Оборона дурацкого замка. Том 8

Глава 8

Когда-то давно, еще в прошлой, полузабытой жизни, Саргон ходил на курсы оказания Первой Помощи…

«Ладно-ладно, не ходил, а смотрел рилс, как люди ходят и в чем трудности. Не ну серьезно, это практически одно и то же!»

Но когда он увидел бездыханное, брошенное, точно старая псина, тело фармацевта, его словно облили холодной водой, а из всех знаний осталось только нелепое: перехвати кулак кулаком (или ладонь над ладонью?) под солнечным сплетением на два пальца, да дави…

Саргон сам чувствовал себя выдавленным.

Голова не вовремя закружилась, он нелепо вытянул вперед руку в поисках опоры, переставил ногами, точно нервная лошадь, начал заваливаться на бок.

«Отставить обморок, друзья! Отставить обморок, ей Богу! Тьфу, въелось», — темные осколки сознаний на выселках его разума многозначительно прохрюкали нечто неразборчивое, — «Нужно помочь Юншэну…»

Тот медленно сползал спиной по одной из черных настенных полос, весь покрытый пылью, расхристанный, с клочьями пены на подбородке.

Остальные, на первый взгляд, могли оклематься сами: к неподвижному Ваню прибежит его сын, грудь Ма едва заметно вздымалась, другие земные практики вовсю шевелились и пытались встать. Все, кроме фармацевта.

Вот только жалкие, дрожащие ноги самого Саргона никак не могли сделать решительный шаг.

Голоса внутри захихикали хором Пятницкого — далекие, глухие, без отчетливых интонаций или понятного смысла. Все еще опасные, пугающие своим безумием, но уже не настолько подавля…

Он вздрогнул от девичьего вопля со стороны исчезнувшего барьера.

Труп Дун Цзе едва успел рухнуть на пол, расслабленно растечься кровью из пробитого виска, как

на глаза Ян навернулись слезы, она с нечленораздельным воплем рванула вперед, распростерлась перед неподвижным, изуродованным телом, пугающим как в смерти, так и после смерти.

Осторожно, точно новорожденного младенца, обняла мертвую подругу, задрожали спелые девичьи губы, когда встретились взглядом с неподвижным, пристрастным зрачком единственного уцелевшего глаза шицзе.

Пальцы прикрыли его обгоревшим веком, всхлипы усилились, хлестали из девы неровными всплесками. Так рвется рысь из охотничьего капкана — природная ярость давит, но никак не пробьет плотину человеческих ограничений.

От ее полузадушенных воплей открыл глаза Алтаджин.

Кочевник узрел картину, обиженно поджал губы. Он хотел победы Дун Цзе, хотел вмешаться, хотел убить выскочку мо шен рен, чтобы больше не ломать голову, не делить людей на подозреваемых и невиновных, не пытаться понять непонятное.

Вместо этого умерла его боевая подруга. И в первый раз в своей жизни он не понимал не только, что ему делать. Но и что он ХОЧЕТ делать.

В отличие от него, Ян понимала свои желания куда лучше.

— Нелюдь! Убийца! Хуньдзань! — заорала она, и от этого крика у Саргона сжалось сердце.

«Мог ли я выиграть чисто, сохранить ей жизнь, если бы проклял посильнее и вырубил ее сразу, пока она меня недооценивала и лезла в ближний бой? Или если бы Ксин отдал мне обратно свой подарок? Оружие действительно решает, при всем его неудобстве. Даже самая плохая дубина лучше родных любимых кулаков…»

Он оперся рукой на стену, сделал первый шаг.

Ян аккуратно положила тело Дун Цзе на пол. Глаза почти ничего не видят из-за слез, зубы сжаты, на лице — скорбь, ярость, кровавые разводы по щекам и у глаз, от испачканных рук.

Алтаджин бросил взгляд на свою подопечную, в его пустых от тоскливой апатии глаз сверкнул на мгновение блик беспокойства, лицо слегка изменилось, морщинки вокруг крыльев носа стали намекать на присутствие воли, борьбы с безучастностью…

Ян не обращала на командира никакого внимания. Весь ее мир теперь сузился до одного-единственного человека. Она посмотрела в его сторону, рот открылся, легкие набрали воздух для

«ЗАДУШИ ЕЕ, ЗАБЕРИ ЖИЗНЬ!!!»

— А-А-А, — заорал Саргон.

В его голове словно выкрутили громкость на максимум.

Голоса, далекие и почти безобидные, снова вернулись во всем своем гнилом великолепии. Их отстраненное бормотание приблизилось, воплотилось в редкие, но уже осмысленные фразы. Смех, выкрики, чужая ненависть, жажда крови — все это снова обрушилось на слабое, мягкое, вязкое после прошлого сеанса психоза сознание Саргона.

Его чувства противоречили друг другу, тело стало знобить, но зато теперь он был уверен: вся эта жажда насилия и вытаскивание наружу темных эмоций — наведенные. Дело не только и не столько в использовании Ци обратной стороны

Новая волна кровожадности прокатилась по Ясному Залу гнилостным дыханием вскрытого склепа.

Он застонал, когда чужая, навязанная ненависть столкнулась с кричащими голосами, каждый из которых хотел бросить его в объятия мерзости, заставить совершить нечто отвратительное ему самому, чтобы душа и тело ожесточились, сломались, нет, изменились, переродились, перековались заново.

Голоса противоречили друг другу, чужая ярость подействовала на них сильнее всего, до Саргона дошли лишь остатки. Однако какофония в голове не давала сосредоточиться, следить за обстановкой, попытаться успокоить остальных.

— Это все вина Саргона!!! — обычно спокойный Уру в этот раз практически перешел на визг.

Все его скрытые эмоции толчками, детской, фонтанирующей обидой под действием внешнего раздражителя вырывались наружу.

— Почему вы думаете, что он на нашей стороне? Кому проще всего было убить Юлвея? Где он был когда

Уру кричал так сильно, что заглушил рыдания Ян. Он не заметил, ни когда девушка поднялась на ноги, ни когда к нему подошел Камей.

— А НУ ЗАТКНИСЬ, МУСОР!!! — заорал он.

Пудовый кулак рванулся к бледному, впалому лицу бывшего чиновника. Флейта оказалась в руках, а затем взметнулась вверх так быстро, точно ждала не жеста — одной мысли.

Выбеленная кость инструмента поймала удар у самого лица исполнителя, погасила часть инерции, а затем кулак вдавил флейту в переносицу Уру. Мужчина обескураженно квакнул, отлетел в сторону, прямо на Ян, которая с искаженным от боли, ярости, чувства предательства лицом летела на невменяемого от внешней и внутренней какофонии Саргона.

Легкий хлопок ладонью взбешенной фурии — Уру снова летит прочь, падает в объятия Акургаля. Десятник отставляет его в сторону, кричит нечто боевитое и нечленораздельное: голоса в голове юного практика не дают разобрать ни единого слова.

Что-то такое же срывается с искривленных губ Ян.

— Всем стоять! Это наведенные чувства! ТОБОЙ ДВИЖЕТ ЧУЖАЯ НЕНАВИСТЬ, — Алтаджин рычит в лицо Ян, мощная оплеуха должна сбить девушку на пол,

Ловкая работа ног, серия микровспышек Ци на костяшках вместо цельного покрова, кочевника отбрасывает назад, Ян не жалела Ци, поворот к убийце шицзе, кулаки в привычном покрове, прошлая техника слишком накладна, рывок в сторону ослабленного, избитого практика

Саргон машинально отбивает атаку, получает новый удар в печень, сгибается, отскакивает в сторону, оступается из-за ран, усталости, дезориентации, из-за демонова перекоса в Ци, когда энергия темной стороны Луны корежит меридианы, врывается в систему циркуляции, слишком тяжеловесная, чтобы не иметь никаких, хотя бы краткосрочных последствий.

Искренне жаль девушку, пытается сказать ей, опровергнуть, кулачок безжалостно, но избегая смертельных ранений, лупит по многострадальному телу, выбивает остатки светлой Ци, окончательно перекашивает энергетику, заставляет яростные, злые от наведенной эмоции голоса звучать все громче, неоднородно, рывками, грубо перехватывать управление телом, дергать за кардинально разные группы мышц.

Саргон медленно сходит с ума, звереет от невыносимой какофонии, кричит в душе, потому что больше нигде не может. Язык перестал слушаться, слова шли от сердца, ползли по носоглотке, чтобы вырваться наружу невнятными, извинительными хрипами, непонятными даже ему самому.

«Стой, прошу, остановись!» — мысленно кричал он, пока сознание неотвратимо заволакивало темной пеленой разнонаправленных явлений.

Наверное, стоило радоваться, что личности из темной Ци так непоследовательны, так бескомпромиссны, так не хотят договориться друг с другом и лишь дергают его в разные стороны, будто Карабас Барабас — это целая группа людей, каждый из которых тянет жирные пальцы порулить его несчастным, отравленным темными миазмами Паладина Нингаль, кукольным телом.

Даже в своем фаталистичном отчаянии, в раненом страхом за Юншэна сознании он славил всех присутствующих в Ясном Зале Богов за то, что больше не остается с голосами на одной волне темных эмоций.

Пусть он все еще злился, злорадствовал или ненавидел по чужой указке, пусть терял контроль над частями своего тела, пусть слышал голоса в голове — прошлое безумие больше не повторится.

Этот умудренный опытом культиватор чувствовал, что до такого скотства больше не дойдет.

— Хва.тит. На-на-кх-ндо спсти е-о, помги, — хрипел он, а девушка все не бросала, не

Шорох оружия прошел для Саргона незамеченным.

Ян в очередной раз ударила его в живот, отбросила к стене, неуверенно пошла дальше. Ее перехватил за талию, откинул в сторону Алтаджин, начал скороговорку неубедительных, неважных для нее слов.

Фармацевт, как назло, лежал дальше, юный практик вывернул шею, чтобы получше рассмотреть его состояние и вдруг прикипел взглядом к маленькому, непритязательному зрелищу, где разъяренный Камей пытается достать уже побитого Уру, пока Акургаль выдерживает шквал его ударов.

Ма подскочил неожиданно для всех, даже ослабленного, мятущегося Саргона.

Бывший вор вцепился в плечи бандита, одним решительным, техничным рывком отшвырнул и от кряхтящего Уру, пока тот приподнимался на локте, пытался приникнуть губами к флейте, и от десятника с землистым, расквашенным лицом, с толстым, опухшим, свекольным, типично славянским носом, таким странным и нелепым в этом мире, в этой эпохе.

В отличие от забавных совпадений внешности, клинок в руке десятника, что нарисовался, стоило только Ма сбить натиск берсерка, совершенно не умилял.

Камей вскочил на ноги быстрее, чем бывший вор успел распрямиться. Окончательно рассвирепевший, он проигнорировал призывы остановиться, помочь остальным, ударом отбросил Ма, который выставил вперед руки, загородил ему дорогу.

Огромный, заросший косматый мужчина набрал в рот легкие для очередного вопля. Саргон видел, как бьется жилка на его мощном покатом лбу, как ходуном ходит встопорщенная борода, а глаза становятся совершенно шалыми, без малейших признаков разумности.

Внешний эффект наложился на предрасположенность, нужное состояние и ситуативную напряженность.

Камей поплыл.

Даже Ян нерешительно замедлила шаг после его звериного вопля, рев берсерка послужил триггером и слова Алтаджина мало помалу стали доходить до ее воспаленного душевной раной сознания.

— Это происходит под конец каждого шичэня (2 часа) (…) Должен быть призыв к прохождению испытания от алтаря Шан-ди…Тот демонический практик развратил сигнал или дело в…

Саргон не слушал.

«Берсерка надо останавливать. Пусть этим займется Ян, пока я дойду до Юншэна», — первая связная мысль за последние десять минут безумия и духовной шизофрении, мышление образами имеет свои неудобства.

— Но здесь нет эманаций жертв! — Воскликнула дева, которая вернула себе самообладание и

Инфернальный рев прекратился сам.

Глубокий, инфразвуковой вопль не успел как следует ввинтиться в уши, не вышел на пик расчетной мощности. Он бесславно оборвался, кончился, заставил окружающие стены слабо вибрировать от пыльного разочарования.

«Неужели… контроль… он смог успокоиться сам?»

За переругиванием голосов и глупым монологом Алтаджина Саргон совершенно не услышал.

Резкий сабельный удар.

Хлюпающий хруст алчущего плоти металла

Резкую тишину непоправимой трагедии

Гул от тяжелого груза на каменных плитах.

Камей не ожидал эскалации. Не после того, как отвлекся на Ма, кто загораживал ему обзор.

Безоружный, мало что соображающий, способный различать лишь тех, кого надо убивать и бить не до смерти, он ошибочно записал Акургаля во вторую категорию.

Десятник своим клинком прописал его в первой.

В отличие от Дун Цзе, тело Камея осело на каменный пол без капли изящества: грузно и неотвратимо, как самый тяжелый товар купца, после которого с облегчением вздыхает даже ломовая лошадь.

Один удар. Один выверенный, хладнокровный, подлый удар с ускорением от подобия духовной техники.

Акургаль оказался не таким уж бесталанным, как считалось ранее. Сумел выделить компонент скорости своей единственной техники клинка, применить его в местной аномалии.

При полном попустительстве апатичного, деревянного, как двери святилища, Алтаджина.

Он сейчас даже голову туда не повернул. Лишь продолжил свой дурацкий, никчемный разговор с пустоголовой дурой, которая все время не туда воюет.

— Значит первая смерть была не случайной… — ровный тон степняка совпал с грохотом падения Камея.

От самодовольного голоса воротило физически, хотелось заткнуть кочевнику пасть его собственным копьем, лишь бы он перестал болтать со своей истеричкой и занялся делом…

Саргон чувствовал, как нечто хрупкое у него внутри обрывается: быстро, неотвратимо, с максимальной, расчетливой болезненностью.

Расплывается по внутренностям также, как красная кровь их неунывающего отрядного берсерка щедро плещет на жадные плиты святилища.

Его вера в лучшее, робкая надежда на удачный исход.

Акургаль хрипел, задыхался, держался за бок, меч в руке похмельно дрожал: ему пришлось использовать единственную знакомую технику, напитать движения вручную, самостоятельно, без финальной вспышки, без предзнания Ци. По сути — повторить две трети элементов техники.

Впечатляющее достижение, особенно для земного ранга, однако Саргону не хотелось хвалить своего бывшего командира.

Да, наверное все же бывшего.

Как прежде больше ничего не будет.

На лице десятника легко читалась решительность, некая покорность, искренняя печаль, расстройство. Его взгляд то и дело скользил себе за спину, к защищаемому Уру, который только-только вставал на ноги.

Все вокруг застыли.

Кань перестал тащить тело отца к выходу. Уставился неверящими, шалыми глазами на такое массивное, такое… холодное тело Камея, своего всегдашнего недобровольного участника розыгрышей и раздатчика болезненных оплеух, что делало игру только интереснее.

Впервые за все время, голоса в голове Саргона дали ему минуту молчания.

— Чт… почему? — заплаканные глаза Ян метнулись от своего невольного противника к новому убийце, — все уже закончилось!!! Почему вы продолжаете убивать друг друга?!!! — сорвалась она в крик.

Саргон молчал.

Только руки больше не сдерживали буйство фантазии засевших в мозгах затейников.

Он не особо следил за своими действиями дальше.

Вот шаг.

Маленький, неуклюжий, как у свежих тел одержимого или неопытного кукольника.

Вот еще один шаг. Более умелый, голоса внутри кричат от энтузиазма, сноровисто делят между собой сферы влияния.

Безумная ярость прошла, теперь они могут мыслить более конструктивно.

В отличие от Саргона, который за один блядский день потерял уже второго товарища.

И, в отличие от Юлвея, этот был ему хорошим другом.

Одним из трех и единственным вменяемым среди них.

Первые несколько проклятий срываются, исчезают во вспышке или бездарно растворяются в воздухе. Голоса в своем высокомерии никак не учитывают аномалию, а Саргону не хочется им помогать.

Он лишь не сопротивляется некоторым идеям, подталкивает неуверенные, чужие импульсы своего тела собственным управлением.

Пока Акургаль не оглядывается в его сторону и на красном от недостатка воздуха лице не проступает понимание.

Он не пытается вымолить прощение.

Он бежит к Алтаджину, меч в руке трясется на воздухе.

Уру выдает диссонирующую ноту. Его навыки — единственные оформленные подобия заклинаний, которые худо-бедно работают в проклятом природной Ци воздухе.

Защитная пленка отсутствует, Ян добила остатки. Темная энергия никак не может защитить тело, поэтому Саргон подставляет под звуковой удар предплечье, безразлично отмечает, как трескается уже сломанная кость, как лопается кожа вокруг и так потревоженных Дун Цзе участков.

Короткая мелодия бьет как таран, затем Уру заходится в кашле, выдыхает, снова подносит флейту к губам. В глазах яркая, рассудочная ненависть безо всяких наведенных мороков пыльных залов давно мертвой династии.

Саргон срывается вперед, его мерзость летит впереди.

Совместные усилия голосов родили невразумительный мусор: заклинание срывается, новое попадает прямо в испуганного флейтиста, однако чисто физическое проявление язв, струпьев и гниющих ранок на его плече и открытом участке шеи — вот и весь эффект, не слишком отличный от стандартного описания последствий.

Ударить новым он не успевает.

Ян не дает ему совершить месть — отбрасывает его в сторону, ее рот открыт в крике, глаза смотрят с ненавистью, с преданым доверием, и, почему-то, с мольбой.

Ни единого звука снаружи не доносится внутри его головы, но Саргон интуитивно понимает: девушка просит остановится. Он хочет отмахнуться, отодвинуть ее в сторону, добраться до ублюдского чинуши, до двуличного десятника, сгноить на темной стороне Луны все их мерзкие секретики…

Вторженцы, кукловоды его безвольного тела имеют собственное мнение. Им не важна месть, они лишь хотят его проклятия, хотят причинить ему вред.

И хотят использовать. Темную Ци. Его самого. Щедро делятся первым в расчете на второе.

Использовать, использовать, использовать, пока он сам не станет одним из них, бесплотным, сошедшим с ума от разочарования и злобы темным духом, очередной сущностью, что сведет с ума следующего глупца, последователя Темной Богини.

Руки его и Ян соприкасаются, как тогда, после идиотской выходки Алтаджина с самоназначением Саргона в ученики Ксину.

Он ощутил холодный пот в маленьких девичьих ладонях

И в этот раз его голосам темная мерзость удалась на славу.

Ян вскрикнула.

Слабо, удивленно, почти доверчиво. Словно не ожидала атаки. Словно до сих пор не могла связать смерть своей старшей сестрицы и странного, дурашливого парня с самым большим талантом в Лагере Новичков за последние десятилетия.

Никакой избыточности, темных облаков, шаров энергии. Ци обратной стороны Луны оставалось не больше трети, львиную долю которой новые жильцы головы Саргона вложили в доверчивую ладошку Ян.

Он чувствовал, как каналы горят, плавятся, получают рубцы и внутренние раны от избыточной духовной энергии. Порог пропуска даньтяня и системы циркуляции уже давно пройден.

Но его страдания казались детским лепетом по сравнению с ранением несчастной шатенки.

Темная жидкость оказалась вязкой, прилипчивой, не оттираемой, как масло, едкой, словно кислота. И совершенно безболезненной… на первом этапе.

Девушка тупо смотрела, как въедается плотная, пахучая жидкость в пальцы, втягивается в ладонь, как вода в бумагу, смотрела, чтобы затем закричать от ужаса.

Она принялась вытирать руку об одежду, обволакивать ее собственной Ци, затем резко повернулась к Алтаджину, ее глаза заволокло пеленой боли.

«Отторжение»

Так он мог назвать извращенное, мерзкое проклятие, если бы придумывал его сам.

Как его именовали вторженцы, Саргону безразлично, он лишь пялился на Ян, на ее сморщенное лицо, на прижатую к груди руку.

Пялился, пока она пыталась войти в медитацию, пялился, пока Алтаджин отбрасывал от себя испуганного Акургаля, деревянной походкой шел к своей подопечной, садился перед ней на колени, брал руку, пытался воздействовать Ци на исторгнутую рукой Саргона мерзость.

Заклинание практика, как и следовало из несуществующего названия, заставляло отторгать. Что? Да что угодно.

Это был недоступный ему уровень концепции, абстракция, вложенная с единственным намерением навредить, хоть и строго определенным способом.

Заклятие начало отторгать все, до чего добралось: ткани и компоненты крови друг от друга, кости, мышцы, кровь и иные жидкости от организма и так далее.

Эффект длился лишь жалкие секунды, однако урон организму…

Он отвернулся, чтобы заметить тусклый блеск окровавленного лезвия.

Акургаль опустил клинок.

Саргон машинально поймал лезвие между ладонями. Бородач запыхтел, его свекольная рожа попа-расстриги выражала обреченность, неприятие, душевную боль. Он чувствовал, что совершает предательство. Чувствовал, что поступает неправильно.

И правильно в то же время.

Десятник считал, что таким образом спасает хотя бы те жизни, что еще остались.

Саргону плевать на его мнение.

Лезвие затрещало под пальцами, черная гнусь проскользила по мутному, дешевому металлу, побрела огромной каплей к примитивной рукояти.

Токкккк

Саргон ощутил толчок, странную волну в груди.

Звуки вдруг стали четче, наружний гул пробился в закрытую черепную коробку, начал сливаться в нечто простое, почти осмысленное, в человеческие голоса, а мерзкие возгласы вторженцев резко потеряли силу, отдалились, перетекли из главного блюда в общий фон, пятиминутную рекламу часового ролика.

— Ах, вот почему, — он улыбнулся, гордый от правильной догадки.

Каменный кинжал, которым Камей ранее нанес себе рану и прервал буйство Алтаря, теперь торчал из его плотного, стеганого халата. Кокетливо выглядывал из-под ворота, скрежетал по кости.

Кашель вырвал мягкий сонм красных капель, окропил бородатую рожу Акургаля. Тот хрипел от наведенной гнуси, руки повисли плетьми.

Чужое лезвие стало весить слишком, совершенно нестерпимо много.

Саргон выпустил меч десятника, вздрогнул от малинового звона расколотого о каменный пол металла, затем медленно, через силу повернулся к своему убийце.

Уру непреклонно посмотрел на него в ответ, в глазах неожиданно мелькнуло чувство вины.

Именно оно не дало Саргону убить его напоследок.

Руки окончательно опустились вдоль тела, кинжал с убийственным скрежетом вышел из неуместного лежбища, а затем избитое сразу двумя культиваторами, несколько раз проклятое распоясавшийся темной энергией тело неохотно, трагически опало на пол. Ноги перестали держать, подломились спичками.

Последней мыслью мертвого культиватора стало тривиальное: «У меня ведь нет ни единого реролла Time is Alter»