Обманутая жена дракона

6. В вашем положении нужно беречь себя

Шерелин

Погода портилась, напуская на вечереющее небо насыщенно-синие облака. Листва деревьев шелестела колыбельную. Карета мерно покачивалась на ровной дороге. И мои веки тяжелели с каждой минутой.

Раньше я любила путешествия, особенным событием были поездки на светские вечера и долгие луговые прогулки, чтение в беседках или у пруда, долгие размышления, мечтания. Казалось, весь мир для меня, и в нём не было места боли и разочарованию.

Закрываю глаза и вдыхаю наполненный кислородом воздух в грудь. Как наивна я была.

Подкатывающая тоска и обида выжигают в сердце дыру. Задыхаюсь. Я не справилась. Не получилось. А ведь жизнь обещала победы. Но почему-то судьба решила, что я не достойна счастья, сколько ни старайся.

Тяжело. И несправедливо. Жестоко.

— Шерелин, вы можете остаться в моём доме сколько нужно, — мягко прерывает мои душевные муки Орвель Мериен.

Быстро моргаю, сбрасывая непрошеные слезы. Прихожу в себя.

— Спасибо, вы и так сделали для меня многое. Оставаться надолго рискованно, боюсь, что мой муж не даст мне так просто уйти, — вымучиваю из себя улыбку.

Хотя искренне не понимаю, зачем я нужна ему. У него теперь есть новая игрушка, более перспективная, чем я.

На смену тоске подходит тупая злость. Нет, Шерелин, так нельзя. Нужно твёрдо решить для себя не скатываться в жалкое ничтожество, неугодное и не нужное никому. Я должна сосредоточиться на своей безопасности. Расторгнуть брак. Для начала — попасть в резиденцию своего отца, попросить поддержки, в конце концов, я его законная дочь. Если не получится, тогда обратиться за помощью к императору. А если меня даже слушать не станут? Попросят вернуться? Сделают меня виноватой? Что тогда?

Кусаю губы.

Кто-то должен меня услышать и понять.

— И всё же вам нужно хорошо отдохнуть. В вашем положении нужно беречь себя, — назидательно, но мягко сообщает лекарь.

Смотрю на Кармен, которую я взяла с собой. Не могла этого не сделать, леди без прислуги — дурной тон. Женщина сделала вид, что не услышала слов лекаря.

— Хорошо, буду смотреть по обстоятельствам, — соглашаюсь я.

Всё же он прав. Я покинула свой дом, место, которое за три года стало мне родным. Впереди неизвестность и трудности. Мне необходимо ещё отстоять свои интересы. Ещё неизвестно, как будет вести себя Ройнхард. А он явно дал понять, что не отпускает меня.

Задерживаю дыхание.

Нужно набраться сил перед очередным боем. Ещё никогда я не была уязвима как сейчас. Справлюсь ли я? Смогу ли противостоять своему мужу-изменщику и не сломаться под его давлением?

Наконец карета въехала на территорию усадьбы господина Мериена, и как раз лениво заморосил мелкий дождь.

Собрав все вещи, мы спешно направились к парадной. Успела отметить, что усадьба лекаря, окружённая зеленью, напоминала укромное гнездо, выстроенное природой для тишины и исцеления, где сама земля, казалось, дышала настоем трав и старых секретов.

Сразу сделалось так тепло. Пожалуй, я бы осталась здесь жить, не то что переночевать!

Окончательно в этом убедилась, когда мы вошли в дом.

Внутри пахло сушёными апельсинами, корицей и чуть терпкой грушей. Тепло от камина окутывало, проникало в кости, в самые трещинки души, туда, где затаилась усталость. Свет был мягким, словно вечернее солнце переливалось в янтарных стёклах подвесных ламп и рассыпалось бликами по деревянным полированным поверхностям. Всё здесь дышало достатком — но без показной роскоши. Словно хозяин знал цену каждой вещи и выбирал не для показухи, а для уюта.

Плетёные кресла с высокими спинками, мягкие подушки с вышивкой ручной работы, грубые деревянные балки, тёплые ковры с замысловатым орнаментом. Дом словно был соткан заботливыми руками женщины. В нём хотелось остаться, ещё никогда у меня не было такого чувства. Даже в собственной колыбели.

Тишина здесь не давила, а ласкала. И хотелось дышать.

На круглом столике у окна в чайнике остывал настой, и рядом лежала раскрытая книга, словно хозяин просто вышел на минуту и вот-вот вернётся.

— Эвелен, родная, ты где? Встречай гостью, — зовёт строго и как-то заботливо Мериен кого-то из глубины дома.

Я почувствовала робость, стыд и желание покинуть дом. Не потому, что мне что-то здесь не нравилось, напротив! Я чувствовала себя в безопасности, как в лоне тёплого озера. Просто мне было стыдно за себя перед незнакомой женщиной.

Стыдно за то, что я не смогла устроить свою личную жизнь, запрещая себе быть женщиной.

Но ведь причина не во мне, как утверждает Ройнхард. Не во мне! Это он не понял меня, не оценил! Он!

Но стоило Эвелен появиться в комнате, как всё это уродливое ощущение неполноценности схлынуло, когда я услышала мелодичный голос:

— Иду-иду, милый! — выходит в холл невысокого роста женщина с подносом в руках.

Эвелен была не просто приятна — она вся излучала тепло. В этих её добрых янтарных глазах, в мягкой улыбке, в том, как двигалась, легко, по-домашнему. Простое кремовое платье, передник цвета шоколада, толстые косы уложены без вычурности, но так, что глаз не оторвать. И запах… Господи, от пирога на подносе тянуло такой сладостью — корица с грушей, как в детстве на праздники.

— Ой, да вы как раз вовремя! — радостно говорит она. — Заходите, милая, не стесняйтесь. Дом — не музей, у нас здесь всё по-простому. Устали ведь? Сейчас я вас накормлю, потом отдохнёте, а уж потом всё остальное.

Она не дала времени на неловкость. Как будто я не гостья, а родная племянница. Меня сразу посадили в одно из плетёных кресел с мягкими расшитыми подушками, поставили блюдце с горячим золотистым чаем, загрузили на расписную тарелку сочного пирога и окружили заботой — тёплой, ненавязчивой, почти невидимой, но такой, от которой сразу внутри что-то размягчается.

— Ешьте, не стесняйтесь, — Эвелен садится рядом со своим пирогом. — У нас тут всё своё: груши с дерева, корицу сам Мериен готовил, уж больно любит возиться на кухне. А пироги — это моё всё. Обожаю их печь.

Я кивнула, и хотя ничего не лезло в горло, пирог я откусила из вежливости. Некрасиво ведь отказываться.

И прикрыла глаза от удовольствия.

Он был горячий, сладко-пряный, с тающей мякотью во рту. Господи, какая вкуснотища! Я не заметила, как за первым кусочком последовал второй, и, кажется, никто не отставал от меня.

— Бесподобно, дорогая, — хвалит Мериен, смакуя каждый кусочек, приобняв жену.

А у меня горло защемило. Нет, я не готовила никогда Ройнхарду сама — в доме были повара, но я всегда следила за меню, выясняла, что нравится мужу, добавляла новые блюда, экспериментировала. Ройнхарду нравилось, но он воспринимал мои старания как должное. Будто ничего особенного в этом не было. Я задумалась, а ценил ли он когда-то меня вообще?

Не заметила, как разговор за столом стих. Но никто не задавал мне лишних вопросов, а я не хотела делиться тем, что творилось внутри.

— Спасибо, Эвелен. Очень вкусный пирог, давно не ела чего-то подобного, — говорю я, ставя чашку с недопитым чаем на кружевную салфетку, наверняка смастерённую этой доброй мудрой женщиной.

— Шерелин, так вы решили? Останетесь? — спрашивает лекарь осторожно и без нажима.

Эвелен смотрит на меня. Конечно, муж ей обо всём рассказал, ведь в записке я передала всю суть своего положения, пусть и без излишних подробностей.

— Мы будем рады принять вас столько, сколько нужно. Понимаю, как это тяжело, возможно, невыносимо, — заговаривает Эвелен, — но, поверьте, время всё лечит. Я ведь, знаете, тоже пережила развод, а потом встретила своего горячо любимого мужа. А тогда мне казалось, что это крах. Уверена, вы также встретите достойного мужчину.

Я замираю, сердце болезненно сжимается. Всё внутри меня протестует, отвергает. Я не хочу встречать кого-то! Не нужно мне это. Это последнее, о чём бы я хотела думать. Не хочу и не буду! Не эти слова я хочу слышать. Мне не нужен никто!

Я горю от собственного осознания — не готова я отпустить Ройнхарда. Эта мысль бьёт ещё больнее, желание сохранить отношения с изменником во мне вызывает ярость.

— Спасибо за поддержку, — улыбаюсь, сдерживая горячий вулкан внутри, а в самой всё переворачивается. — И за приём тёплый спасибо, — моргаю я, сбрасывая наваждение. — Я уеду завтра утром, мне нельзя задерживаться. Не хочу подставлять вас. Мой муж… — господи, почему я до сих пор называю его своим мужем? — Он влиятельный человек и… не потерпит, если его попытаются остановить, сам факт того, что я нарушила его запрет, разозлит его, не хочу подводить вас, — наконец выдаю я.

Чем быстрее окажусь подальше от него, тем лучше.

— Извините, а сейчас мне хотелось бы отдохнуть, — поднимаюсь из-за стола.

— Конечно, — поднимается следом Эвелен, — я провожу. Комната уже приготовлена, свежая, чистая, окна выходят в сад, там тишина, только листья шепчутся, и слышно вечернее пение птиц. Вашу служанку я размещу в комнате прислуги.

Киваю.

Уже через минуту мы поднимаемся по лестнице на второй этаж.

Эвелен идёт медленно, хочет сказать многое, но мудро молчит. Я иду за ней, уставшая до ломоты в плечах, и всё же ощущаю рядом со мной человека, который, как фонарик в тумане, выводит меня из тени собственных терзаний.

— Если что, вы никого не подставляете, — говорит она вдруг. — Уйти — это не слабость. Поверьте. Это огромная сила, вы умница. Остаться и сломаться — вот что страшно.

Я молчу. Проглатываю комок.

— Иногда лучшее, что мы можем сделать, это просто выйти за порог и посмотреть на мир, — продолжает она, останавливаясь у двери. — А что будет потом… потом будет видно.

Я киваю, не в силах что-то ответить. Она открывает дверь и, не спрашивая ничего, просто говорит:

— Если не уснёте — там в комоде сборник с философскими выжимками. И лаванда под подушкой. Мне помогает.

Я улыбнулась.

— Доброй ночи, — тихо закрывает за собой дверь.

А я остаюсь в тишине.

Разворачиваюсь, осматривая уютную теплую комнату.

На полу тёмный потёртый ковёр с нежным орнаментом. У стены простая, но добротная кровать, застеленная пышным одеялом цвета сливок и с вышитыми вручную подушками. Рядом — резной шкаф, невысокий комод с плетёной корзиной и кувшином воды. Подсвечник на комоде. У окна — кресло с пледом, сложенным в аккуратный прямоугольник.

Всё здесь дышало заботой. И всё было чужим — настолько чужим, что захотелось заплакать.

К окну иду, раскрываю рамы. Солнце село уже, но за плотными тучами не видно этого, зато слышно пение птиц в тишине и тихий, как шум волн, дождь по листьям. Влажный, напоенный травами воздух дохнул на меня, разливаясь по комнате свежестью и прохладой.

Вдыхаю полной грудью, смотрю в сторону сада. Ройнхард наверняка уже узнал о моём побеге. Лишь бы не нашёл меня, прежде чем доберусь до отца.

Закрываю раму и прохожу к шкафу. Красивый такой, хотела бы такой же в свою комнату. Вот только своего дома у меня теперь нет.

Глажу пальцами резное, покрытое лаком дерево, раскрываю стеклянную дверцу и нахожу тот самый томик, который Эвелен предлагала. Беру его и возвращаюсь в кресло.

Спать сейчас не хотелось, хотя устала очень. Хорошо, что за весь день не тошнило. Ладно, надо как-нибудь занять себя, чтобы о плохом не думать.

Но сборник я так и не открываю, смотрю сквозь комнату.

И вижу свою жизнь в резиденции Дер Крэйна.

Вспоминаю, как мы с Ройнхардом познакомились. Это была любовь с первого взгляда. Сильный, статный, безумно красивый. Тогда я почувствовала, что словно за горой. Серьёзный, сдержанный, настоящий аристократ. А я… Я просто очаровалась им. Думала, вот он — мой дракон.

Ройнхард таким и оставался, если я думала, что смогу смягчить его сердце, то напрасно — он был непреклонным, местами требовательным, властным, часто отстранённым. За каждым моим шагом следили, каждый мой поступок держался в рамках. Но я закрывала глаза на это, потому что… любила.

Но были и хорошие моменты, конечно. Помню, как мы гуляли в саду, держась за руки. Он рассказывал о своей службе. В такие моменты я слушала его, затаив дыхание, ведь он не часто открывался.

Как-то раз зимой, когда выпало много снега, мы дурачились. Бегали друг за другом, смеялись как дети. А потом сидели у камина, пили горячий шоколад и смотрели на огонь. Мне запомнилось это хорошо.

Но все эти светлые моменты были лишь редкими вспышками среди серых будней. А после моей первой беременности всё чаще мы ссорились, всё больше он отдалялся.

И причина была в том, что он считал меня лгуньей.

И вот теперь я здесь, в этой комнате, вдали от резиденции Дер Крэйна. Я сбежала от неверного мужа, чтобы спастись и не потерять второго ребёнка от бессердечного изменщика.

И как теперь понять, делаю ли я правильно. Не загоняю ли себя в ловушку. Так страшно, не хочу потерять своего малыша, который дал мне второй шанс. Спасу от отца-предателя.

Раскрываю книгу, и первое, что мне попадается, это выведенные красивым контуром строки:

«Иногда, чтобы остаться собой, приходится отпустить всё — и дом, и любовь, и даже то, во что верил. Потому что по-настоящему свободным становишься только тогда, когда перестаёшь жить в чужой лжи».

Я задерживаю дыхание, и меня словно молнией пронзает. А любил ли меня Ройнхард? Кем я была для него? Если бы родила детей, он бы считал меня любимой женщиной? Или просто вещью, средством достижения своих целей, исходным материалом?

Именно так и было, всегда. А я… Я поддерживала эту роль, обманываясь, что любима. Не любима, никогда, ни разу.

Горечь комом подкатила к горлу. Как? Как же так? Вот где моя ошибка. Я не дала понять Ройнхарду, что я ценность, что я личность и важна, что я не просто красивая статуя в его доме. Так ведь он меня воспринимал? Да? А я разрешала. А теперь он думает, что я потерплю его любовницу. Буду молчать, смирюсь, проглочу обиду, наблюдая, как он развлекается с Беттис в нашем доме.

Гнев обжёг горло, запылал углями перед глазами. В груди запекло от боли. Стискиваю книгу в пальцах, сдерживая себя от порыва разорвать её, сжечь.

Но донёсшийся до слуха быстрый топот за дверью заставил меня мгновенно очнуться, а короткий стук — подскочить на ноги. Поднимаю упавший на пол сборник и иду к двери.

В комнату вбегает Кармен.

— Госпожа, госпожа, ваш муж, господин Крэйн, он здесь, нашёл вас, с господином Мериеном спорят, — приглушённо испуганно тараторит Кармен.

Я и в самом деле слышу с улицы какие-то звуки.

— О чём спорят? — возвращаюсь к служанке.

— Не знаю, госпожа, не расслышала толком, на улице они, — мотает головой, продолжив бубнить Кармен, — но господин Крэйн выглядит очень злым, очень. Вам нужно спрятаться, идёмте, Эвелен велела спуститься вниз через тайный ход.

Меня покрывает всю липким потом, сердце колотится так, что, кажется, проломит грудную клетку. Стискиваю жёсткий переплёт книги в дрожащих пальцах.

Так, спокойнее, Шерелин, без паники.

— Живо, идём, — подталкиваю Кармен к двери.

— Ох, ваши вещи, госпожа! — бросается она к саквояжу.