Одаренный (2)

Глава 3

Зато у меня появился друг.

Сказано с претензией, но какой есть. Появился человек, который готов со мной общаться, сидеть за одним столом во время трапезы и даже иногда гулять. Хотя последнее я предпочитал делать без него. Слишком он был суетливым, любопытным и болтливым пацаном. Ни минуты не молчал.

А еще он был очень наивным. Кажется, даже наивнее меня в его возрасте. Но мне откровенно повезло. Во время подросткового возраста, когда формирование матрицы характера у человека уже практически подходит к концу, жизнь свела меня с нужными людьми. Я подчерпнул много от них, сперва сам того не замечая, но со временем все чаще улавливал в себе эти изменения.

Но странно другое — что при таком полунищенском образе жизни, будучи часто битым сельскими мальчишками и с издевками старших, Веля оставался чистым и искренним. Он не стал озлобленным на весь мир замкнутым ребенком, ненавидящим всех людей, а оставался добрым, веселым и открытым. Воистину, дар влияет на характер человека. На его духовный мир.

Мой характер подобен воде — изменчив и гибок, способен принимать любую форму. Сначала это ровная гладь, тихая и безмятежная, переливающаяся под солнечным светом. Но потревожь — и поднимутся волны — яростные и неукротимые, сметающие все на своем пути.

Но Велимир был целителем. И смею предположить, что он сильный, раз его определили в Академию. Утверждаю это на собственном опыте.

Так вот, быть может, Веля не сломался только из-за своего дара. Он не окрысился, как многие дети с неблагополучной судьбой. Дар целителя само по себе чудо-расчудесное — редкий и востребованный. И кто знает, как он способен влиять на характер человека?

Я водил нового друга к Енисею, думал, что он проникнется его величием и неторопливым течением, посидит на бережке, помедитирует, наконец. Успокоится и не будет доставать меня хотя бы денек.

— Ну, речка, — пожал он плечами. — Большая.

— Ясно все с тобой, — махнул я рукой. — Пошли обратно.

Батюшку-Енисея я чувствовал уже и на территории Академии. То ли мое непомерно возросшее восприятие уже позволяло, то ли что-то произошло в прошлый раз, и я заглянул куда не следовало. Или наоборот — следовало. Мне уже не было смысла ходить к берегу, но хотелось просто смотреть на воду. Смотреть и чувствовать ее в непосредственной близости.

Рассказывать про себя мальчик сперва стеснялся, но со временем, то ли привык ко мне, уже считая близким человеком, то ли просто начал доверять, но я узнал его историю где-то на третий-четвертый день после его подселения.

Пацана звали Усков Велимир Борисович, десяти с половиной лет отроду. Родителей своих он не помнил, а воспитывали его бабка с дедом. Года четыре назад помер дед, а меньше года назад и бабка отправилась следом. Приютил мальчонку местный священник, который и углядел в деяниях мальчика поразительные вещи. Веля тащил домой сперва букашек, да таракашек, а после и кошек с собаками. И все бы ничего, этим балуются все дети. Но Веля был не из всех. Он специально отыскивал особей раненных и больных, словно чувствовал, где они, и знал, как им помочь.

И ведь помогал. Не всем, но многим. За что часто был бит соседскими ребятами, науськанными родителями, дома которых были рядом с сельской церковью, возле которой уже обитало огромное количество собак и кошек. Благодарные животные не особо торопились покидать место спасения и наверняка устраивали частые потасовки между собой — с воем и лаем, шипением, выпущенными когтями и растопыренными усами. Это должно было сильно нервировать жителей близлежащих дворов.

— Хорошо, пусть так, — я был немного озадачен его рассказом. — Теперь что получается, ты ветеринар? Или людей тоже можешь лечить?

— Говорят, что буду лечить людей, — неуверенно произнес мальчик. — Но я бы лучше животных.

— Ну, спешу тебя расстроить. Люди — те еще животные.

— Как это?

— Подрастешь — поймешь.

На каникулах я совсем не скучал по учебе в Академии, но теперь просто возненавидел ее. Большая часть занятий была ни о чем. Мне совершенно не интересно было знать, кто царствовал на престоле Руси после Алексея Годунова, прозванного в народе Пестрым. Мне было совершенно безразлично, почему у Скуратовых на семейном гербе корона с двумя зубьями, а не тремя или четырьмя. Пусть хоть с десятью.

Мне казалось, что меня заперли в душной комнате и не позволяют даже открыть форточку, чтобы впустить глоток свежего воздуха. Я был как пересохшая лягушка, которая медленно умирала без воды. Мне хотелось действий, а не каждодневного монотонного бубнежа преподавателя о том, о сем, о третьем.

Злость снова начала накапливаться, как в ситуации с Профом. Снова пришлось избавляться от нее физическими нагрузками до изнеможения. Альберт Елисеевич — наш преподаватель по фехтованию, вот уж кто действительно был доволен.

— Ты делаешь успехи, Дубравин, — похвалил он меня на очередном занятии, спустя месяц посещения его кружка. — Боевой шест — непростое оружие, но ты справляешься.

Разрядить обстановку помог случай. После него я разгрузился, что называется, по-полной.

В один из вечеров в нашу комнату вернулся Веля с измазанным кровью лицом и огромными фингалами сразу под двумя глазами.

— Это кто тебя так? — ошалевши спросил я.

— Мальчики, — ответил он, всхлипывая и растирая кулаком кровь по лицу.

— Мальчики? Не один мальчик? Их было несколько?

— Четверо.

— Умойся. Сходим в лазарет, а после поищем твоих мальчиков.

— Они не мои.

— Пусть так. Иди умывайся. И одежду смени.

Ясное дело, что всех четырех мальчишек я не поймал — разорваться не мог. Но одного пацаненка, лет двенадцати, я отловил и прижал к стене. Схватив за форму, я поднял его вверх, припечатав к стене.

— Не стыдно вчетвером на одного? — строго спросил я. — Да еще и младшего?

— Отпусти меня, холоп! — дерзко ответил мальчишка. — Я не обязан отвечать на твои вопросы.

Изначально я не собирался вредить мальчику, просто напугать, да и отпустить, но обидные слова, сказанные им, взывали к более жестким мерам.

Я дернул рукой, приложив пацана головой о стену. Не сильно, но вполне ощутимо, чтобы сбить спесь.

— Нравится? — зло зашипел я.

Не знаю, что изменилось в моем облике, но мальчишка не на шутку испугался.

— Не надо, дядя Энки, — жалобно произнес он, кажется, готовый натурально расплакаться. — Это все он. Он нас науськал. Обещал денег дать.

— Кто — он?

— Владислав Сергеевич.

— Какой Владислав Сергеевич?

— Юрцев.

«Юрцев… Юрцев…» — пытался вспомнить я. «Что-то знакомое. Где-то слышал. О, вспомнил!»

— Белобрысый, который? — переспросил я, сверяя мысли. — Вечно со своими дружками ходит?

— Да, он, — часто закивал пацан. — Он самый.

— Еще раз тронете Велимира, я вас превращу в ледышки, — настращал я и без того перепуганного мальчика. — Уяснил?

— Так точно, — поспешил ответить он, облегченно вздохнув. Видимо, понял, что бить его сейчас не будут.

Я отпустил мальчика, который как можно быстрее дал деру с места происшествия.

Искать этого блондина и устраивать разборки сейчас смысла не имело. До отбоя оставался час времени. Да и не знал я, кто и в какой комнате, на каком этаже обитает, не интересно мне это было.

— Веля, сейчас спать, а разберемся уже завтра. Больше тебя никто не тронет. Обещаю.

— А что такое Энки? — любопытно спросил Веля. — Это твоя кличка?

— Кличка — это что-то обидное. А Энки — это прозвище, скорее позывной.

— А что оно означает?

— Божество воды. Ты интернетом вообще не пользуешься что ли?

— Так мне неоткуда. У меня же нет комма.

— О! — посетила меня неожиданная и великолепная идея. — Я подарю тебе коммуникатор. В интернете есть все ответы на те стопицот вопросов, которые ты успеваешь задать мне за день. Точно подарю. Но придется потерпеть до выходных. Раньше нас в город не выпустят.

Разбор полетов я устроил на следующий день в обед. В столовую я приходил всегда чуть позже, когда очередь на раздаче уже практически отсутствовала. Юрцев был здесь, ожидаемо в компании своих друзей — таких же высокородных и напыщенных. Они смеялись, шутили, но дежурный взгляд, выражающий крайнюю степень презрения, в мою сторону отпустили.

Взяв на раздаче то, что осталось — гороховый суп, мясное рагу с гречкой, овощной салат и сразу три стакана компота, я уселся на привычное место — в дальнем углу.

Эта компания всегда засиживалась надолго. Они неторопливо, порой даже с брезгливостью ковыряли столовыми приборами в тарелках, словно их кормили помоями. Привыкли, видать, омарами да кальмарами питаться. А тут им подсунули какой-то гороховый суп с копчёностями.

Я всегда ел быстро, но на этот раз поставил рекорд, за пять минут прикончив без остатка все, что взял. Несмотря на окончание обеденного времени, народу в столовой было прилично — человек тридцать: мальчики, девочки и даже взрослые. Двое незнакомых преподавателей сидело в противоположном от меня углу столовой. Я хотел сделать все быстро — запугать и уйти. Наверняка Юрцев был в курсе моего поединка с Озеровым, и я очень надеялся, что инстинкт самосохранения не позволит ему броситься на меня с декоративной шпагой, которую он постоянно носил на поясе. Странно, кстати, почему он ее носит? Это, по крайней мере, нерационально.

Я встал и направился к столу неприятной компании. Недоеденный кем-то из них суп выплеснулся из тарелки, окатив лицо и одежду белобрысому. Суп был уже остывший, я чувствовал это, так что ожоги Юрцеву не грозили. Он вскочил, опрокидывая стул. Его злобный взгляд пробежался по столовой, выискивая обидчика.

— Еще раз тронете мальчика, что живет со мной в комнате, — подойдя к их столу, с вызовом произнес я, — этим супом ты следующий раз подавишься.

— Собака! — выкрикнул белобрысый, обнажая шпагу. Его дружки тоже вскочили, ожидая развязки. На их лицах то и дело испуг сменялся растерянностью. Они прекрасно знали, кто я. Они видели бой с Озеровым, только поэтому еще не накинулись на меня толпой. Странно, но даже и рот никто не посмел открыть.

Повинуясь мысленной команде, окружающая нас вода взмыла в воздух — вода из компота, супа, вторых блюд. На глазах ошалевших студентов хлеб вдруг становился чёрствым и сухим, а салат сублимированным. Точно такими же, как яблочки Троицкой, из которых я извлек всю влагу.

— Перестарался, — тогда сказала она мне. — Но сгодится.

Вода с характерным звоном-хрустом перестраивалась в лед, образовывая позаимствованные у все того же Озерова изящные стилеты. Они окружили нас, направленными в сторону людей, сверкающими лезвиями.

Но и этого было мало. Я вытянул правую руку вбок. Прямо из воздуха в ней начал образовываться боевой шест, пока еще из конденсированной воды, но уже через секунду и она, с необычайно чистым звоном, превратилась в лед.

Это был совсем другой лед. Более голубой, скорее ближе к синему, с угрожающим блеском и густым чадящим паром, который был больше похож на пламя. Точно такой же лед я использовал против Озерова, и гранд-мастеру пришлось задействовать скрипт-камень огненного щита, чтобы отбить тот удар. Напрашивался вывод — лед-то непростой. Очень непростой и выглядит страшно.

— Подеремся? — спросил я, стараясь скрыть дрожь усталости в голосе, и, кажется, мне это удалось, судя по испуганному выражению лица белобрысого. Его друзья отшатнулись, но за круг, обозначенный парящими в воздухе стилетом, выйти побоялись.

Основная шкала сил просела практически до донышка и уже была готова перескочить на критическую ее часть. Я едва держался на ногах, но этот спектакль следовало отыграть до конца. Не знаю, что придавало мне сил — гнев, жажда справедливости или высокомерные рожи этих дворянчиков, которые они демонстрировали минуту назад. А может быть, леденец, который я предусмотрительно засунул под язык. Он работал и действительно восполнял силы, но очень медленно. Остальные оказываемые им эффекты я не сильно заметил. Да и не нужна мне сейчас ясность мысли и хорошее настроение. Ситуация-то простая — запугать и уйти, высоко задрав голову. Я даже драться не планировал. Не хотел, если честно.

Юрцев со взглядом, выражающим свирепую ненависть, вернул свою зубочистку в ножны.

«Фу-ух», — мысленно выдохнул я от облегчения. — «Пронесло».

Развернувшись к ним спиной, я незаметно вытащил тюбик с эликсиром восстановления и спешно выдавил его в рот. Спектакль требовал такого же эффектного финала, как и его начало. А сил для этого не было.

Не знаю, заметили они, что я использовал эликсир или нет — плевать, если честно. Подождав секунду, я сделал шаг к выходу из столовой, легонько переставив посох. Раздался звон настолько чистый — словно шест был сделан из настоящего горного хрусталя наивысшего качества. На полу, куда приземлилось основание, осталась неглубокая выбоина в потрескавшейся плитке. Шкала сил уже поползла вверх.

Я развернулся, окинув растерянно-напуганных студентов подозрительным прищуром, как бы выискивая среди них жертву. Еще один легонький удар шестом-посохом по полу — и он с продолжительным звоном-эхом рассыпался на мельчайшие осколки, которые еще в воздухе тут же переходили в состояние пара. То же самое случилось со стилетом.

— Еще раз тронете мальчика — накажу, — совершенно обыденно произнес я. Я придал своему голосу абсолютную бесстрастность. Чтобы он звучал не как угроза, не как эмоциональный посыл, а как констатация факта. Такая угроза может звучать только от человека, полностью уверенного в своем превосходстве.

Прежде чем развернуться и покинуть столовую, я бросил белобрысому:

— Ешь суп. Он вкусный. — И, выждав гроссмейстерскую паузу, добавил: — Приятного аппетита, господа.

Велю действительно перестали задирать. Да что говорить — к нему перестали даже подходить. Хотя и до инцидента с Юрцевым у него друзей не особо-то и водилось.

А вот меня снова вызвали к директору.

— Ты хоть понимаешь, кого ты унизил? — с прищуром спросил Акакий Владимирович.

— Наглеца и подлеца, который травит детей только по сословной принадлежности.

— Он симбирский княжич. За ним стоит весь род. Ты думаешь, тебе это сойдет с рук?

— Я разве был неправ, что заступился за беззащитного мальчишку?

— Не прав. Стоило поговорить с ним, проявить уважение к высокому титулу и, возможно…

— Простите, но вы сами верите в то, что говорите? — бесцеремонно прервал я директора. — Он с первого дня смотрит на меня с презрением. Для него заговорить со мной — уже унижение в крайней степени.

— Знаешь, — задумчиво произнес директор, — возможно. Сибиряки все немного помешаны на родовой чести. Но мы находимся на их территории. Здесь их законы, традиции и влияние. Ты думаешь, для тебя это останется без последствий? Я не стану тебя выгораживать.

— Я способен постоять за себя.

— Ты дурак! — резко произнес Акакий Владимирович, от чего в его голосе сразу прорезались противные писклявые нотки. — И высокомерия сейчас в тебе не меньше, чем в том белобрысом идиоте, презирающем всякого, кто ниже титулом!

— Во мне нет высокомерия. Я ведь даже не дворянин.

— Хорошо, — успокоился директор. — Пусть так. Я посмотрел ваш бой с Озеровым и в недоумении — что ты вообще здесь делаешь?

— В смысле?

— Тебе не нужно наше обучение. На Службе тебе дадут больше. Гораздо больше. Ты хочешь быть боевиком, так они этому тебя научат лучше любых Академий. К чему ты тратишь свое и наше время?

Очень хороший вопрос он задал. А что, собственно говоря, я тут делаю? Троицкая говорила, что я способен уже сейчас сдать выпускной экзамен. Более того — я тоже не хочу здесь учиться.

Возможно, я просто стал жертвой общеобразовательной системы. Государственной машины, где каждый одаренный должен закончить Академию, быть поставленным на учет и направленным на соответствующую должность по окончании учебы. Или уйти на вольные хлеба, как это сделал Золотов Николай Николаевич. Он открыл свою лавку и живет припеваючи.

— Это не я решал.

— Я переведу тебя на последний курс. Закончишь Академию в этом полугодии, и молись, чтобы род Юрцевых не успел до тебя добраться к моменту выпуска. Судьба видит, я пытаюсь тебе помочь.

— Нет, нет, нет! — резко вскочил я со стула. — Это так не работает. Не надо выставлять меня должником. Вы пытаетесь помочь себе, а не мне. Ведь Юрцевы будут спрашивать прежде всего с вас. Я не принимаю навязанные вами обязательства.