Обманутая жена дракона

Эпилог

Десять месяца спустя…

Шерелин

Сад был ухожен — садовник имелся, вот и сейчас вышел подстричь уже голые кусты. Но в этой безупречности будто чего-то нехватало. Тепла.

Сейчас же сад напоминал красивую, но безжизненную картину — блеклый и пустынный уголок, лишённый любви.

Солнечный свет, осенний, робко пробивался сквозь туман, и сад, казалось, вздохнул вместе со мной, пытаясь вобрать это мимолётное тепло.

«Нужно обязательно посадить у той изгороди белые розы”, — решаю я, — “а сюда, к этой массивной каменной скамье, гвоздики и поздноцветущие астры, чтобы он цвёл и радовал сердце до самых заморозков».

— Ну ничего, мы это исправим, правда, сын? — тихо шепчу я, склоняясь к коляске. Малыш что-то агукал на своём, закутанный в тёплое одеяльце.

Беру его на руки, прижимая к груди и пряча розовые щёчки от колючего ветерка.

В воздухе витал хрустальный холод — уже глубокая осень, и вот-вот на Блион выпадет снег.

Блион… Наш новый дом, который за эти месяцы я научилась не просто принимать, а любить. Мы завязали с ним, почти что родственные отношения. Бродя по его бесконечным, засыпающим коридорам и залам, я внезапно ощутила, как это место отчаянно, нуждается в заботе. И моё сердце просто растаяло — я пообещала, что каждая комната здесь оживёт, наполнится светом и смехом.

С комнатами я ещё не до конца разобралась — их более десятка, но я в процессе. А теперь вот ещё и сад.

А ещё рядом мой отец.

Он ничего не знал об этом заговоре против рода Дер Крейна. Волтерн долго время его подготавливал, чтобы он надавил на меня в нужное время.

И всё-таки между нами осталось некоторое отчуждение, родитель не знающий долго своего ребенка, родитель по факту, не хочу чтобы такая судьба была у моего сына.

— Твой папа скоро вернётся, обязательно, — шепчу малышу.

Делаю глубокий вдох, и по телу пробегают мурашки, когда слух улавливает чёткие, тяжёлые шаги за спиной — это не лёгкая, стремительная походка Кэйдис. За это время я изучила племянницу своего мужа — приятную и самодостаточную девушку. Ответственную и внимательную, которая всегда рядом.

Тогда кто же? Я уже хотела было повернуться, как в следующий миг мои плечи накрывает знакомое мягкое пальто на меху в котором я утопаю.

И меня окутывает знакомый до боли терпкий, сильный и горячий аромат.

— Здесь холодно, Шерелин…, — слышу его низкий голос, и мурашек на теле становится больше.

Разворачиваюсь.

Словно сам замок, фигура Ройнхарда перекрывает собой всё. Мой взгляд скользит по его лицу, этим резким, красивым чертам, глазам. О, эти глаза… Глубокие, как омут, в которых бушевали бури.

Теряю дар речи и застываю.

Вспоминаю тот день в Императорском дворце — и сердце холодеет. Я думала, что больше не увижу его. Что больше эти глаза не согреют меня так, как тогда, в те роковые секунды, когда он вернул нас из прошлого в тот ад, где истекал кровью и умирал у меня на глазах.

Но теперь дракон возвышается надо мной величественно в этом увядающем саду; его осенний мундир, цвета пожухлой листвы, сверкает золотом эполет, строгими нашивками и орденами, которые я не успеваю разглядеть.

Мой взгляд выхватывает серебристую прядь в его тёмных волосах.

После той ночи я его больше не видела.

Помню, как, сама не своя, выбежала и звала лекаря.

Я так испугалась, что память смазала этот отрывок времени в сплошное пятно паники и ужаса.

Ройнхард был всё это время в лазарете, я лишь получала от него короткие записки, где он завещал мне и ребёнку, которого я носила под сердцем, всё — от титулов до завещаний.

Держал дистанцию, чтобы я не переживала и не рисковала своим здоровьем.

Яд, что попал в его кровь, убивал его. Меня же сберег мой ребёнок.

Те минуты я до сих пор вспоминаю с содроганием и щемящей болью под рёбрами. В те минуты я узнала, что он пережил в тот миг, когда его швырнуло в прошлое. Сердце дракона — оказалось не каменным, а сплошной раной, сотканной из вины и отчаянного искупления.

Я ненавидела его за то, что он сделал. За ледяную стужу в его глазах, за предательство, за ту страшную минуту, когда он предпочёл власть, а не меня.

Но я не желала ему смерти. Никогда.

Когда в Императорском дворце он истекал кровью у меня на руках, когда его дыхание становилось всё тише, а пальцы — холоднее моих самых страшных воспоминаний, я вдруг поняла, что теряю его по-настоящему. Как будто часть моей души, живая, светлая, та, что всё ещё любила, вопреки всему верила — умирала вместе с ним.

И вся боль, обида, злость — в тот миг рассыпались, как пыль. Осталось только одно — пульсирующее, живое чувство, которое я пронесла через всё, что теряла.

Когда его кровь коснулась моей, я увидела всё — его страх, отчаяние, ту тьму, что оплела его сердце.

Он страдал. По-настоящему. И я поняла — никто не заслуживает такого наказания.

И в ту секунду я простила.

Моё спасение оказалось не в побеге, как я думала, а в смелости посмотреть боли в глаза.

Жизнь — это не наказание, а исцеление. Шанс исправить.

Невозможно изменить судьбу, но можно исцелить её раны — сердцем и любовью.

Война порождает войну — прописная истина.

Вопрос лишь в том, как долго она будет продолжаться внутри.

Беттис покинула империю.

Слишком быстро, слишком тихо — как тень, что знает, что её время кончилось.

Говорят, она уехала на север, туда, где никто не помнит имени Дер Крейн. Я не знаю, родился ли у неё ребёнок от Волтерна, но если да — пусть этот ребёнок живёт без той тьмы, что пожрала его родителей.

Император после похорон герцога сделал всё, чтобы ни один слух не вышел за пределы дворца.

Что касается императрицы…

Не думаю, что она изменила свои взгляды. Возможно, её холодный ум и сейчас плетёт новые нити интриг.

Но теперь уже не с нами — и не за спиной императора.

И вот, спустя долгое-долгое время, я вижу его.

Ройнхарда Дер Крейна.

— Спасибо, — моргаю я, сбрасывая с ресниц предательские слёзы.

Ройнхард смотрит на меня так, что внутри всё переворачивается. Сердце стучит так громко, что, кажется, его отчётливо слышно в этой умиротворённой, затаившейся тишине.

Он опускает взгляд на нашего сына — и я совсем перестаю дышать.

Это их первая встреча.

Дракон замирает неподвижно, будто весь воздух в саду сгустился и застыл между нами.

Его взгляд падает на маленький свёрток у меня на руках — и всё в нём напрягается, каменеет, как будто он боится увидеть чудо и разрушить его одним неверным движением, одним дыханием.

Я не произношу ни слова, просто молча, осторожно подаю ему сына.

Ройнхард поднимает руки медленно, почти нерешительно — он привык держать оружие и власть, но никогда не держал такую хрупкую, такую беззащитную жизнь.

И когда его большие, сильные ладони наконец принимают ребёнка, что-то в нём ломается.

Словно броня, которую он привык носить всю жизнь, чтобы не чувствовать, чтобы выжить — трескается и спадает тяжёлыми осколками.

Он смотрит на крошечное личико, на эти прищуренные глазки, пухлые щёки — и его собственное дыхание сбивается, становится прерывистым.

Нет ни войны, ни империи, ни титулов — есть только это тёплое, беззащитное существо в его руках, часть его самого, его плоти и крови.

Сын.

Его сын. Его продолжение и его искупление.

— Он… такой маленький, — произносит Ройнхард, и это слово застревает в горле.

Пальцы, привыкшие сжимать рукоять меча, мягко, с почти священным трепетом, поправляют уголок одеяльца.

— И сильный, — добавлю я почти шёпотом, не сводя с него взгляда. — Он спас нас. Смотри, как держит кулачок.

Дракон инстинктивно прижимает сына ближе к своей твёрдой груди с орденами.

И вдруг делает вдох — глубокий, неровный, как первый вдох после долгого ожидания.

— Как его имя?

— Кайрен, — выдыхаю я.

— Здравствуй, Кайрен, — произносит он, глядя на малыша так, будто видит перед собой целую вселенную. — Рад видеть тебя.

К моему горлу подступает горячий, тугой ком.

Я вижу, как плечи дракона чуть расслабляются, как из него медленно уходит та чудовищная тяжесть ожидания, что копилась всё это долгое, долгое время.

Моё сердце продолжает горячо и громко биться.

Он вернулся. Вернулся к нам.

— Мы ждали тебя… — срывается с моих губ шёпот.

Ройнхард поднимает на меня взгляд — глубокий, как шторм, что наконец-то смог стихнуть.

Он молчит, просто смотрит, и в этом взгляде — целое море слов, которые не нуждаются в звуке.

Кайрен улыбается, встретившись с глазами отца, и тянет к нему крошечную, нетвердую ручку — он тоже рад этой встрече, он чувствует его.

Ройнхард удерживает сына одной рукой — легко, уверенно, словно держит целый свой возрождённый мир, а другой — притягивает меня к себе, крепко, как когда-то раньше.

От его дыхания на холоде поднимается пар — тёплый, живой, он скользит по моей коже и тает на щеке, смешиваясь с солью слёз.

Он обнимает меня ближе, и грудью я чувствую — ровный, уверенный стук сердца.

Каждый удар отзывается внутри меня пульсацией.

— Пойдём домой, родная, — говорит он негромко, и голос этот обволакивает, как самый мягкий шерстяной плед, согревая до самых костей. — Теперь всё будет хорошо. Обещаю.