Обманутая жена дракона

9. Кто эти женщины?

Шерелин

По дороге меня несколько раз тошнило, поэтому после третьей остановки я всё же приняла лекарство, которое выписал Орвель Мериен. И стало значительно легче.

Правда, к обеду бледность всё ещё оставалась на лице. Я чувствовала это кожей: холодной, натянутой, будто вся я полупрозрачная оболочка, не способная удержать тепло. Липкие пальцы, чуть влажные виски. Быть может, сказалось, что спала я всего пару часов. Погрузиться в сон было всё равно что спуститься в ледяную воду — глубоко не пускало. Каждые двадцать минут я просыпалась, прерываясь с неровным вдохом. Где-то в груди сжималась тревога: что, если Ройнхард вернётся? Догонит?

Всё ещё не верилось, что он позволил мне уйти.

Что его сдержало? Жалость? Или у него есть план?

Я должна позаботиться о своём малыше. Сделать всё, что в моих силах, чтобы он жил. Всё остальное неважно.

Когда мы въехали на чужую территорию, я сразу почувствовала это по чуть слащавому от плодовых деревьев воздуху на языке, тяжести в лёгких, свежей, как мятный чай, прохладе где-то под кожей. Повеяло назойливой сыростью. Здесь пахло иначе, забыто спокойно.

Этого места я не помню — мама уехала отсюда, будучи беременной мной.

Интересно, что она тогда чувствовала?

Вряд ли это было что-то приятное: её ожидания разбились, несмотря на то, что её жизнь была полностью обеспечена моим отцом. И всё же она была молода и одинока.

Сжималось ли у неё внутри, как сейчас у меня? Ощущала ли она эту вязкую пронзительную тишину, когда прощалась с домом, не имея права туда вернуться?

Наконец из-за деревьев показалась и сама резиденция семейства Альвиса Дарнеля, чей статус я получила, но не получила признания.

Задерживаю в груди дыхание. Не представляю, как меня встретят. Как посмотрит на меня отец и что скажет. Он не видел меня ни разу. Захочет ли со мной говорить или даже не выйдет?

Чтобы отвлечься от мыслей, я принимаюсь поправлять одежду, волосы, хочу придать себе уверенный вид. Но волнение ощущалось в каждом моем движении.

Карета остановилась. Кармен приготовилась идти со мной. Она тоже выглядела взволнованной и бледной. Не спала, как и я.

Белоснежные мраморные стены дворца слепят, слишком чистые, слишком гладкие, как холодный пласт памяти, который не сдвинуть.

Я часто видела дом отца во снах: как ползала по этим залам в солнечных пятнах, как тянула руки к статуям, вазам и всему, что привлекало мое внимание.

Так могло бы быть, но я была в животе у мамы, не зная, что под этими сводами гремели голоса империи, что здесь когда-то решались судьбы.

Теперь здесь стерильная тишина. Лёгкий ветер качал шёлковые шторы, шелестел в кронах, скользил по белокаменным дорожкам.

Кармен немного ссутулилась от аляпистой давящей роскоши.

Я переступила порог: женщина, которой здесь никогда не будут рады. Мраморные колонны бросали на нас холодные тени, будто сами стены не одобряли моего возвращения.

Это я поняла уже по лицу дворецкого, что встретил меня в холле. То, как вытянулось его строгое, в морщинистых складках лицо: он не имел понятия, кто перед ним.

— Леди, чем обязан дом господина? — спросил так, будто я бездомница или бродяжка, зашедшая попросить милостыню. Ужасное чувство.

— Простите, — выдавила я, стараясь говорить как можно ровнее, — моё имя Шерелин Дер Крэйн.

Дворецкий на мгновение замер, его лицо оставалось невозмутимым, но в глазах мелькнула тень — узнавания, сомнения… может быть, даже страха. Он пытался скрыть удивление, но складки вокруг рта предательски углубились.

Как больно — осознавать, что неугодного ребёнка можно вычеркнуть из памяти, как ошибку. Как будто меня никогда и не было.

— Как вы это можете доказать?

— Что, простите? — выдохнула я, с трудом сдерживая дрожь в голосе.

— Ваше имя, предоставьте документы, леди. У господина Альвиса Дарнеля не назначено никаких встреч.

Волна стыда, несправедливости, обиды и унижения окатывает с головы до ног. Но как бы то ни было, пришлось лезть в сумочку. С трудом разжимая дрожащие пальцы, я открываю её, чувствуя, как щёки заливаются краской. Наконец заветный конверт оказывается у меня в руках.

— Пожалуйста, — протягиваю дворецкому документ. Бумага слегка дрожит в моих руках. Я чувствую, как он смотрит на меня, оценивая, словно назойливую муху над роскошным столом. И от этого взгляда становится ещё гаже.

Мужчина изучает мой документ, я стараюсь держаться с достоинством, но время идёт слишком медленно, подрывая во мне уверенность. Он перелистывает бумаги, только слышно шуршание, а у меня такое ощущение, что копаются в моём белье.

Спокойно, Шерелин, потерпи.

— Гарц, что происходит? — прозвучал женский голос. Мелодичный, уверенный, чуть ленивый. Голос человека, привыкшего, что весь мир крутится вокруг него.

Я сглотнула, пытаясь унять барабанящее в груди сердце, и подняла глаза.

С лестницы, касаясь перил тонкими пальцами, спускалась женщина в вельветовом тёмно-синем платье. На ней не было ни одной лишней детали — всё сдержанно, благородно, как у портретов в галерее. Светловолосая, стройная, с холодными синими глазами, которые скользнули по мне как по мраморной плитке пола.

— Кто эти женщины? — спросила она, чуть приподняв бровь.

Словно видела не гостью, не дочь герцога, а лишённую всех прав бродяжку.

— Госпожа, к нам пожаловала леди Шерелин Дер Крэйн, — с лёгким поклоном представляет дворецкий женщине, после того как тщательно изучает мои документы.

Сложно было описать, что именно отразилось на её лице: неверие, смятение, раздражение, уязвлённая гордость и холодная ярость, — всё это поочерёдно и одновременно скользнуло по напудренному лицу.

Передо мной стояла Лиднер Дарнель — нынешняя супруга моего отца, его законная жена уже более двадцати лет. У них была полноценная семья: дочь-подросток, два взрослых сына, благополучие, уважение в обществе. Всё то, чего не было у моей матери и меня. Всё то, чего я никогда не просила, но с чем теперь мне предстояло столкнуться.

Я едва ли представляла, что когда-нибудь окажусь на пороге этого дома. За три года жизни в Глинфорсте, где началась моя семейная жизнь после окончания пансиона за границей, я ни разу даже не взглянула в сторону этой резиденции. Мы с матерью жили вне высшего света, я росла вдали от интриг, ужинов с серебряной посудой и взглядов, которые режут хуже лезвий.

— Ты не ошибся, Гарц? — голос Лиднер звучит негромко, но в нём сквозит ледяной металл.

Она отвела от меня долгий пристальный оценивающий взгляд. Будто смотрела не на человека, а на изъян в дорогой картине. Потом неспешно подошла к дворецкому и забрала у него мои документы.

— Это подделка? — произносит она, пролистывая страницы с холодным вниманием. — Наш дом становится каким-то проходным двором. Что ни день — всё новые наследницы, побочные дочери, забытые кузины… Право, утомительно.

Она не говорила это мне — и в то же время именно мне. Каждое слово было ударом. Не грубым, а выверенным, как укол шпаги. Негласно, тонко, но безошибочно она объявила меня самозванкой.

Возможно, действительно не впервые в своей жизни сталкивается с ненастоящими претендентками. Не могу сказать за отца, были ли у него ещё внебрачные дети, всё возможно.

И всё же она знала, кто я. Я похожа на своего отца больше, чем на мать. Мой брак с Ройнхардом прогремел достаточно ярко. Поэтому в её взгляде мелькнула тень узнавания. В любом случае, она скрывала одно — отчётливое понимание, что моё появление не случайность. Я — серьёзная угроза.

— Но не беспокойтесь, Лиднер, — говорю я ровно, — я не претендую на главное место. Мне нужно лишь немного помощи от герцога.

Я стояла прямо, не отводя взгляда, ожидая, когда закончится этот фарс, похожий на светский допрос под улыбкой.

— И что же за помощь, мадам Дер Крейн? — голос Лиднер скользит как лезвие. — Да и с какой стати? Что-то внезапно проснулось? Ностальгия? Или, быть может, потребность? Только прошу — без рассказов о внезапной вспышке любви к отцу. Это уже звучит… даже неловко.

Она недовольно поморщилась, передавая конверт дворецкому, а тот — мне. Жест был почти оскорбительно небрежным.

— Вы правы, — я крепко сжимаю пальцы на конверте, — чувств нет и быть не может. Для этого нужно хотя бы изредка интересоваться жизнью ребёнка.

Лиднер чуть склонила голову с лёгким удивлением.

— Ещё и неблагодарная.

Я краснею и отвожу взгляд. Отец дал имя, это так. Если бы не оно, не было бы брака с генералом империи, не было бы и ребёнка…

— К герцогу я пришла по личному вопросу, — добавила я, возвращая взгляд.

— Увы, — её голос становится мягким, почти извиняющимся, но в каждом слове чувствуется холод. — Герцог занят. Он с нашей любимой дочерью. Настоящей. И, боюсь, не сможет прерваться ради… не вполне запланированных визитов.

Она сделала шаг в сторону, словно освобождая проход.

— В следующий раз, если, конечно, он будет, советую заранее предупредить. Чтобы мы могли… подобрать время и настроение. Гарц, проводи гостью до выхода, будь любезен.

— Прошу вас, — каменной стеной подступает слуга, настаивая, чтобы я покинула дворец по-хорошему.

Мне и самой было неприятно в этом доме, ещё неприятнее — когда меня буквально выставляли за порог, как бедную родственницу, как досадную ошибку, которую поскорее нужно забыть.

В горле встал ком. И даже затошнило. Хотелось вскинуть подбородок, выпрямить спину и гордо уйти, хлопнув дверью.

— Я имею право говорить, я — дочь герцога, — решительно настаиваю я. — Не уйду, пока не увижу его сиятельство.

— Какая бестактность и наглость, — фыркает Лиднер.

— Я подожду, — отвечаю, смотря прямо в глаза.

Нервно сжимаю в пальцах конверт. Она не может меня прогнать, не имеет права, во мне всё же императорская кровь.

— Хм, — дёргает подбородком жена отца. — Боюсь, ждать придётся долго.

— Не страшно.

Лиднер разворачивается и удаляется, стуча каблуками по мраморному полу. Не взглянув больше ни на неё, ни на вычурную лепнину потолка, ни на портрет моего отца в холле, молча прохожу к окну, чувствуя спиной тяжесть презрения.

Только когда дверь с глухим стуком закрывается за моей спиной, выдыхаю, позволив себе всю гамму чувств, что бурлит вулканом внутри. Их свидетелем становится единственный человек — это молчаливая Кармен.

Достаю платок и промокаю уголки глаз. Беременность сказывается. Я становлюсь слишком уязвимой и ранимой, и чем дальше, тем больше.

Минуты тянулись слишком долго. Примет ли он меня? Станет слушать? Или скажет что я никчемная жена.

Неизвестность грызла изнутри, но отступать было некуда. Возвращаться значило признать поражение, а я этого не могла допустить. Единственный выход сейчас — снять комнату в городе на пару дней.

Сбережений пока хватит, но что потом?

Отчаяние подкралось незаметно, готовое поглотить целиком. Сомнение, словно чернильная клякса, расползалось по душе, отравляя каждый уголок. В этот момент вся моя затея с побегом казалась до смешного глупой, наивной и обречённой на провал.

Я едва не сломалась. Стоило Лиднер чуть сильнее надавить, и я бы сдалась, рухнула под гнётом её осуждения.

«Малыш, кажется, я не настолько сильна…»

Замираю, как испуганный зверь, загнанный в угол. Нет, нельзя поддаваться этим мыслям, нельзя позволить слабости взять верх. Я справлюсь! Я выдержу! Я сделаю всё возможное, чтобы доказать себе и ему, что я не вещь.

«Прости за эту минуту слабости».

Резким движением убираю платок, которым вытирала слезы, и выпрямляю спину. Смотрю на простирающийся передо мной зелёный ландшафт, вдыхаю свежий воздух полной грудью.

За спиной слышатся торопливые шаги. Разворачиваюсь, тот самый дворецкий спешно приблизился, лицо каменное и бледное, сравнявшееся с седым париком.

— Леди Дер Крэйн, прошу пройти за мной, его сиятельство ждёт вас.

Сердце радостно подпрыгивает в груди и горячо колотится. Я изумлённо переглянулась с Кармен, говоря ей взглядом, чтобы она дожидалась меня здесь.

Мужчина развернулся на каблуках и чеканя шаг направился через зал, мне же оставалась приподнять подол своего дорожного платья и поспешить за ним.

Не знаю, что у них там произошло, но слуга выглядел раздражённым и немного взволнованным.

Мы шли по коридорам, сверкавшим позолотой, устланным коврами дорогого бордового цвета — я лишь краем глаза отмечала детали, всё внимание сосредоточив на предстоящей встрече. С человеком, который не участвовал в моей жизни, но стал её причиной.

Волнение накатывало волнами — то отступая, то с новой силой сжимая грудь. Внутренняя борьба продолжалась до тех пор, пока из-за поворота вдруг не вылетела взъерошенная, раскрасневшаяся светловолосая девушка.

Столкновение оказалось неожиданным. Мы ударились плечо о плечо — она резко отшатнулась, гневно глядя на меня снизу вверх. Лицо юное, но глаза полны злости — такой, что не объяснишь просто плохим днём.

— Это ты… — процедила она. — Конечно! Приём тебе устрою, обещаю.

Я молчу рассматривая её.

— Думаешь, ты теперь вдруг станешь нужна? — продолжила она, поднимая подбородок. — А где ты была все эти годы? Где ты была, когда он болел?

Это было столь неожиданным нападением, что я окончательно теряюсь. С одной стороны эта юная особа чужая мне, но официально является моей сестрой. Ещё одной…

— Джулия! — раздается строгий мужской тон из раскрытой двери кабинета. — Остынь, иди в свою комнату, позже мы с тобой поговорим.

От его тона даже мне стало не по себе, грудной и давящий, сразу хотелось сжаться и отступить. Краска гуще облила её щёки, девушка сердито поджала губы, испепелив меня взглядом, но против воли своего отца не пошла.

Резко разворачивается, как будто подхваченная ветром, и почти бегом скрывается за поворотом. Я слышала, как её каблуки стучат по мрамору яростным ритмом.

— Входите, — раздался тот же голос. Уже спокойнее, но не менее властно.

Я делаю вдох, приглушая пульс в висках, и делаю шаг в кабинет. Воздух в комнате казался плотным, чуть сухим — пахло древесиной, и чем-то горьким, временем.

Он стоял у окна, спиной ко мне, руки сцеплены за спиной. Высокий, статный, в чём-то даже величественный — несмотря на возраст. Волосы серебрились на висках, но спина оставалась прямой, как у военного.

Я сразу узнала его по портретам. В груди сдавило. Это было странно — узнать человека, которого никогда не знала.

— Прости её, — сказал он, не оборачиваясь. — Джулия эмоциональна и юнна. И не готова делить с кем-то даже воздух, когда речь касается моего внимания.

Он медленно повернулся.

— Ты взрослая, — произносит.

В глазах оценка. Я чувствовала себя будто на весах. Под наблюдением. Как будто он искал: что от моей матери, а что от него.

— Да, уже давно не ребенок, — роняю первое, что пришло в голову, голос показался уязвимым — слишком натянутым. Гортань пересохла, будто я проглотила горсть пепла сожалений.

Несмотря на всю подготовку, я не знала, что сказать. Чего ожидать от этого взгляда, что буравит меня своими серыми глазами? О чем он думает, держа лицо непроницаемым? Что держит за сжатыми в твёрдую линию губами?

Молчание давит, как тяжелая подошва туфель.

Он медленно, шаг за шагом, подходит к столу, а я в панике пытаюсь подобрать слова, как будто они разбежались от меня.

Наливает в стакан воды, не смотрит на меня, дает возможность, немного прийти в себя, осмотреться.

— Тебе что-то нужно? — наконец спрашивает он, и от этого вопроса становится до жути неловко.

Да, мне нужно, но не вот так. Хотя как иначе? Откуда-то всплыла вина, хотя за что?

— Мне нужно… — поднимаю подбородок, — развестись со своим мужем.

— Присядь, — говорит и отрывает от меня взгляд, проходит к креслу и садится, сжимая стакан в руке.

— И он знает о твоём желании?

— Я сказала ему, — отвечаю, расположившись в кожаном жёстком кресле.

— Он дал согласие на это?

На миг опускаю взгляд.

— Нет.

— То есть ты ушла от него?

— Да.

— Шерелин, ты взрослая женщина, твои решения недальновидны. Допустим, ты разведёшься с ним, что дальше? Куда ты пойдёшь? Ты понимаешь, что тем самым лишилась всего?

— Да, понимаю, статуса, денег, возможно, уважения в глазах людей, которые меня осуждают, что бы я ни делала. Я никогда не буду хорошей ни для кого, но какая разница⁈ Деньги… Мне много не нужно, что тогда остается? Безопасность? Я смогу найти для себя место надежное. Что ещё? Кажется, всё, — сердце от волнения лихорадочно бьётся, пальцы пронимает дрожь от накатывающей злости, от разочарования и боли, которая так долго жила внутри. — Хватит, с меня достаточно. Я сама смогу о себе позаботиться. Мне только нужно немного помощи, могу я на это рассчитывать?

Отец пристально смотрит на меня, снова взвешивая и сравнивая.

— Ты достаточно зрело рассуждаешь, не перекладываешь вину, не цепляешься за комфорт, но вижу, ты на грани. Что у вас случилось?

Я замираю. Вопрос вполне ожидаем, но вот делиться подробностями… Поднимаю голову, рассматриваю человека, который не участвовал в моей жизни, но сейчас вижу, что он человек дела, ищет подход, вникает в вопрос, не прогоняет. Он готов слушать, а значит, у меня есть шанс получить поддержку. И я могу открыться. И если не сделаю этого, то закрою себе путь.

Моргаю, склонив голову, избегаю его взгляда. Жжёт щёки, а горло давит от слов, что застряли на полпути, как кость, которую не проглотить и не выплюнуть.

Стыдно. Горько. Унизительно произносить вслух, что муж выбрал другую. Её. Как будто меня можно было просто заменить.

А если отец решит, что я сама виновата? Что я не справилась, что я слабая и никчёмная? Все ведь всегда ищут, где я ошиблась, порицают за неправильный шаг. Это делала мать, потом Ройнхард, ещё и отец.

Он второй после императора, и если кто и способен противостоять Ройнхарду — то только он.

Я цепляюсь за эту мысль. Пусть бы он поверил. Пусть бы понял. Потому что если и он отвернётся — мне будет ещё тяжелее.

Набираю в грудь больше воздуха.

— Ройнхард… спит с моей сестрой, — выдавливаю из себя. — Он мне изменяет.

Несколько секунд отец молчит, продолжая наблюдать за мной. А я не знаю, куда себя деть, будто выставленная на всеобщее обозрение голой.

— Почему ты ему не родишь наследников, ты ведь уже три года с ним?

— У меня была попытка… — сглатываю, во рту совсем сухо. — Я потеряла ребёнка два года назад, и… с тех пор… не получается… — вру, не признаюсь в том, что беременна, даже отцу, иначе он вернёт меня обратно мужу.

Альвис Дарнель отставляет стакан, смотрит в сторону, обдумывая это.

— Нас ничто больше не сближает. Ройнхард не хочет терять очки с разводом, ему это невыгодно. А я не хочу больше жить с предателем.

— Для твоего мужа наследник очень важен, когда ты выходила за него, ты обязана была это знать и просчитать риски. Пожалуй, вопрос рождения наследников важнее вопроса собственной жизни. Это вопрос силы права. Если он не согласен с тем, чтобы отослать тебя, то, видимо, есть весомые причины, и они глубже, чем ты обозначила. Может, стоит посмотреть в это?

— Хм, почему?

— Что «почему»? — хмурится.

— Почему я должна в это смотреть? Почему никто не хочет смотреть в мои причины⁈ — на последнем слоге поднимаю тон, а внутренности пробирает лихорадкой, пятна гнева перед глазами.

«Тише, Шерелин, нельзя проболтаться.» Но, видимо, поздно, он что-то почувствовал.

— Что за причины? — склоняет набок голову, вглядываясь в меня.

— В том, что я живой человек и женщина, мне… больно, понимаешь? — шепчу, душа слёзы в горле.

— Тобой управляют эмоции, — звучит словно укор, словно женщина это что-то неважное, незначимое, и её можно упрекать за собственную уязвленность.

На грудь начинает давить, и воздуха становится мало, голова кружится.

— Шерелин, ты должна знать, что драконья ипостась мужчины отличается от женской. В случае, если потомства нет долгое время, дракон будет нацелен на других самок из близкого по истинности круга. Разве ты не знаешь?

— Но я… — сжимаю губы вовремя.

«Беременна». Хочется сказать, но вовремя останавливаюсь.

Отец расположен ко мне, по крайней мере, желает разобраться в ситуации, но стоит ли ему открываться? Возможно, это, наоборот, поможет. Или нет.

Нет! Нельзя делать ошибок.

— Что «я»? Ты чего-то недоговариваешь? — настораживается Альвис.

— Ничего, просто сильно устала. Я почти не спала последние несколько недель.

Получив ответ, он откидывается на спинку кресла.

— Твоя сестра для него функция. А ты имеешь для него значение, раз он не хочет тебя отпускать, ты не на последнем месте. Пока что.

— Вот как? Я должна радоваться, оказывается? Когда он кувыркается с Беттис и дарит подарки, я обязана ждать, когда он закончит, так⁈

— Ты обижена — это понятно, мне жаль, что так получилось.

— Вы… поможете мне? — вскидываю подбородок.

Альвис снова впадает в задумчивость.

— Ройнхард Дер Крэйн… — задумчиво произносит и проводит пятернёй по гладкому столу, поднимает на меня взгляд.

— Да, — наконец произносит он и пододвигается ближе к столу, сцепляя пальцы с перстнями в замок. — Я помогу тебе с ним развестись. Договорюсь как можно быстрее.

Я застываю, сжимая пальцами сумочку, внимая каждому сказанному слову, не веря, что всё так просто. И стоило бы насторожиться, но сердце барабанит так, что почти не слышу за ним ничего. Мне так волнительно, что даже тошнит.

— Но есть одно условие.

Улыбка стекает с моих губ.

— Какое?

Отец смотрит, снова выжимает время на обдумывание, черты заострились, а во взгляде скользнул какой-то лёд выверенного расчёта — взгляд, в котором просчитываются все риски, будто я план, а не дочь. Но он сменяется железной решительностью.

— Во-первых, ты остаёшься в Глинфорсте до того момента, пока не дам разрешение покинуть столицу, в случае, если ты куда-то собралась или захочешь уехать.

Осмысливая его слова, киваю. Если я буду свободна от Ройнхарда, то… Мне нравится в родной столице, я привыкла.

— Во-вторых, ты выйдешь замуж за герцога Валтерна.

Я моргаю, ошарашенно, удивлённо и быстро.

— Что?

— Он мой союзник. Он равен Ройнхарду по положению, и у него есть наследник, но, думаю, он не откажется, если ты родишь ещё, если получится. Ты станешь герцогиней. Ты согласна?