Оборона дурацкого замка. Том 8

Глава 7

"Возьмемся за руки, друзья,

Возьмемся за руки, ей Богу"

ФШ-ш-ш-БАМ

Уже второй фиолетовый луч, точнее маленькая и слабая молния в виде луча, хлопнула по его многострадальному телу.

Первый оказался пристрелочным, он с утробным стуком покорябал каменную кладку позади Саргона, оставил мимолетный запах озона с мокрой курицей, зато после него молнии били точно в цель.

«Как вообще она может использовать технику⁈»

По крайней мере, он выяснил, как Дун Цзе все время попадает. Понять не сложно: Саргон нащупал духовную метку. Ничего особенного, девушка даже не ставила ее осознанно, лишь использовала обрывки той связи, которая случилась у них на Алтаре. Пусть на мгновение, но их телесные энергии начали сливаться в парной культивации.

Жаль, но приближаться к нему, чтобы взяться за руки и одной свободной как следует отбить друг другу почки, брюнетка категорически не хотела. В отличие от их первого раунда, где она обоснованно рассчитывала на свое преимущество в ближнем бою за счет куда более долгого опыта духовного пользования.

Реальность вышла с точностью до наоборот и теперь дева-культиватор сменила пластинку.

Ее тактика отличалась от стариковской Гэ Шуншу. Если тот оставался исключительно начертателем, владел техникой воздушной каллиграфии, любил покрасоваться и предпочитал атакующие формации, то для Дун Цзе перед ним область бумажных амулетов казалась лишь удобным подспорьем.

Она не полагалась на изначально вспомогательную дисциплину.

Только оттеняла ей свое искусство преломления Ци и продуманный ближний бой.

«Ах, так вот как надо использовать Пурпур»

Остальные не вмешивались.

Саргон не сомневался: Алтаджин ударил бы его в ту же секунду, когда выбрали поединщиков. Однако кара за вмешательство в священное испытание должна многократно превышать наказание Алтарем несчастного святотатца, который решил воспользоваться священным инструментом без должного разрешения и щедрых даров.

То есть, отскребать потом временного командира со стен оказалось бы слишком проблематично, что прекрасно понимал и он сам.

Саргон закашлялся, невольно вздрогнул, когда на здоровой ладони его противницы заплясали фиолетовые проблески, оттенили бликами и светотенью кровожадную, психически-широкую ухмылку.

Два попадания пробили его защитный покров, вдвое истощили светлую Ци, вызвали судороги в мышцах груди и левой руки.

Его положение во «втором раунде» оказалось куда опаснее, чем в начале поединка, шансы на победу упали с фифти-фифти вдвое, а то и втрое. Однако сам Саргон чувствовал себя намного лучше.

Его эмоции все еще оставались неадекватно-позитивными, эйфоричными, злой кураж пока владел его мотивацией, а кровожадность и подсердечная ненависть никуда не ушли, лишь притаились.

Зато ушло безумие. Он теперь мог воспринимать и анализировать реальность. Настоящий подарок!

Еще бы не летела с желтушной, испачканной кровью ладони очередная молния.

ШШ-хш-БАХ!

В глазах вспыхнули холодные звезды, левая рука хрустнула, резко перестала слушаться, Ци устремилась в место перелома.

Положение осложнилось еще больше.

Дун Цзе напротив дышала отрывисто, с ненавистью толкала обогащенную кислородом Ци в свои маленькие, перетруженные легкие. Новая молния никак не хотела формироваться, столько сырых всплесков неизвестной Саргону Ци, которой придали вид природного аналога, не могло не сказаться на системе циркуляции.

С бессильным хлопком пурпурная линьши испарилась в пространстве.

Саргон подобрался, напряг ноги для броска, пустил все самообладание, чтобы пересилить грядущий всплеск нового безумия, Ци обратной стороны луны со страстной торопливостью устремилась по венам.

Пальцы истекали чернильной кровью, тьма клубилась впереди и позади, подбиралась к сердцу, околдовывала даньтянь.

Он твердо решил не разбрасываться сырыми, неэффективными всплесками, не стал использовать и прошлые наработки. Затуманенное сознание посчитало их слишком тривиальными, командными, удобными, скомпрометированными перед глазами всех людей в комнате.

Не говоря уже о том, каких трудов стоило бы заставить конструкт пролететь хотя бы полметра после создания.

У Саргона имелся другой вариант. Целых два, если быть точным, но лишь один из них — его собственный, а не придуманное его неадекватным сознанием нечто в плотной связке с голосами и их коллективным разумом.

То прошлое заклинание боли, которое он кинул в Ксина во время поединка. В первый раз, когда потерял контроль. То самое, которое Гвардеец так легко отбил ладонью. Слишком очевидное, слишком медленное, слишком уязвимое.

За последующие долгие и нудные поиски неизвестно чего: привнесенной скверны, порчи на Алтарях или их переориентирования на других Богов, у него появилось достаточно возможностей подумать в относительной тишине.

Время наедине с собой слишком отдавало болью и самоуничижительными мыслями насчет смерти Юлвея. Поэтому он не хотел думать конструктивно, пытаться решить непонятные загадки, следовать запутанным традициям или что вообще происходит в этом гребаном Ясном Зале?

Вместо этого парень выполнял базовые действия, не забывал отмечать странности или смотреть по сторонам, но его основные мысли оказались заняты способом мести.

Не ради какой-то особой практики.

Просто думать, как ты отрываешь голову ублюдку, кто умудрился всерьез задеть тебя за живое, оказалось на редкость приятно.

В начале Саргон просто представлял себе разные проклятия: как у врага отсыхают глаза или отваливается достоинство, как болезнь начинает пожирать убийцу изнутри, а страшные, непонятные местным слова гаррипоттеровского заклинания: «простудифилис спидоракус» поражают местного Питера Петтигрю, потому что крыс нужно давить, пока они не превратились в людей.

Разумеется, все эти крутые, радикальные, супер сильные заклинания на его нынешнем уровне совершенно недоступны. Однако распаленное, увлеченное сознание постепенно свернуло с чисто умозрительного Ада и Израиля, до более доступных, обыденных подлянок, и размышления свернули в конструктивное во всех смыслах русло.

Он начал думать над новым проклятием, дополнительно к «Пелене» и «Тремору».

Сперва попытался уйти в иллюзии, затем в болезни или гниение, но все это было не то, казалось сложным, громоздким, плохо реализуемым, не трогало никаких струн в душе.

В отличие от слова боли. Того самого, которым он в прошлом, без малейшего понимания работы собственной темной Ци, пытался попотчевать своего куратора.

В этот раз он куда лучше знал, что делать.

Осталось только создать подходящий момент. Потому что сам он не представиться — девушка напротив для этого имеет слишком много опыта. И уже бита жизнью в самом прямом смысле.

Дун Цзе оказалась хороша.

Девушка хорошо успела понять и принять его потенциальную силу в ближнем бою, поэтому не торопилась сокращать дистанцию, смирила гордость, осторожничала даже после сломанной руки.

Вместо этого она решила закрепить успех и вместо молний в Саргона полетел… Разный мусор, втихую собранный брюнеткой по всему Ясному Залу и окрестностям, а также более качественные заготовки, не использованные ни в битве с темным практиком, ни в их «первом раунде».

Куски палок с эффектом швыркового ножа, комки пыли с зарядом быстрого расширения и взрыва, камешки с коварной областью замедления. В один такой резко угодила нога Саргона, что привело к очень неприятному результату собаки, которую резко дергают за поводок.

Юный практик чувствовал, как горит лицо от боли в обожженной щеке, как плавится халат, как ноет сломанная рука, а капли крови медленно и неизбежно марают свежие, такие чистенькие и высокоморальные плиты зала угольника.

Он для вида кидал темную мерзость. Изредка, чтобы сбить особо опасные подарки. Имитировал истощение Ци, хотя по факту и так был к нему близок.

Но никак не мог выбрать момент для собственной контратаки.

Активные заклинания не работали здесь, в Чертогах Пяти Богов Сезонов, однако легкие, максимально простые конструкты из вложенной мысли и примитивной формы, вроде капли или облака, могли пролететь четыре-пять шагов, прежде чем их структура окончательно не разложится на плесень и мед, не исчезнет в круговороте природной Ци местной аномалии.

БАХ

Комок пыли взрывается, добавляет грязи в мутное облако их поля боя. Щепка летит с кинжальной точностью, тусклая вспышка на кончике пробивает слабый, истрепанный, почти исчезнувший покров, дерево глубоко входит в тонкую кожу культиватора, следом идет новый взрыв, новый бросок, теперь сонм осколков камня и чертодрева, на уклонение почти нет времени, рывок вперед, влево, темная мерзость улетает контратакой, пытается подловить, тщетно, слишком осторожна, взрыв, боль от пропущенного осколка, резкий рывок замедления, новый осколок, металлическая игла, отбил, кусок лезвия, отбил, две щепки, взрыв, взрыв, замедление…

Дун Цзе перешла в ближний бой только когда у нее кончились все заготовки, когда заемная Ци перестала болезненно переполнять ее даньтянь, перестала мешать своей переполненностью движениям и циркуляции, вышла через напитанные до предела поделки, оставила чуть меньше привычного резервуара.

Когда Саргон стал дышать тяжело и безнадежно. Когда его обожженные легкие перестали справляться с объемом бессмертного, а выжженный кислород постепенно уходил из воздуха, замещался углекислым газом, от которого кружилась голова и хотелось побыстрее прикончить противника.

Вскрик, удар, пируэт.

Дун Цзе не дралась честно.

Ее мягкие, плавные, типично синские пируэты казались вдвое, втрое, вчетверо более отработанными чем все еще шероховатый, потертый от частого применения, сухой и сермяжный стиль Саргона.

Казались в первый акт их боя. Избитое тело с травмированной рукой не могло поспевать за пируэтами своей более здоровой версии. Хотя у ее противника дела с телесной целостностью шли еще хуже.

Она брала эффективностью, качеством, внезапными отскоками, плавным уходом за спину, ударами из неожиданных мест, мощной концентрацией Ци, которая нет-нет, да продавливала остатки его плотной пленки, нарушала замкнутую циркуляцию тела.

Дун Цзе не чуралась атаковать по уже раненым местам, бить в глаза, кидаться напитанной Ци пылью и мусором в лицо, внезапно кричать, чтобы сбить концентрацию.

Всё благородство, все попытки победить как в типичной дуэли практиков после первого акта их пьесы прошли, как с белых яблонь дым.

К ее ужасу, противник отвечал тем же. Вот только стиль Саргона куда больше походил шакальей, бескомпромиссной тактике взаимного уничтожения.

Шаг, разворот, механически выставленный локоть ломает течение Ци, ранит уязвимое запястье. Следующий шаг одновременно вправляет сустав пальца, что пришлось вывернуть для ускорения и бьет из невозможной, ломанной позиции под колено.

Брюнетка сознательно пропускает атаку, амулеты вылетают из рукавов одновременно с болезненным вскриком, треск рисовой бумаги заглушается скрипом белых зубов, ответный удар по скуле оставляет гул, слом и хлад, Саргон дергается, глаза закатываются, вынужденный отскок в сторону, новый выпад по челюсти проходит вскользь, ожидание нового удара, который не следует.

Металлический звон оружия на священных плитах.

Нога Дун Цзе на выбитом раньше ядовитом кинжале, два движения отделяют злую брюнетку от окончательной победы.

Саргон отчаянно рванул вперед, ударил из положения в прыжке, ободрал руку, потянул и так гуттаперчивые связки, нанес себе больше травм, чем противнику.

Неважно.

Нельзя дать ей поднять кинжал, подкинуть кинжал ногой, притянуть к себе амулетом, уникальной Ци, зовом, чем угодно.

Иначе он проиграет, умрет, сдохнет от яда. Закрытая циркуляция нарушена, пленка Ци почти не активна, больше нет спасения, нет неуязвимости к ослабленному, хрупкому, зачарованному на яд оружию.

Теперь это — его смерть.

Голову снова начинает мутить, дыхание не успевает восстановиться, злость исподволь захватывает прежние позиции, обживает новые редуты в душе юного практика.

Эйфория уходит, ей на смену отчаяние, страх, паранойя.

Тем сильнее, чем больше Дун Цзе теснит его, чем сильнее ранит. И чем ярче в ее чертах лица проступает желание убийства.

Ей больше ничего не надо делать. Она убьет его, пока Саргон вынужден подставляться, атаковать, отвлекать, не давать завладеть кинжалом. Она убьет его, если Саргон возьмет время на передышку, позволит ей завладеть кинжалом. Хватит одной царапины.

«Дун Цзе не сдастся. Не отпустит меня живым. Не смогу ее вырубить. Не чувствую, что могу победить. Драться… надо драться насмерть, чтобы остаться в живых».

Пан или пропал. Больше никаких игр, попыток спасти или договориться. С Алтаджином он будет иметь дело уже после собственного спасения.

Одна из двух придуманных им новых мерзостей должна сработать.

Если нет, то он…

Хлопок ладони отодвигается остатками светлой Ци. Девушка не ожидает сопротивления, тело ведет в сторону, подшаг вперед и вправо, на левой руке начинает зреть недобрый темный огонек.

Удар под ребра застает его врасплох, серия выпадов в грудь кое-как отбита, ответный удар слишком размашистый, неумелый предельной усталостью, контратака под челюсть, Саргон не уклоняется, прижимает голову к шее, встречает женский кулачок дебелым лбом с нарощенной коркой Ци. Колено отодвигает локоть шицзе, ломает гармонию движений, течение Ци на долю секунды мутнеет.

Рука твердеет от предельной концентрации темной Ци, собственная энергия начинает разъедать плоть, неважно, все равно ненадолго,

Жесткие, смоляно-черные пальцы в новой технике наотмашь проводят по чистому лицу, словно мягкой кисточкой. Девушка дергается от неожиданности и боли, мимические мышцы кривятся в непритворном страдании: Саргон широким жестом, будто железной губкой, стамеской, стирает с половины ее лица целый слой кожи с мясом под ним.

«Литания Боли: лицемерие!»

Ци защищает не полностью, сбивается, идет в разнос, не защищает вовсе, нежная кожа лезет уродливо, неаккуратно, кровоточащей плешью, разорванным носом, огромными ожоговыми пятнами обнаженной плоти, пустотой на месте левого глаза.

Новая, озлобленная, отчаянная контратака сильна, предсказуема, излишне, неэффективно перекачана духовной энергией. Саргон не уклоняется, подставляет скрещенные руки.

Предплечья давит, кости трещат от напряжения, сломанная рука прогибается в противоположную сторону, осколок кости пронзает плоть, кожу в месте столкновения стачивает на манер его собственной атаки, но он терпит, терпит, терпит, отводит корпус в сторону, чтобы повторить прошлый жест.

Полуслепая от боли и ранения Дун Цзе разгадывает его маневр: атака прекращена, прорва Ци улетает впустую, голова отклоняется в сторону, остатки его светлой Ци не достанут до ее уязвленных мест второй раз…

В руке практика истекает слюнявой тьмой чернота нового заклинания.

«Литания Боли: страдание»

Маленький, чудовищно плотный спрут подкроватной чернотой мелькает в руке, входит прямо в отсутствующий глаз шатенки, бежит по нервным каналам быстрее ее собственной Ци, без препятствий ГЭБ, без природного барьера внутренней энергии.

Даже так заклинание по пути теряет часть экзоплоти, истончается, ослабевает, безвредными мазутными пятнами остается на стенках сосудов, каналах, погибает по преодолении остаточной защиты организма.

Неважно. Саргон всегда закладывает запас прочности в свои творения.

Не меньше четверти рукотворной тьмы выживает, чтобы вгрызться, въесться в чужой мозг, добраться до центра боли, впиться ложноножками

— АААААА

В крике Дун Цзе ничего человеческого. Так вопит пожираемый заживо козленок, так плачет лошадь, когда ломает ноги

«О, как восхитительно больно…»

Девушка с кровоточащим, обезображенным лицом падает на колени, руки тянутся к голове, рвут волосы клочьями, крик не стихает ни на минуту

Остатки пыли, взвеси, прибитая импульсом золотых пластин дымовая завеса — все это мешает рассмотреть поле боя, мешает дышать, оставаться в сознании, большинство силуэтов упадочны и недвижимы…

Ян стоит у дальней стены, хватает руками остатки воздуха, с бледным видом опирается на невидимый, необнаружимый барьер, в ужасе пялится на чудовищное представление, кровавую потеху давно мертвых предков ушедшей династии.

Алтаджин все еще сидит в медитации, спина также прижата к препятствию Алтаря, дебелая, выветренная рука цепко держит в своем плену девичью ладошку гуйфэй, не дает сдвинуться с места, помешать, прекратить поединок, невзирая на его ход, на жертвы, на страдания, на любые действия участников.

На секунду юный практик обрадовался, что Дун Цзе скрыла самые пикантные подробности своим туманом.

Саргон не стал мучить ее дольше необходимого. Остатки светлой Ци собираются вокруг сложенных копьем указательного и среднего пальцев. Техника не активируется, не может собраться в осмысленную структуру, однако это сейчас не нужно. Лишь усиление Ци, намерение и точный удар.

Хлопок, легкий треск, пыльцы легко пробивают висок, ощущение чужой плоти и пробитого черепа проходит через руку отвратительной дрожью, что-то плещет на руку внизу, соскальзывает вниз с мокрых пальцев.

У него не хватает мужества посмотреть выше уровня глаз.

Истошные вопли, агония и скрежет ногтей по плитам, крик, насыщенный страданием — всё резко стихает, будто повернули рычаг. Будто каждый из них слышал всего лишь сгенерированный нейросетью звук и достаточно нажать на кнопку: «мьют», чтобы чужие страдания прекратились.

Саргон пробил ей висок, и этот ломкий, эфемерный стук показался страшнее всех услышанных им криков.

Блики в глазах появились отнюдь не из-за усталости.

Он дождался, пока неприятная, вязкая тяжесть не освободит его руку. Вздрогнул, машинально прижал ладонь ко рту — сухой спазм. Скаредный желудок не выдал ни капли своего сока. Медленно отнял руку от лица, передернул всем телом от темной, слегка светящейся крови на запястьях и двух особенных пальцах. Почувствовал, как что-то липкое и терпкое стягивает кожу вокруг левого уголка рта.

Новый спазм вышел таким же бесплодным. В этот раз Саргон успел среагировать, не трогать лицо.

Светлый, слышимый только в их подсудной тишине шорох словно щелкнул пальцами, пробудил людей от прострации.

К моменту конца их схватки, в сознании не осталось никого, кроме Ян и Алтаджина. Остальные люди зависли тут и там в нелепых позах с исцарапанной грудью, запоздалой агонией, искаженными страданиями чертами.

К счастью, их поединок успел закончиться вовремя.

Барьер пал. Без спецэффектов, без звона, шелеста или величественных слов из ниоткуда.

Просто в один момент мягкий, засушливый сквозняк заставил тела вдохнуть полной грудью.

Застывшая вечность пришла в движение, словно насыщенный кислородом ветер согнал с них пыль наваждения. Люди начали кашлять, тереть глаза, несмело приподниматься на локте и оглядываться по сторонам, нетерпеливые сходу вскакивали на ноги, чтобы потом шлепнуться на бок или колени.

Только у дальней стены прислонился грязной, угрюмой куклой их отрядный фармацевт. И его грудь совсем не стремилась вздыматься снова.