Оборона дурацкого замка. Том 8

Глава 16

Всеобщее согласие —

опасная иллюзия,

сквозь которую прорастает ненависть.

Поэтому не ищи согласия,

и придерживайся собственных правил.

А другие пусть отвечают за себя.

Кто может, живет по своим правилам,

а остальные живут, как придется.

Небу — ему все равно,

но оно ничего не скрывает

и может научить

чуткого человека.

Так писал Лао-цзы, и Саргон вдруг вспомнил его строки. Также отчетливо, как, бывало, вспоминал ранее свой старый дом, детские годы со вкусом дикой беззаботности, насмешливую юность в драках, шутках, непокорности, школьных проказах.

Вспомнил и повторял про себя пыльные строки с поэтичной неизбежностью, затуманенной мечтательностью, с которой поднимался с кровати. Все еще слегка потерянный, немного во сне и все еще наяву, с цикличной мыслью и тягучей гармонией внутри головы, особенно когда утро тихо пасмурной грустью, без людской разноголосицы навязанных работ.

Он не знал, почему плывет в этом состоянии. Он не понимал, открыты ли его глаза? Видит ли он свет сквозь тонкие кожаные веки?

Тело ощущало движение не как обычно. Пилот машины на внешнем управлении, парализованный воин в виртуальном пространстве. Черви-нервные импульсы роились под кожей. Паразитизм ощущений как чесотка потным днем.

Точно все уже произошло, а он видит сон о прошлых действиях, точно мировой ветер задувает в спинной мозг метастазы чужих намерений.

Время стало холстом, намерение — вязью разнокалиберных красок. Сонная нега продолжала окутывать мозг заботой бабушки к маленькому внуку

«Сквозь которую прорастает ненависть»

Саргон вздрогнул.

"Всеобщее согласие —

опасная иллюзия"

Осознание.

Вихрь чужой Ци в собственных мышцах. Наивный, обманутый навязанной волей даньтянь. Воля Ясного Зала под смертной кожей.

«Кто может, живет по своим правилам»

Стыд.

Потому что жил по чужим. Кто имеет право… КТО ПОСМЕЛ РАСПОРЯЖАТЬСЯ ЕГО ЖИЗНЬЮ?!!

«Больше никогда», — клялся он черной, обезличенной пустоте бесконечного Дао в день Возвышения.

Пелена на глазах расползлась половой тряпкой общественного туалета. Вонь понимания. Когда гнилой, беспросветный ужас ситуации разом вонзает в мозг свои когти. Отрицание умирает в изгаженном воздухе, тело бросает в жар, зашкаливает пульс, кровь барабанит тревогу через ушную раковину.

Бей-беги-замри.

В мире, перенасыщенном Ци, такая реакция безнадежно запаздывает.

Саргон понял, что беспокоился напрасно.

Потому что больше не о ком.

— «Проблематика „Колымских рассказов“ давно снята жизнью», — страшно захрипел он.

Каждое слово — билет в ад одиночества. Не костер Джордано Бруно — позорное отречение Галилея. «И все-таки она вертится». Но разве этого достаточно?

Ужасаться не хватало сил.

Он потратил их в первом цикле петли.

В этот раз не произошло той навязчивой, пунктуальной волны, что раз за разом грузила народ наведенной ненавистью, сеяла раздор, раздувала уже горящее пламя низменных порывов.

Не нагнетание страстей под алюминиевой крышкой, а взрыв сверхновой.

Он хотел помотать головой, но мотался лишь круглый шарик сознания, ничем не закрепленный в бесконечности души. Лишь собственная Ци

Ци?

Черная мерзость даньтяня опустошена, остатки держит в узде невинный подарок Весны. Спасение или ад? Без голосов в голове так тоскливо и пусто. Будь у него заемная сила, будь у него вопящая Юнговской тенью мерзость, смог бы обойтись без жертв? Или остаться опустелой вершиной, королем на горе… на гОре.

Саргон вспомнил.

Как хватает чужая воля его крошечный, воробьиный разум одной широкой ладонью. Как огненный, затхлый ветер подземелий таранит штурмом унд дрангом духовный покров. Спадает защита тонким банным халатом, «закрытый разум» открывает границы, люди — марионетки в личном домене обиженного эхо мертвых Богов.

Лавина яростных, бессвязных образов обделенной стихии отталкивает маленькое, человеческое сознание.

Вся накопленная энергия, все положенные действия, пройденные Испытания, пролитая кровь. ЕГО пролитая на Алтаре кровь…

Все, что аккумулировалось реликвиями в этот бесконечно долгий день теперь вздыбилось кабаньей щетиной, направилось троянским конем по сформированной связи,

рухнуло на святотатцев могильной плитой ярости обманутой Богини еще одного, скрытого домена.

Последним Алтарем, их конечной остановкой, точкой назначения, оказался вовсе не Шан-ди. Глупые люди высокомерно проигнорировали совершенно другой атрибут. Не разобрались, устали, поленились, не подумали. Перед Великой Кумирней оставалось еще одно Испытание, еще один артефакт — вервие подземной Богини.

Хоу-ту.

Имя врастает в тело крепче любой татуировки. Древнее божество земли, атрибут управления сторонами света. Символ — веревка, ее главный инструмент. Матушка Хоу-ту… что считалась также первым правителем столицы мрака, Диюй, городом Желтых Источников. Считалась, пока добровольно не отдала власть Яньло-вану.

Не ее ли Алтарь искал убитый демонопоклонник?

Или он выполнил свое грязное дело? Встал на пути группы, когда возвращался обратно? Теперь не узнать.

Зато можно понять…

"В покое следуют уровню,

В движении следуют отвесу".

Голос Ян в той нише раздавался словно из-под земли. Божество Земли. Почти как Деметра или ее дочь Персефона у древних греков, супруга страшного повелителя Подземного Царства.

В покое. Следуют. Уровню.

Подземное царство. Из-под земли.

«В Великой Кумирне два уровня: надземный и подземный. Мы должны были спуститься вниз и лишь потом квест мог считаться выполненным».

Плоская разгадка, никакого отклика души. Лишь элемент пазла окончательно встал на место.

Окончательно?

Он вспомнил последнее ощущение, прежде чем рой противоречивых желаний с головой накрыл слабое, лишь условно- бессмертное тело — направление гнева, ощущение ярости прямо под ногами.

«Я должен был догадаться раньше»

Состояние сумерек разума стало уплывать, туман сознания укреплялся, кристаллизовался гласом рассудка.

Он не хотел возвращаться в прозаические будни крови и скорби. Он цеплялся за ощущение эфемерности, мирового разума, полного отречения Дао.

«Дай мне отдохнуть. Еще немного. Полстолетия, или, может быть, несколько дней».

Но предательское тело возвращало себе разум, становилось нормальным человеком, точно пациент психиатрии после принудительного укола.

Под конец остался лишь страх новой боли.

Саргон пришел в себя разом, словно от нашатырного спирта или ночного кошмара.

Опьяненное чужой Ци сознание вернулось обратно. «Духовное похмелье» сжимало голову, но наркотический трип одержимости природной Ци местной Богини прошел. Осталось лишь знание: имя Хоу-ту, ее атрибут и домен, а также смутная догадка о том, как нужно было сделать все правильно.

Юный практик попытался сделать шаг вперед. Тело слушалось идеально, без ощущений натянутой шкуры поверх голой души, но никаких изменений не произошло. Его фигура никак не поколебала пространство.

Он не сразу догадался открыть глаза, проморгаться. Помогло плохо, хотя

Саргон понял, что больше не стоит в окружении сокомандников — лежит, прислонившись спиной к колонне.

Низ спины не ощущался вовсе, ноги казались неверным воспоминанием, кожу неприятно тянуло…

Он попытался протереть глаза. Правая рука все еще могла двигаться, однако некая мягкая, в чем-то приятная тяжесть не давала шевелить ничем, кроме пальцев. Может ли импульс Ци очистить

Не получилось. Зато вдруг начал двигаться локоть левой.

Рукав вытер мерзкую, сохнущую пленку, что облепила рот, глаза, щеки и скулы дешевым платком на лице покойника.

Веки распахивались долго, с треском и хрустом молодого ледка позднеосенней лужи, белки резало светом и ржавой крошкой,

вдруг забулькало в легком и он едва не подавился, кашель удержался серьезным усилием.

Яркий свет факелов постепенно заставил реагировать заполошный зрачок. Картина стала проясняться.

Первое, на что наткнулся его взгляд — белое, обескровленное лицо Ян-гуйфэй совсем близко к собственному. Он мог разглядеть каждую царапину, каждую частичку копоти, пыли, засохшей крови, красные пятна будущих синяков, ниточку слюны из разбитого рта.

Девушка лежала прямо на нем, голова покоилась на правом плече, прерывистое дыхание щекотало шею, грудь упиралась в ребра, правая рука вцепилась в остатки стеганного, просмоленного халата.

— Теперь только на выброс, — подумал Саргон и вдруг понял, что его спутница

Она пошевелилась, грудь начала подниматься и опадать, но он не почувствовал облегчения.

После пережитых сумерек разума сознание захлестнула апатия. Эмоции остались заперты в грудной клетке, куда не смогли добраться тонкие девичьи пальчики. Вялые, безразличные мысли наполняли тяжелую голову. Никакой поэтики — так чувствуют себя люди с температурой под сорок.

Саргон равнодушно отметил раны: дыра в собственном животе с торчащей из него рукоятью меча, развороченное бедро, выжженая культя на месте правой ноги. Ян выглядела куда более целой: лишь копейное древко пересекало осиную талию из левого бока в правый да кровоточили на лице уши, нос, уголки глаз.

Небольшой бонус: он не ощущал никаких голосов, никакой чуждости. Личность не пострадала, только бренное тело.

Практик отстраненно подумал, что будущему Саргону

Будет очень плохо от такой картины.

Особенно, если осмотреться вокруг.

Алтарь впереди больше не сверкал отраженным, полированным светом. Покрытый кровью так густо, что первоначальный цвет полностью скрылся за темнеющим багрянцем. Выщербины на каменном теле затягивались на глазах, заполнялись краснотой, словно цементным раствором.

Сразу за ним лежало несколько тел: маленькое и два больших, застигнутые врасплох неожиданной волной безумия. Там, где группа стояла перед тем, как взволнованный, безрассудный Юлвей принес ненужную жертву не тому Богу.

Алтаджин обнаружился в двух шагах от него, буквально заваленный трупами. Основное оружие сломано, в руке сохранился лишь копейный наконечник, вокруг какофония выжженных кругов на полу, вой потревоженного круговорота природной энергии, стойкий запах смерти: кровь, дерьмо и поверх разнотравье аромата примененной Ци.

Каждая духовная энергия уникальна, со своим благовонием, звуком, ощущением на языке и коже…

Кочевник еще дышал, однако развороченная ключица, вырванная с мясом правая рука и черная, оскверненная кровь, что капала на плиты, совершенно не оставляли простора для творчества.

«Неужели это я его так отделал?» — возникла нейтральная, миросозерцательная мысль, — «в том числе я».

Впрочем, их командир начинал далеко не на пике своих сил. Бой с демоническим практиком оставил его со сломанной рукой и пострадавшими ребрами, обрыв связи с Богом лишил части контроля и мощи Ци, последнее Испытание внесло нестабильность, ведь рост силы также означает временную потерю контроля и слом старых привычек.

Расслабленность последней, безопасной жертвы, желание сделать все правильно заставило убрать монструозное копье за спину, а острие дополнительно обмотать экранирующей тряпкой Дун Цзе, из-за чего у Алтаджина просто не осталось времени вытащить свое оружие.

Композиция показалась Саргону неожиданно интересной.

Первым на степняка напал Юлвей: его килич успел проделать широкий разрез поперек спины, вероятно несколько попаданий из неизвестного количества попыток, прежде чем ответный удар буквально расплескал тело на несколько неравных половинок.

Дальше земные практики стали рвать друг друга: кроме Юлвея, Алтаджина сразу атаковала Ян, а после нее или вместе с ней — Саргон.

Последний успел разобраться с Ванем и фармацевтом, затем незамедлительно вступил в схватку с кочевником.

Картина произошедшего возникла перед глазами парня легко и уместно, точно кат-сцена из компьютерной игры. Единственный пробел, который он так и не заполнил…

— О. Теперь это имеет смысл.

Тихие шаги сейчас казались раздражающим грохотом.

От их приближения, тиканья неумолимым метрономом, очнулась на его плече раненая Ян. Вздох, возня, горячее дыхание, стон, шорох разлепляемых губ.

Кровь на них выглядела, точно размазанная девочкой-подростком помада: по-детски неуклюже, почти умилительно, только не смотреть бы дальше вниз, на черную рану, на бессознательную мольбу в детских, выразительных аквамариновых глазах.

— Учитель, эта непутевая… ученица не может. вас. ви-идеть, — вздохнула она, обида пополам с отрицанием собственной боли.

В мечтах она еще не прибыла в Форт. В мечтах все оказалось в порядке и единственная проблема — очередные глупые игры Учителя.

В мечтах или горячечном бреду, симптоме близкой смерти.

Саргон вздохнул. Даже в своей благословенной апатии он все еще не хотел видеть ее гибель, хотел помочь. Только не знал как. И больше не понимал — зачем.

Шаги прекратились оглушительно близко, на расстоянии руки. Пришлось убирать взгляд от окровавленной безмятежности умирающей Ян, смотреть на собственные ноги, искореженные, раздавленные, любоваться изящными икрами человека перед ним, поднимать взгляд выше, от пояса до маленьких, но приятных округлостей под плотным ханьфу, к белой шее, круглому лицу, черному бархату синских глаз.

Дун Цзе.

Единственная, кого не затронула кровавая бойня.

«Опять амулеты. Акургаль через них дал выход теням. Дун Цзе… Дун Цзе получила через них разрешение».

Очевидно, если правильно подумать. Или один раз увидеть.

На ее шее покоился массивный, уродливый медальон с небрежной зеленью иероглифа прямо поверх дебелой крышки. «Хоу-ту». Аксессуар, который девушка решила надеть только в самый последний момент.

А еще — она единственная, кто приблизился к Юлвею почти вплотную перед роковым принесением жертвы. Остальные боялись и уважали таинство подношений.

«Хотела как можно быстрее убраться с дороги безумцев, спрятаться внутри подземелья с Алтарем Хоу-ту. Что ж, у нее получилось…».

— Молчишь? — Саргон разбавил тишину выдержанным безразличием покойника.

Губы на болезненно-бледном лице сжаты в тонкую нить, зрачки панически расширены, руки трясутся сильнее, чем в момент ее прошлой смерти.

Девушка не обратила на него никакого внимания. Тонкие руки томяще-медленно, с отчетливым испугом и виной потянулись к брошенной на смерть подруге

— Учитель! Вы опять забыли поесть! Эта почтительная Сунь Ян приготовила вам… — речь оборвалась на полуслове, когда кашель одного сотряс оба их тела, чтобы превратиться в болезненные стоны мгновением позже.

Брюнетка вздрогнула, дернулась в сторону, по щекам потекли первые влажные дорожки.

Из-под рукава показался один амулет, затем второй, третий. Через минуту дюжина бумажных массивов летала вокруг бредящей Ян. Часть делилась Ци, другая вываливала в пространство разноголосицу символов, третьи мерцали и рвались звуком канцелярского сухого смешка.

Саргон не препятствовал и не открывал рта. Если Дун Цзе хотела спасти свою подругу, то кто он такой, чтобы саботировать чужую работу? Особенно, когда стараются сделать то, чего хотел, но не мог он сам.

К сожалению, все потуги оказались тщетны.

Ян продолжала бредить, пусть даже ее речь укрепилась и подозрительные хрипы отошли на второй план.

В какой-то момент руки ее шицзе опустились.

Опали серым пеплом остатки массивов, перестала мерцать на ладонях и пальцах сбереженная в тайне Ци, слабело тело чересчур резкой потерей духовной энергии. И когда погасли последние искры надежды, когда духовное пламя перестало омывать раненую девушку

Саргон смог спокойно похвалить предательницу за безупречно проведенную партию.

Он не злословил, не брызгал ядом, не задавал вопросы. Лишь отдал должное уму и сообразительности брюнетки. Заодно восполнил для себя некоторые пробелы: например, страх Дун Цзе во время столкновения с демоническим практиком.

«Она до последнего колебалась, не могла выбрать сторону. Ударила, лишь когда убедилась в его окончательном и бесповоротном проигрыше. И пошла по пути сценария „посмертного проклятия“. Не много ли усилий для таких, как мы? С другой стороны, Алтаджин должен их стоить».

Дун Цзе едва обратила внимание на его одновременно самоуничижительный и высокомерный монолог, высказанный голосом философствующего голема. Слишком сосредоточилась на своей подруге.

Саргон мысленно вздохнул, приготовился слушать новый эпизод, невинный диалог из потерянного благополучия

— Шицзе

К Ян все же вернулось сознание.

Дун Цзе чинно оправила юбку, прежде чем опуститься на корточки перед их колоритной парой.

— Ты жива, какое облегчение… — улыбка умирающей девушки чиста и невинна, точно луговая ромашка, точно детская клятва.

Губы старшей сестры задрожали, ей пришлось прикрыть рот рукой и отвернуться.

Саргон издал ехидный смешок.

— О, она не просто жи,кхкхмхх,ва, — он попытался прочистить горло.

Хрипы от натекшей в легкое крови делали его речь неразборчивой.

— Она. Невре.дима

Ян через силу кивнула робкой радостью покойницы, в своем состоянии совсем не понимая намеков.

— Я не хотела твоей смерти, — несмотря на полный успех, на лице предательницы за все время ни разу не появилось ни единого намека на триумф или злорадство.

Горькие, уродливые слезы беспорядочно падали из ее воспаленных глаз.

— Прости, шимей, я не хотела, — она говорила неразборчиво, булькала и трепетала, прикрывала рот рукой, буквально сотрясалась от рыданий.

Большая разница со всегда опрятной, разборчивой, намеренно идеальной старшей сестренкой Цзе.

— Я так пыталась спасти хотя бы тебя, вывести остальных раньше, чем сейчас…

Она до дрожи в руках хотела обнять умирающую Ян.

Она впадала в панику при одной попытке протянуть свои чистенькие, не испачканные ни в какой пыли и грязи пальцы к избитому, расцарапанному, замызганному личику, к стекленеющим глазам, к разбитым губам, измазанной кровью жилке на изящной шее.

— Все в порядке, мастер, я навещу торговцев сама…

Голова Дун Цзе опустилась. Ян опять бредила.

Она пыталась рассказать своему наставнику, как хорошо себя вела, сколько иероглифов выучила, какие техники нашла, как показала себя в бою.

Долгий монолог, возможный только после усилий бумажных формаций старшей сестры.

От этого радостного, смущенного тона, совершенно неуместного в воняющей скотобойней комнате, ее старшая сестра начала рыдать еще сильнее. Пока ее всхлипы не заглушили слабеющий от каждого слова голосок названной сестры.

«По крайней мере, она так и умрет, беспамятная и счастливая», — устало подумал Саргон и что-то внутри него восставало от этой мысли.

Он должен бороться.

Ян внезапно оборвала свой рассказ на полуслове. В мутных аквамариновых глазах снова появился намек на разум:

— Учитель? Нет… ш…ши,кх,ши-цзе… — прошептала она, рука потянулась к самой близкой подруге во всем Форте.

Единственной, кто остался у нее со старых времен, с добрых времен. Последнее напоминание о счастливой жизни.

Дун Цзе не смогла себя пересилить, отшатнулась прочь от изломанной, потерявшей всякое изящество кисти с торчащей костью указательного пальца.

Такая рука не могла принадлежать любимой шимей. Нет, она должна больше… ей не стоит…

Девушка отшатнулась так резко, что упала на задницу, по-плебейски расставила ноги в стороны. Ее молодое, здоровое тело затрясло еще сильнее, в зрачках Саргон смог разглядеть отражение этой гнетущей картины: умирающая подруга тянет к ней свои поломанные, холодеющие руки. Точно само воплощение смерти.

Смерти или предательства.

Чувствовал ли несчастный Иуда то же самое, когда видел распятого на Голгофе Христа?

Не так ли себя ощущали доносчики, когда разбирали вещи людей, что больше никогда не вернуться в их общий коммунальный ад.

Не эти ли чувства испытывал сам Саргон, когда наблюдал ранним утром за пытками человека, который первый поверил ему и в него.

Дун Цзе в ужасе попятилась назад.

А Ян посмотрела ей в след туманными, совершенно сухими глазами с ясностью умирающего человека. Она вдруг ПОНЯЛА.

Поняла и отвернулась своим чистым взором от рыдающей убийцы. А затем с трудом подняла голову вверх. Встретилась мягким, всепрощающим взглядом с тусклым, безразличным

— С, с, кх, скхсар…

— Да, это я, — он осторожно положил свободную руку на ее липкую от крови макушку, убрал прядь со лба.

Она прикрыла глаза. Безмолвное «спасибо, что ты со мной». Так выражают привязанность кошки своему единственному хозяину.

Он попытался покрепче обнять ее в ответ, а за пеленой безразличия проступили первые слезы.

Тот поступок, который Саргон собирался совершить, чтобы у них еще было будущее, чтобы не оставить Дун Цзе безнаказанной, чтобы…

— Прости меня, — нежно прошептал он в ее розовое, такое красивое ушко.

Совершенно лишенное стигмат пролитой крови, которыми оба оставались покрыты с головы до ног.

— Я вернусь к тебе. В следующем цикле, — хрип почти не слышен на фоне судорожных рыданий единственной выжившей.

Снова эта улыбка одними глазами.

Она из последних сил потянулась к нему лицом, израненные губы слегка вытянулись вперед, он опустил голову ей навстречу.

Их губы встретились в первом и последнем поцелуе.

Обломок чужого меча, вынутый из собственного живота, пронзил сердце Ян.

Она умерла мгновенно.

Он — на целый кэ дольше. Медленно и мучительно, с сожженными легкими, перемолотым в кашу бедром, отрубленной ногой и сломанным позвоночником.

Саргон умирал долго и страшно, пока Дун Цзе выла рядом от душевной боли, от собственной никчемности, выла по загубленной жизни и кровоточащему сердцу.

Она не посмела подойти к нему.

Она не посмела добить последнего выжившего.

Ей хватило смелости подойти лишь когда натужные хрипы дыхания стали совсем незаметны.

Так, глаза в глаза, эхом невысказанных фраз и загубленных стремлений Дун Цзе проводила его последний вздох.