начальника заставы часами торчат, а?

— Да откуда мне знать? — Развел руками Семипалов, — наше дело ясное — Границу стеречь. А какое дело у них с Тараном, это нам должно быть до лампочки.

— Тебе, значит, до лампочки, с кем ты под одной крышей будешь спать и жрать? — Усмехнулся Мартынов. — Мне вот совсем не до лампочки. Танкисты у нас шуму наделали как надо. Мне вот таких бед больше не надо. Не люблю, когда на службе случаются всякие… Непредвиденные ситуации.

— Черепанов сказал, Таран нам все расскажет, — пожал плечами Малюга, — тогда чего гадать-то? Подождем боевого расчета. На нем все и узнаем.

— Так а чего ж ты первый начал спорить со мной? — С какой-то снисходительностью в голосе проговорил Семипалов.

— Потому что ты, Богдан, говоришь глупости. Это сразу ясно.

— Да ты что?

— Ну. Как рот не откроешь, обязательно оттуда у тебя какая-нибудь глупость вылетит.

Я не особо обращал внимание на спор бойцов, сидевших со мной за одним столом. Мысли все мои крутились вокруг Вадима Малинина — человека, которого я знал когда-то лично. Человека, прибывшего сегодня на Шамабад в составе группы «Каскада».

Познакомились мы с ним, в моей прошлой жизни, в восемьдесят первом году, но в декабре, а не весной, как сейчас.

Тогда я проходил срочную службу в ВДВ.

Пятьдесят шестая в то время стояла у города Гердез и оттуда вела боевые действия на всей территории Афганистана. Тогда мы уже готовились к штурму перевала Саланг, чтобы взять под контроль одну из главных транспортных артерий Афгана и обеспечить дальнейшее продвижение советских войск.

Группа, в которой приехал Вадим, прибыла к нам на базу.

Поначалу мы тоже не поняли, кто же эти ребята в гражданском. А картина была занятная: везде десантники ходят, а тут на тебе, приехали какие-то мужики в джинсах, свитерах да куртках.

Только потом я узнал, что это были парни из «Каскада».

Насколько я понимал, группа спецназа «Каскад» прибыла к нам с оперативными целями. Их главной задачей в то время была оперативная работа по пресечению любых попыток диверсий на пути следования советских войск через Саланг.

Тогда планировалось, что преимущественная часть снабжения ограниченного контингента Советских войск в Афганистане будет питаться через Саланг. Недопустимо было, чтобы враг предпринял хоть какие-то поползновения в сторону советских колонн. Своевременным выявлением этих злоумышленников и занимался тогда Вадим в составе своей группы.

Да только… Не прошло и трех месяцев после его прибытия к нам, как Малинин погиб при выполнении своего долга.

За это время, до его смерти, мы неплохо с ним сдружились. Он тогда был уже ефрейтором и исполнял в команде обязанности радиста.

Я был в то время еще зеленым рядовым.

Так вышло, что не один пуд соли пришлось нам съесть на двоих. Ни в одном боестолкновении вместе поучаствовать. Да только я пережил Афган, а Вадик нет.

Тогда рассказывал он мне, что получил серьезное ранение весной восемьдесят первого. Что пришлось ему быстро восстанавливаться, чтобы встать в строй. При каких именно обстоятельствах Вадима ранили, он не упоминал. На все вопросы отвечал уклончиво.

Как говорили потом его тогдашние сослуживцы из «Каскада», восстановился он не до конца. А в бой постоянно ходил. Долг, как никак.

Пуля, что получил он весной восемьдесят первого, сыграла для Вадима роковую роль. Не убила его весной, но поспособствовала тому, что погиб он гораздо позже, в декабре. Старая рана подвела в самый ответственный момент.

Только сейчас я стал понимать, что, скорее всего, ранили его при выполнении какой-то боевой задаче на границе, здесь, на Шамабаде.

Скорее всего, связана эта задача была с Черными аистами. А еще, как подсказывала мне интуиция, с пропажей советского разведчика.

«Неужели, то, что случилось с Вадимом на Шамабаде, в дальнейшем повлекло его смерть?» — Думалось мне сейчас.

Из размышлений меня вырвал голос Вити Мартынова:

— Саш?

Я проморгался, разгоняя мысли, в которые ушел прямо-таки с головой. Заметил, что почти не притронулся к борщу, а только в очередной раз перемешал его ложкой.

— Что? — Спросил я, словно бы проснувшись ото сна.

— Ты че это? Нас не слушал, что ли? — Улыбнулся Малюга.

— Да думал, небось, о своей девчонке-геологичке, — рассмеялся Семипалов.

— Что такое? — Спросил я у Мартынова.

Старший сержант уставился на меня несколько удивленно.

— Я говорю, а ты что думаешь по всему этому поводу? Кто к нам на Шамабад приехал? Мысли есть?

— А чего гадать-то? — Тут же сориентировался я. — Таран же сказал, что все расскажет. Значит, расскажет.

Внезапно размерянный гул голосов пограничников, стоявший в столовой, стих. Все потому, что в дверях появились они.

Вновь прибывшая шестерка мужчин, в сопровождении Рюмниша, вошла в столовую, замерла на входе.

— Приятного аппетита, — сказал всем их старший, не нарушив устоявшийся обычай.

Несколько мгновений тут стояла тишина. Взгляды «шамабадцев» были прикованы к «каскадовцам». А потом снова зазвенели ложки и чашки. Зазвучали звонкие солдатские голоса. Все продолжили есть.

Каскадовцы прошли в столовую и заняли два столика справа, поближе к стене. Один из них пошел к Гие, осведомиться, где взять еды.

— Селихов? — подошел вдруг к нашему столу Рюмшин.

— Я, — отозвался я.

— Обед закончил?

— Никак нет, — сказал я, слегка разведя лежащие на столе руки и намекая на свою почти полную тарелку борща.

— Ну ничего, — улыбнулся Рюмшин, — успеешь. За мной Селихов. Нам с Шариповым скоро уезжать, а к тебе есть дело.

Когда мы вышли на сходни здания заставы, Рюмшин потянулся. Закурил. По-хозяйски осмотрел двор.

— Видал, как парни быстро заставу восстанавливают? — с улыбкой сказал он, — еще неделька, и будто бы боя тут и не было. Красота. Порядок.

— Товарищ капитан, — начал я, — разрешите спросить, что вы хотели? У меня еще дела. Сегодня начальник распорядился продолжить курилку. Времени у меня не так и много.

Рюмшин затянулся, выдохнул струйку сигаретного дыма. По запаху я понял, что курил он, скорее всего, табак-самосад.

— Да я у тебя разъяснить кое-что хотел. По тому делу вчерашнему. Ну, когда танкистик один вас с Уткиным чуть не застрелил.

— Я так понимаю, это не допрос, — не спросил, а утвердил я суховатым тоном.

— Не допрос. Так, в частном порядке. Но допрос еще впереди, Селихов. Пока нам надо с этими, залетными разобраться, — Рюмшин кивнул назад, имея в виду приехавших на Шамабад солдат.

— В таком случае я хотел бы закончить обед, товарищ капитан. Бывайте.

С этими словами я направился было обратно в здание заставы, но Рюмшин поспешил мне ответить:

— А мы все знаем, Саша. Мы твоего танкиста допросили. Он как миленький во всем сознался. И в том, какой между вами был конфликт. И в том, что за тобой имеются кое-какие грязные делишки. Так что ты лучше давай по-честному отвечай. Без всяких кручений хвостом. Сознаешься, и тогда с тобой поступят по справедливому.

Я даже замер на месте. Заявление, что выдал сейчас Рюмшин, показалось мне таким абсурдным, что неприятная ухмылочка появилась у меня на губах.

— Ты че улыбаешься, словно нажравшийся сметаны кот? — Посерьезнел особист.

— Потому что вы говорите какие-то глупости.

Рюмшин сузил глаза.

— Это я-то? Офицер особого отдела и глупости говорю? Ты не ерзай давай. Расскажи мне все честно и прямо. Тогда вина твоя будет не такой тяжкой. Чистосердечное, как никак.

Я вздохнул. Особист правда нес какую-то чепуху. В этот момент Рюмшин, признаться, даже несколько упал в моих глазах.

Если после случая с гранатой, где он смело готов был принять свою судьбу, я даже зауважал Капитана, то сейчас, уважение это испарилось вмиг.

Неужели Рюмшин был достаточно глуп, что решил, будто я куплюсь на такой дурацкий трюк? Решил, что ему достаточно будет сказать, что танкист в чем-то меня уличил, и оттого я должен буду выдать ему все как на духу? А выдавать, к слову, было-то и нечего.

Речь, как я понимаю, шла именно о тех подозрениях, которые мучили Шарипова. Сомнений относительно меня, и того, почему же у меня так лихо получается продвигаться по службе и неплохо показывать себя в боевой обстановке. Относительно того, откуда я такой взялся.

Вот и Рюмшин решил внести свою лепту в расследование товарища Шарипова. Да только сделал он это крайне неумело. Ну или, как минимум небрежно.

Рюмшин решил, что классическая разводка а-ля «твой подельник во всем признался» сработает и на меня. Ну ничему его жизнь не учит.

В общем, «наезд» особиста ничего, кроме смеха вызвать у меня и не мог. Смех пришлось, хотя бы ради приличия, но все же сдерживать.

— Раз так, каковы ваши обвинения? В чем вы меня пытаетесь уличить? — Спросил я, буднично пожав плечами.

Особист вздохнул.

— Саша, ну как ты не поймешь? Я ж тебе добра желаю. Я ж помню твои заслуги. Ты боец первоклассный. Если б кто другой на твоем месте был, такого бы разговора между нами и не состоялось бы. Я б просто распорядился задержать и точка. А так даю тебе шанс на чистосердечное признание. Отпираться тебе все равно не резон. Так что, я слушаю.

— И в чем же старший сержант Симонов признался? В чем уличил меня?

Надменный и уверенный тон капитана вызвал у меня резкое желание над ним поиздеваться. Каюсь, в этот раз воля моя дала слабину, и я покорился такому своему желанию.

— Селихов, я ведь могу и передумать, — изобразил раздражительность Рюмшин, — нет разницы: расскажешь ты правду сейчас или потом, в ходе следствия. Бумажечка с показаниями Симонова у меня на столе лежит. Лежит и чувствует себя прекрасно. Прямо сейчас, я, можно сказать, тебе одолжение делаю. Доброе дело. Даю шанс смягчить себе наказание.

Я вздохнул.

— Если вы хотите в чем-то меня обвинить, товарищ капитан, то обвиняйте. Устраивайте допрос, берите с меня объяснительную. В общем, все как полагается. Но если вы считаете, что можете меня просто запугать, то ошибаетесь. Вы ждете от меня какого-то признания, но признаваться мне не в чем. Потому при всем к вам уважении, выглядите вы сейчас крайне глупо.

Рюмшин рассмеялся.

— Ты, Саша, как всегда в своем репертуаре. Ну знаешь, что? Я уже начинаю привыкать к такому твоему… Хм-хм… вопиюще неуважительному тону.

— Говорите прямо и по делу. И «вопиюще неуважительного тона» от меня не услышите. Но думается мне, по делу сказать вы ничего не можете. Потому, уж извините. Чем богаты.

Рюмшин помрачнел. Внимательно заглянул мне в глаза. Несколько мгновений мы не отводили друг от друга взглядов. Наконец, особист снова изменился в лице: он разулыбался, сделал притворно добродушные глаза.

— А ты — кремень. В очередной раз убедился я, что кремень, — сдался Рюмшин. — Да ты не боись, Сашка! Шутка это была! Шутка и все! Понимаешь ли, очень меня впечатлила твоя выдержка тогда, у Волчьего камня. Ну, во всей этой истории с гранатами. Вот я и решил тебя разыграть. Посмотреть, как ты себя поведешь, если попробовать тебя совсем легонько прижать.

Ответом особисту была моя ухмылка. Я понимал, что Рюмшин бесстыдно врет. Я был уверен, что капитан особого отдела действительно пытался взять меня «на понт», но быстро понял, что сделать этого у него не выйдет. Не на того напал этот Рюмшин.

Ну, и осознав, что ничего у него не вышло, капитан решил «съехать» в своей шутливой манере. Съехать, между прочим, крайне неумело.

Хотя судя по его самодовольному взгляду, сам Рюмшин считал, что выступил прямо-таки мастерски. Ну, пусть считает. Как говорится, «чем бы дитя ни тешилось».

— В таком случае я свободен, товарищ капитан?

— Свободен, — расплылся в улыбке Рюмшин. — Иди, боец. У тебя там борщ стынет.

Однако с возвращением в столовую я повременил. Все потому, что увидел, как по коридору на выход идет Шарипов.

— Здравия желаю, Саша, — выходя на сходни, сказал он так, будто последнего нашего с ним разговора и не существовало вовсе.

— Здравия желаю, — поддержал я его тон, — уезжаете, Хаким Булатович?

— Уезжаем.

Шарипов смерил нас с Рюмшиным взглядом. Спросил задумчиво:

— Что такое, товарищ капитан? О чем это вы с сержантом Селиховым тут беседы ведете?

Рюмшин было раскрыл рот, но я его опередил:

— Товарищ капитан старался меня в чем-то уличить.

Рюмшин тут же потемнел лицом. Шарипов тоже нахмурился. Строго глянул на своего товарища по особому отделу.

— В каком это смысле «уличить»?

— Говорит, танкист Симонов на меня, у вас там, в особом отделе, кляузу какую-то написал. Тайны мои какие-то выдал, мол, стрелял в меня, видать потому, что я изменник Родины. Вот товарищ капитан и отвел меня на разговор, чтобы, так сказать, убедиться, правда ли у меня «хобби» такое: Родину предавать, или это все враки сорвавшегося танкиста.

Рюмшин аж покраснел от ярости. Тем не менее ничего не сказал. Только зло искривил губы.

Шарипов наградил его осуждающим взглядом и тоже промолчал.

— Товарищ капитан так шутит, — после недолгого молчания проговорил Шарипов кисловато. — Ты, Саша, на его шутки внимания не обращай. Я и сам… — Он зло зыркнул на буквально пышущего яростью Рюмшина, — … и сам до сих пор никак не могу привыкнуть к этому незатейливому солдатскому юморку товарища Рюмшина. Ведь прав я, товарищ капитан?

— Прав, — процедил Рюмшин злобно.

— Ах, юмор это такой? — Иронически улыбнулся я, — ну раз юмор, выходит, и переживать мне не о чем, ведь так?

— Так, Саша, — выдохнул Шарипов.

— Ну и хорошо, — я хмыкнул, — а-то я уже распереживался. Думал, кусок в глотку лезть не будет от таких моих переживаний. Ну, раз все это просто шутка, тогда я пойду. Дообедаю. Бывайте, товарищи капитаны.

Шарипов мне не ответил.

— Бывай, Селихов, — раздраженно просипел Рюмшин.

— А че ты в чужой монастырь со своим уставом лезешь⁈ Тебя кто просил ее пугать! Это наша, заставская!

— Поуважительней давай. Ты со страшим по званию говоришь.

— Э! А че-то я не вижу твоих погон! Я не знаю, откуда ты такой «спецназер» нарисовался, но безобразничать у нас на заставе не надо!

От работы меня отвлекла ругань, что звучала за забором.

— С новенькими ругаются, — пробормотал Вася, Уткин, державший мне шифирину, которую я прибивал на крышу курилки.

Парни, что работали со мной, тоже заинтересовались перебранкой, обернулись.

— Лису, видать, спугнул, — проговорил задумчиво Ваня Белоус, который подбивал шифер с другой стороны, — вернулась, а он ее того.

— Свистнул, — покивал Вася, — слыхали.

— Значь так, — снова раздался незнакомый голос, — лиса есть лиса. Убежала и убежала. Да и черт с ней. Мало, что ли лис в округе?

— Слышь! А ты что, выкармливал ее, что ли, что так просто чужой худобой распоряжаешься⁈

— Ну! Гена дело говорит! Муська уже две недели нормально не жравшая! Ты б хоть спросил, прежде чем клешни себе в пасть вставлять да свистеть!

— Слышь, умник. Это у кого тут клешни?

Уткин Вздохнул.

— Вот чудаки-люди… не могут спокойно жить. Вечно хлебом не корми, дай поссориться. Я, когда в детдоме жил, думал, только там все друг другу по шее дать норовят. А тут, выходит, и когда повзрослеешь — все точно так же.

Я спрыгнул с крыши курилки. Отряхнул галифе.

— Саша, ты куда? — Удивился Ваня Белоус.

— Разбуянились. Пойду их утихомирю.

С этими словами я пошел к калитке, чтобы обойти забор и вмешаться в перепалку, грозившую вот-вот перерасти в драку.

А что поделать? Офицеры все занятые, у Тарана сидят. Приходится самому за дисциплиной присматривать.

— Стой, Сашка! — Вася слез с пенька, с которого подавал нам листы шифера, и увязался за мной. — Давай я с тобой! Видал, какие эти… спецназовцы суровые⁈

— Ну, давай со мной, — проговорил я, обернувшись к Васе, — если хочется.

— Мужики! Стой! — Вклинился Ваня, — мож давай не надо? Мож давай я за Черепановым сгоняю? Пусть сам с ними разбирается?