Оборона дурацкого замка. Том 8

Глава 5

Дерево толщиной в обхват вырастает из былинки.

Девятиэтажная башня начинается с горстки земли.

Путь в тысячу ли начинается с первого шага.

«Тотальная резня начинается с маленькой нелепой смерти», — творчески дополнил Саргон книгу: «Дао дэ дзин».

Спустя пару часов, команда вновь собралась на одном месте. Ян недоуменно хмурилась: она так и не смогла отворить противоположную дверь. Лишь определила, что та вела во внутренний двор. Остальные не могли похвастаться и таким достижением.

— Этот практик хотел бы задать несколько вопросов сиятельной госпоже Дун, — Саргон демонстративно обратился к Алтаджину, стоило тому выйти из медитации и вяло выслушать доклад подчиненных.

— Говори, — он слегка помедлил, нервно дернул головой, но больше ничего не сказал.

— Этот практик слышал, как Дун-нюйши напевала одну интересную песню по дороге сюда. Что-то, связанное с отвесом и остальными инструментами, — долгий, выразительный взгляд на Алтарь с двумя инструментами на нем, — а потом завершила словами про Ясный Зал.

Недоброе, подозрительное напряжение после начала его речи достигло апогея, прорвалось невнятными, кое-как задушенными возгласами. Вряд ли каждый из бойцов подробно помнил конкретную ерунду, но сам факт могли подтвердить все.

— О, кто-то любит подслушивать старших? — ровный голос, мягкий до степени кошачьих лапок.

Безразличие почти не наиграно, на лице проступает неприязненное выражение, глаза сужаются на фигуре Саргона.

— Сяобо говорит правду, Цзе-шицзе, — отстраненно отметил Алтаджин.

Девушка перед ним задохнулась от возмущения.

— Шисюн! Как ты можешь…!

Она стукнула в порыве чувств ладошкой по краю Алтаря, вскрикнула от ожога неясным зеленым пузырем, а Саргон сотоварищи скривился от внезапной вспышки природной Ци в крипте, но ему быстро стало не до духовной аномалии.

Брюнетка и ее временный начальник перешли на шепот, в котором ЦзеДун отказывалась отвечать на вопросы и лишь упирала на оскорбление «от жалкого новобранца».

БАХ!

Саргона выкинуло из надуманных размышлений внезапным ударом.

Древко копья Алтаджина впилось ему под ребра, собственная Ци вспыхнула в месте контакта. Юный практик едва успел отреагировать: в последний момент отклонил корпус назад, одновременно с ударом попытался схватить оружие у самого основания.

Кочевник вложил слишком много Ци: Саргона отбросило сразу на десять шагов назад. Он едва не впечатался спиной в дверь, затормозил ногами по храмовой плитке. Живот свело судорогой от боли, пленка опасно замерцала, однако закрытая циркуляция справилась с атакой.

Тем не менее, он без серьезных проблем пережил атаку, хоть и просадил десятую часть светлой Ци, а проникающий удар не давал воздуху нормального доступа в легкие.

В отличие от него, Алтаджин запыхался(!), его Ци лилась неравномерно, контроль просел до уровня Дун Цзе, когда раньше едва-едва не доставал до мастерства Саргона, а мощь Ци, абсолютно доминантная в их четверке культиваторов, теперь, хоть и выделялась на фоне его спутниц, но перестала быть настолько ультимативной.

"А ведь в этом его состоянии у меня должен быть шанс на победу. Без активных техник, в своем странном состоянии духовного похмелья, он может проиграть, если я нанесу первый удар. Вероятность победы не велика, но она хотя бы есть. Ну так, чисто гипотетически.

С другой стороны, если первым начнет придурок, хм, нет, теперь уже безбожник", — Саргон подавил улыбку от немудреной шутки, — «То он меня размажет: не даст провести контратаку, закроет в глухую оборону и спокойно забьет…»

«Используй жертву, усиль ритуалом агонию…»

Саргон оцепенел.

Пьянящий ужас накрыл его смердящим, окровавленным рубищем. Нервы выплеснули страх под кожу, душная волна осознания с привкусом подступающего безумия и космической пустоты плотно завернула блудного сына в свой безмолвный крик.

Он понял, что в прошлые разы голос ему отнюдь не чудился.

Второй удар Алтаджин нанес нудно, демонстративно, с долгой оттяжкой, ожиданием сопротивления, жаждой найти повод для ленивой расправы. Не копьем — ногой, не усилением Ци — лишь стандартной напиткой.

Приступ паники накрыл Саргона так внезапно, так неотвратимо, что он пропустил все признаки нового нападения. За долю секунды конфликт полностью вылетел из его головы, поглощенной осознанием не то затмения разума, не то потусторонней жути в собственных мозгах…

Конфликт забылся, чтобы тут же вернуться в память новой порцией боли, гулом собственной Ци над животом, которую безуспешно продавливал плотный, кожаный ботинок временного командира.

Он не нанес новых повреждений, но продлил старые, заставил юношу опять поперхнуться воздухом заново начать дыхательную технику.

— Никогда не клевещи на старшего по званию, — Алтаджин словно специально давил на больное, провоцировал на конфликт в рамках, нет, на грани их тяжелой ситуации и собственного долга.

Он отвернулся, обратился уже к девушке:

— Ну что, теперь ты расскажешь, в чем дело? — вяло спросил Алтаджин, пока Саргон откашливался и громко, протяжно дышал с трубным звуком недовольных ослов: «ЫЭЭ, ЫЭЭ».

— Мой отец служил архитектором у вана провинции Тан, да продлятся дни его вечно в Персиковом Саду Шан-ди, — спокойно ответила Дун Цзе, — он часто напевал подобные стихи. Они помогали запоминать последовательность и веселили его подчиненных. Эта дева даже не знала, что такое Ясный Зал, пока тот раб не назвал так здание.

Тот раб…

Мерный рокот алтаря совпал с вспышкой злости от чужого глумления.

Юный практик сжал зубы. Он хотел пойти дальше, хотел выбить из девицы все ответы вместе с содержимым желудка, вот только… Даже он чувствовал правду в ее словах. Неужели действительно совпадение? Но как вообще такое может быть?

— Достаточно для тебя, мо шен рен? — спросил его Алтаджин.

Саргон видел его болезненный профиль и чувствовал чужую бессильную злобу сквозь вислые усы. Накопленное отчаяние, которому все равно, где найти выход.

Вокруг воцарилась вязкая, недоверчивая тишина.

Несмотря на все свое вялое безразличие, кочевник оставался удивительно злопамятным человеком. Он не простил прямые нападки на собственную подчиненную и ее вынужденный допрос. Или собирался поступить так изначально, а Цзе лишь удачно подвернулась под руку.

Тень привычной дьявольской ухмылки легла на узкие, обескровленные губы. Теперь Алтаджин молчал. Все слова уже сказаны.

Взгляд глаза-в-глаза и чужой гнев показался в отражении собственного.

После его разоблачения не последовало никаких шокирующих возгласов. Не вытянулись лица у девушек-культиваторов, не загомонила команда. Лишь вокруг Саргона да его верного, беспамятного, непонятливого, такого внекультурного фармацевта образовалось пустое пространство.

Безмолвный крик потери доверия.

Есть предел, после которого начнут сомневаться даже самые верные люди. Каждый из отряда успел со смаком обсудить слухи и странности внеочередного прорыва в Старом Городе. Никто не придерживался одной версии, варианты пестрели дикостью, фантазией, отражали предпочтения говорунов.

Единственные общие черты, дружный вывод: дело темное, держаться подальше.

И мо шен рен — как инструмент не то масштабной чистки, не то организованной бойни, не то гнусной провокации.

Все это, вкупе с прошлым заявлением об ученичестве, говорило только об одном.

ПОДСТАВА, ПОДСТАВА и еще раз ПОДСТАВА

На всех уровнях сразу, от коменданта до последнего раба в их старом бараке.

Грядущая буча зацепит всех. Поэтому первое же стремление любого сина — отойти в сторону, пасть ниц у дороги, пока события и люди несутся вскачь от стремления к смерти.

«Моя хата с краю» — в Империи не деструктивная черта характера невнятных ничтожеств, а чуть ли не единственное свойство, наряду с раболепием, которое тысячелетиями позволяло выживать бесправным людям в азиатской деспотии со сломанными рамками, без универсального уравнителя и ограничений смертного тела.

Испуг, неуверенность, подозрения — особенно на фоне убийства одного из них. Не удивительно, что никто не хотел связываться с таким дурно пахнущим делом.

По крайней мере, не сейчас, не в месте, где жизнь и смерть менялись местами, как фигуры во время игры в Бел-Накбу.

Люди не горели желанием говорить с Саргоном даже на уровне объяснений. Потом — определенно, но сегодня, сейчас… Сейчас им требовалось переварить все эти новости и думать, как отделить зерна от плевелов.

Лишь Кань с Камеем порывались подойти к своему соратнику, но их мягко увели в сторону Вань и Ма, не забыв отвесить ошарашенному Саргону демонстративный поклон младшего старшему.

— Как мило. Посмотрим, что скажет Кс… Чжэнь лао сянь-шен на твое самоуправство, шисюн, — злость липкой, гуталиновой кляксой медленно ползла вниз, от комка в горле к диафрагме, разгоралась лавовыми потеками, била в голову черным облаком извержения вулкана.

Демонстративный укол попал в цель, стал последней каплей. Порывом, который открыл все шлюзы.

Ненависть мало помало отвоевывала себе сознание, к невнятному шепоту Ясного Зала добавился глумливый хохот на самом краю — там, где периферийное зрение сливается с курганным сумраком.

Черная мерзость уверенно, безо всякой команды, засочилась из пальцев. Хватило одного только намерения, неоформленного, неопределенного желания.

Теперь, стоит лишь Саргону наметить цель, как заклинание сорвется с его ладони: быстро, плавно, неотвратимо. С удивительной легкостью, недоступной еще во время схватки с демоническим культиватором.

Стоит

Только

Захотеть…

Лишь эта легкость отрезвила Саргона. Не дала ему сорваться в самоубийственную атаку.

Самоубийственную, потому что он видел, как свет его кровожадных намерений бликует и отражается в прищуренных глазах временного командира.

Кочевник тоже искал драки. Жаждал ее, как потерянный погорелец может жаждать алкоголя на руинах своего жилья. Он не хотел больше мыслить, не хотел бродить в потемках, оставленный светом своего Бога.

Решение загадок плохо дается таким, как Алтаджин.

Они сеют бурю, и никогда не заботятся ни о сроках, ни об урожае, ни о последствиях.

Остальные эпизоды для Саргона слились во фрагменты.

Он лишь пытался подавить свою ярость, не дать ей найти выход, не сорваться в бессмысленную месть за страшные смерти от и рядом с Намтару, за унижение на плацу, за смерть Юлвея, за личный страх, клаустрофобную упертость, невозможность заклинать.

Вот Дун Цзе стоит сзади — на круглом лице беспокойство, неуверенность, толика страха. Ян непонимающе переводит взгляд с одного на другого. Она и предположить не может, что вчерашние соратники сегодня могут драться насмерть буквально на пустом месте.

Девушка отстранена, напряжена, но в ненужную сторону: рефлексы слишком ослаблены, в голове пытается уложиться мысль про Саргона в обличии мо шен рен, про его ученичество, про напряжение между ним и кочевником.

Камей медленно звереет, взгляд постоянно соскальзывает в сторону, непонимание на лице шаг за шагом проигрывает озлоблению, Вань рядом медленно отходит, его сын тянет губы в гуттаперчевой усмешке…

Старик отпускает внука, отстраняется от остальных. Он жадно смотрит на Алтарь, его грудь вздымается слишком часто, но нет привычного старческого пыхтения — воздух выходит со свистом незнакомой Саргону медитации.

Уру тянется к флейте, пальцы бегают вдоль полированной поверхности, местная Ци закручивается противосолонь отверстий, выходит с потоком воздуха от движения руки и пальцев. Его поза выдает сосредоточенность, мелкая моторика рук легка, выверена и… бессмысленна — он словно загребает невидимую воду и брызгает ей в пространство. Лишь хмурая печать легкого транса на лице заставляет воспринимать его всерьез.

Кань отступает назад, в башню.

Ма исчез еще раньше, сразу после слов: «мо шен рен». Его силуэт мелькал вокруг ближайшей к группе арки, скрылся за взломанной дверью святилища…

— Я открыл!!! Сюда, сюда! — самый трусливый соратник вдруг показал свое мужество, спас ситуацию.

Лично вошел в святилище одного из пяти Богов частей света, вскрыл символический замок на ажурной дверце, не побоялся наказания.

«Или знал, что его не будет. Должен же статус жреца Чанъэ иметь хоть какие-то преимущества», — Сознание постепенно возвращалось, фрагменты склеились в единое целое, река времени вернулась в свои берега.

Несколько часов потрачены впустую, на успокоение, медитации, усмирение глумливо-легкой, подавляющей желанием темной Ци.

В конце-концов, ненависть перестала бичевать его кожу и нутро, спряталась до времени вне пространства.

Дрожащая, приклеенная улыбка Иккагецу, его испуг по отношению к нему… задели.

Саргон вздохнул, разом выпустил больше трети своей светлой Ци через внешние каналы ладоней, груди, шеи, даже лица и кожи головы. Отправил духовную энергию вокруг себя тонкой капельной взвесью, невидимым туманом, рассветной дымкой бесцветно-золотистого оттенка.

Сразу стало легче дышать. Расцепились зубы, заболели скулы после разжатия постоянно сомкнутых челюстей, разгладилось лицо.

И черные мысли стали медленно покидать его тело, просачиваться печным дымом уже отгоревших углей.

Рядом отвернулся Алтаджин, кровожадное намерение погасло, оставило напряженную позу, как оставляют взрослые дети своих постаревших родителей.

Плечи кочевника поникли, круги под глазами стали еще темнее, походка из вялой превратилась в моряцкую, с раскачиванием и непредсказуемым ходом.

На молчаливый взгляд Саргона он кивнул и отвернулся к Алтарю.

— Проверить, — хрипло бросил он.

Никто не стал спорить.

Взрывоопасная ситуация, коллективный ужас, который чуть не перетек в массовый психоз, истощил силы людей в комнате. На место громкому чувству опасности пришел откат: апатия, отсутствие мотивации, наведенное безразличие.

Только Дун Цзе с Ян не испытывали ничего подобного. Они же и прошли в святилище первыми, а уже после них ввалилась толпа сутулых зомби, они же — Первый Отряд.

По иронии судьбы, Ма выбрал крайнюю левую арку, ту самую, с угольником, к которой Саргона подвел Юншэн.

Простая дверь отворилась легко, одним касанием, стоило только убрать примитивный крючок, который запирал святилище изнутри, что и сделал Ма. Люди вошли в зал.

Никаких проверок, никакого подвоха. Лишь комната, схожая с главным залом Шан-ди, вся разница в размерах и подношениях. Стены в тех же головокружительных черных полосах, грубые и шершавые, тихий запах магнолии и лаошаньского сандала исподволь обволакивал ноздри, щекотал горло.

Новый гул, не такой надменный, не такой требовательный, как в момент входа в Великую Кумирню, тихий калейдоскоп образов, в основном различные свечи, масла, жертвенные животные, танцы вокруг каменного постамента, снова воин, льющий кровь, а за ним — дева с ребенком на руках.

Саргон помотал головой и принялся рассматривать главную композицию залы.

Малый алтарь — точная копия Великой Кумирни за исключением размера. На круглых каменных плитах — нарочито грубая утварь, позабытая курильница из зеленеющей меди, а также торжественный отрез шелка, на котором расположен угольник. Тот самый, что упоминается в иероглифах над входом в зал.

— Шицзе…! — восхищенный голос Ян зазвучал глухим облачком, заставил группу выйти из прострации, очнуться от наведенной дремы, безмолвного благоговения.

Брюнетка вздрогнула, затем сфокусировала взгляд на алтаре, словно бы через силу выдавила:

— Нужно проверить артефакт. Ты, старик, возьми его в руки.

Вань побледнел.

О, богобоязненные сины прекрасно представляли себе, что может произойти с охальниками, презревшими волю Богов. А что такое священный артефакт, как не ее проявление в тварном мире?

Уйти без последствий такого святотатства можно было лишь в определенные дни, когда тот самый Бог отсутствовал в своем домене. Но такой информацией Вань не владел.

— Дун-нюйши… Этот недостойный просит повременить с приказом! Сначала этот старик должен принести…

— Ха? — нарочито тихий возглас, привычная безмятежность на лице, шаг к подчиненному, острый взгляд глаза в глаза, — Что случилось? Ты не хочешь выбраться, смерд? Или не желаешь получить награду? Выполняй приказ! — хлестнула она словами.

Алтаджин рядом поморщился, рот шевельнулся в неопределенном жесте, но апатия победила и он не произнес ни слова, лишь прислонился к стене. Кочевник успел незаметно пройти с остальными, мазнуть абсолютно незаинтересованным взглядом по Алтарю, а затем опять самоустранился.

Саргон почувствовал секундную солидарность. Опустошенность после вспышки гнева и ненависти так и призывала его присесть у Алтаря, возжечь парочку ритуальных свечей, а потом долго, долго, умиротворенно и очень долго смотреть гипнотическое, душеспасительное пламя…

Саргон вздрогнул от неприятных, скрипучих звуков голоса Ваня. Возвышение имело отнюдь не только плюсы — человеческие голоса становились тем невыносимее, чем дальше они отстояли от идеала здоровья, молодости или духовных практик.

Тем временем, никто и не думал возражать деве-культиватору.

Старик заохал, болезненным голосом заверил Дун Цзе в своей безоговорочной лояльности и энтузиазме, нерешительно двинулся к Алтарю, отвесил долгий, глубокий поклон, пробормотал себе под нос не то молитву, не то мольбу, почтительно протянул обе руки, взялся за угольник.

Медленно, словно имеет дело с великой тяжестью или раскаленным металлом, взял его в руки, в той же позе полупоклона начал пятиться обратно, ни в коем случае не поворачиваясь к священному месту спиной.

Допятился таким образом до трех практиков Старого Города, почтительно протянул им на обозрение странный артефакт на шелковой подложке, вместе с которой Вань его и стянул.

Дун Цзе смотрела на инструмент практически безразлично: лишь подтвердила его светлую природу. Такой артефакт никак не мог быть проводником сил Желтого Источника.

Ян, напротив, распирало от энтузиазма: она рассматривала, чуть ли не облизывала предмет культа, пыталась потрогать пальцем риски и вырезанный «глаз» в центре, пока её старшая сестра не дала по рукам — девица даже попыталась воздействовать на него своей Ци.

Все, чего добилась неугомонная шатенка — это небольшая вибрация, а также свечение случайной плитки пола в фокусе внимания «глаза».

«Похоже, что артефактный угольник делает примерно то же самое, что и обычный. Зашибись, теперь я знаю, что этот рандомный участок пола, оказывается, удивительно ровный. Очень важное и необходимое свойство. Как и ожидалось от предмета культа самого Императора!»

Саргон чувствовал себя немного обманутым. Ладно, может быть не немного…

Обманутым ощутил себя не только Саргон: сразу после использования угольника Вань вдруг пошатнулся, неестественно заскрипел ртом — так, словно камень трется о камень.

Шея с хрустом рванула вверх, искривленное лицо уставилось в черное пятно потолка. Нечеловеческий горловой скрип затих на самой высокой ноте, а следом Вань рухнул на землю, задергался в апоплексическом припадке: изо рта пошла пена, руки скрючились, белки глаз вращались под веками.

— Что с ним, что с ним…? — испуганно запричитал Ма, закрутился бестолково пред чужими глазами.

Саргон грубо отбросил его в сторону, сунул руку за отворот халата, приложил ладонь к иссохшей старческой груди.

От даньтяня старика тянулась тонкая, натянутая спортивной резинкой связь с Алтарем. Использование угольника без разрешения, отсутствие подношений и множество других полуоформленных связей и намерений, которые он банально не смог разобрать.

— Надо принести подношение Алтарю! Быстрее, пока нас не перевели в разряд…

Пол ощутимо вздрогнул.

Следом затряслась комната. Сумрак и фонарное освещение размазались перед глазами, соприкоснулись, смешались, как смешивается кофе с молоком, как смешиваются ингредиенты девичьих коктейлей в клубе.

Громко, дребезжаще кричал Вань, откуда-то снаружи пытался пробиться к ним Кань, удары по чему-то тонкому и деревянному ощущались, словно биение жуткого каменного сердца Ясного Зала.

— Ащщщщ, тухлые яйца, тупые крестьяне, сыны ослицы… — очередным толчком Камея буквально бросило на Алтарь.

Берсерк мгновенно воспользовался оказией: несуразный каменный нож с постамента разорвал предплечье со звуком пилы мясника, кровь ливанула на Алтарь, каменное основание завибрировало и…

Очередной мощный толчок сменился благословенным покоем.

Саргон почувствовал, как глупая улыбка сама лезет на лицо. Не иметь твердой почвы под ногами, претерпеть минутную качку — какая глупость, даже внимания не стоит! Так бы он мог подумать, если бы услышал со стороны. Сейчас юный практик шаркал ногой только, чтобы успокоить фантомные ощущения тряски, доказать неподвижность каменных плит под своею стопой.

Удары в дверь прекратились, послышался шорох раздвижных створок.

Кань рванул было вперед, затем резко затормозил перед культиваторами Старого Города, отвесил глубокий поклон да так в нем и остался, пока собственный отец хрипло дышал на полу, бессознательный, сломленный, покрытый серой испариной.

— Чтобы использовать артефакт, нужно сначала оставить подношение… — Ян взволнованно щебетала вокруг невозмутимой Дун Цзе, Алтаджин ковырялся в ухе, кусал блеклые, обжеванные губы, пялился на бессознательного старика.

В пустых стекляшках его мелких глаз пряталась неоформленная до конца мысль. Нечто важное, плохо осознанное наблюдение, способное серьезно перевернуть все их представления о негостеприимном месте мин тан.

— Алтаджин-шисюн. Этот практик хотел бы попросить Цзе-нюйши снова прочитать тот стих про Ясный Зал. Возможно, так удастся быстрее понять происходящее.

Кочевник передернул плечами, кивнул через силу.

Теперь он выглядел на редкость миролюбиво, с удовлетворенно-ленивой негой на неопрятном лице. Казалось, их временного командира безо всякой причины бросало то в гнев, то в меланхолию, то в умиротворение. И одним отсутствием Бога такой расклад было не объяснить.

— "В покое следуют уровню,

В движении следуют отвесу.

Весной управляют при помощи циркуля.

Осенью управляют при помощи угольника.

Зимой управляют при помощи безмена.

Летом управляют при помощи весов.

Вот устройство Ясного Зала"

Покорно повторила Дун Цзе, стоило только Алтаджину вежливо попросить ее об этом, а затем добавила:

— Эта дева слышала песню отца в глубоком детстве, она не уверена в точности. А еще, ее родитель говорил: «каждый мин тан не похож на другой. Архитектор — главный жрец этого места, устройство Зала зависит от него больше, чем от посвященных Богам священников». Прошу учитывать его слова, шисюн, — чопорно закончила она.

Всегдашняя невозмутимость изменила ей сильнее, чем в другие ключевые моменты группы. Воспоминания об отце давили ее, слова-цитаты вырывались через силу, исключительно из чувства долга.

«Хм, надо же. Не стала ни ломаться, ни пытаться увильнуть в сторону. С другой стороны… Дебильная загадка! Причем здесь времена года и инструменты каменщика? Единственное, что можно утверждать более-менее уверенно: на Алтаре Шан-ди лежит уровень и отвес, я тогда угадал верно».

— «В покое следуют уровню, в движении следуют отвесу», — тихо повторил он первые строчки, — ну и как это понимать? Очередная синская белиберда? Украшательство? Руководство к действию? Завуалированное проклятие поноса или запора? Ага, в зависимости от того, какой предмет тронешь.

— Ой!

Он отвлекся на возглас единственного сверстника.

Кань все это время со смешанными чувствами на лице сверлил взглядом желтушное, еще более уродливое, чем обычно, лицо Ваня. Он успел спросить разрешения пройти в комнату и даже получил его от Алтаджина, чей возвышенный силуэт темнел в дальнем углу бесформенной кучей человека на корточках.

Получил, но все не решался войти.

А когда сделал первые пару шагов.

Уперся в идеально прозрачный, сверхплотный барьер.

Потребовалось не больше часа, чтобы выяснить, что это и как от него избавиться.

— Простоит сутки, потом преграда должна исчезнуть, — заключила Дун Цзе, — либо мы должны пройти некое «испытание».

— Про испытание и так ясно, — Алтаджин яростно расчесал затылок под сальной косичкой, — старые пердуны наверняка провели его по самому простому варианту. В такие святилища пускают только самых преданных, но не самых нужных. Императору при таких раскладах ничего не грозило в любом случае. Правда, почему тогда вообще пустил к малому Алтарю? Не проще провести испытание там же, раз явились без даров?

— Что ты имеешь в виду, шисюн? — нехорошие подозрения безо всяких посредников отразились на невинном личике Ян-гуйфэй.

— Поединок двух случайных человек в комнате, вот что я имею в виду, — если бы некий талантливый прерафаэлит задумал писать картину: «благостное безразличие», то наверняка бы одобрил кандидатуру Алтаджина перед всеми прочими.

Поначалу новость не слишком расстроила присутствующих. Время разгадать загадку алтарного барьера имелось, а на самый крайний случай пришлось бы потерять одни сутки. Досадная, но отнюдь не смертельная потеря времени.

Так считали даже культиваторы, пока не начала кружиться голова, а легкие судорожно сжиматься в попытках вобрать в себя побольше кислорода.

Внезапно заинтересованные практики нашли отгадку, на фоне которой их досадное недоразумение представало в совершенно ином свете.

Барьер пропускал через себя только свет: ни вода, ни пыль, ни чистый воздух не могли пройти сквозь него ни в одну сторону.