Обманутая жена дракона

18. Я подожду

Несколько дней после похищения я была словно не своя — будто мою душу вырвали из тела и вернули обратно. Ройнхард вынул душу и перетряхнул её, нисколько не щадя мои чувства.

В голове снова и снова всплывал разговор с ним: обрывки фраз, оттенки его голоса, взгляд, полный чего-то незнакомого и резкого, сменяющегося на очень родное и настоящее.

Я не могла понять, что именно изменилось. Он никогда прежде не менял планов так внезапно, не отказывался от решений, будто передумал в последний миг.

В первый день после возвращения я всё ждала — шагов в коридоре, скрипа двери, хотя бы тени от его фигуры. Мне казалось, он вот-вот появится и всё объяснит. Но тишина... Иногда она становилась такой плотной, что я ловила себя на мысли: ещё чуть-чуть — и сойду с ума.

Но чем больше я вспоминала его слова о лекаре, тем сильнее сомнение разъедало изнутри. Тот лгал, скрыл правду. Но зачем? И правда ли это? Или мой муж искал оправдания самому себе, чтобы заглушить вину и переложить тяжесть на чужие плечи?

Я не могла оставить это так. Что-то внутри толкало меня вперёд. Я должна была проверить. Найти ответ. Узнать, почему посторонний человек вмешался в мою жизнь, так нагло и жестоко её разрушил.

Отступаю от окна, за которым облака медленно лениво плывут по полуденному небу.

— Кармен, приготовь мне платье, — развязываю пеньюар и направляюсь в ванную.

Через полчаса я уже спускаюсь по лестнице, пальцы нервно сжимают ткань перчаток. На дворе ждёт карета. Когда дверь за мной захлопывается, внутри повисает густой запах старого дерева и кожи сидений, перемешанный с лёгким ароматом лаванды, что Кармен всегда добавляла для свежести. Он успокаивал.

Итак, имя лекаря я помнила. Диспонс Баккер. Он был из тех, кто обслуживал богатых клиентов и потому держал собственную контору. Но попасть к нему оказалось непросто.

Приёмная встретила тишиной и крепким запахом кофе. Молоденькая помощница аккуратными руками перебирала списки, и когда я назвала своё имя, заметно побледнела.

— Миссис Дер Крейн, да, конечно. Господин Баккер… отлучился, — выдавливает она. — Вам лучше подождать… или прийти в другой день.

Её глаза скользнули в сторону, а пальцы сжали край бумаги так сильно, что она помялась. Я сделала вид, что не заметила.

— Я подожду, — устраиваюсь в кресле для посетителей.

Часы тянулись вязко. Мелкий скрип пера помощницы о бумагу — всё это словно растворялось в одном и том же мучительном ожидании. Час… второй… а я всё сидела.

Помощница несколько раз уходила куда-то, каждый раз возвращаясь и обнаруживая меня на месте. Я чувствовала, как её взгляд — короткий, тревожный — скользит по мне всякий раз, когда она проходила мимо.

Наконец я поднялась, чтобы размять ноги.

— Вы уходите? — её голос звучит слишком быстро, с тревожной ноткой.

— Нет, — отвечаю спокойно, хотя внутри что-то неприятно кольнуло, — просто выйду подышать свежим воздухом.

Она выдохнула, будто облегчённо, и снова села.

У дверей я бросила фразу, будто случайную, лишь чтобы проверить:

— Странно, что господин Баккер так заставляет ждать. Не слишком уважает своих клиентов.

— Бывают… сложные выезды, — поспешно отзывается девушка, но глаза её мечутся куда-то в сторону.

Я кивнула, делая вид, что поверила, и вышла. На улице пахло пылью и камнем, горячим от солнца. Кармен молча шагала рядом, её присутствие было как тихая опора, но мои мысли всё равно тянулись назад, в тот кабинет, за те двери. Он на выезде… или меня сознательно держат здесь, оттягивая встречу?

Когда я вернулась, помощница почти подскочила навстречу.

— Господин Баккер ждёт вас, миссис.

Я вздрогнула бровью. Вот как? Только что он был “на выезде”, а теперь уже ждёт? Значит, вход у него есть другой. Или, может быть, всё это время он наблюдал за мной, проверяя моё терпение?

В груди неприятно кольнуло — злость смешалась с тревожным предчувствием. Кармен осталась в приёмной, а я направилась в кабинет лекаря, чувствуя, как холодок предательски пробегает по коже.

Господина Баккера я нахожу у шкафа.

Он был уже немолод — в густых, зачёсанных назад волосах серебрились нити седины, на лбу пролегла глубокая морщина между сосредоточенно нахмуренными бровями. Его губы, плотно сжатые, придавали лицу упрямое выражение, а гладкий подбородок лишь подчёркивал строгую чёткость черт.

В его осанке чувствовалась выправка и внутренняя собранность человека, привыкшего мягко держать всё под контролем.

Я бы низачто не подумала что он мог сказать неправду.

— Добрый день, присаживайтесь, — говорит он снимая верхний камзол, вешает его на крючок. — Я только прибыл, ставит на стол свой тяжёлый саквояж с лекарскими скрабом и идет в угол за ширму, где стоит таз с водой, для мытья рук.

Значит, он действительно был на выезде.

Я занимаю указанное место. Жду.

Диспонс возвращается, садиться в своё кресло напротив меня.

— Что вас беспокоит, по какому поводу, — бодро начинает он раскрывая свою книгу записей.

Если он так играет, то игра безупречна.

— Вы, наверное уже забыли, но я напомню, тот день, три года назад, я…, — говорить мне было трудно, вспоминая то время, — я была беременна, но потеряла ребёнка. А сегодня я узнаю от моего мужа господина Ройнхард Дер Крейн… вы сказали ему о том, что я не могу иметь детей, — сжимаю подлокотники и наклоняюсь. — Это правда, вы сказала ему это?

Мужчина выслушав меня хмурится, сцепил руки в замок погружается в раздумья, от чего складок на лбу становится больше.

— Мисс дер Крейн, это было так давно…, — произносит он, пристально, почти не мигая, вглядываясь в мои глаза. Его голос тихий, но в нём сквозит та самая холодная уверенность, от которой по спине пробегает дрожь.

— Я обязан был сказать. — Он чуть наклоняется вперёд, пальцы его неторопливо касаются резной ручки кресла. — Вы были ещё молоды, я понимал, как важно для вас, как для молодой жены, родить от влиятельного мужчины первенца, чтобы удержать свои позиции. Да, я сказал ему правду.

— Что, простите? Удержать позиции? — я едва выдыхаю, и голос предательски дрожит.

Диспонс неспешно откидывается на спинку, словно в его распоряжении целая вечность. На лице проступает тень высокомерной усмешки. Взгляд становится холодным, как сталь, и даже угрожающим.

— А разве нет?

— Нет! — я вскакиваю, чувствуя, как горло сжимает, — вы ошибаетесь, я и Ройнхард, мы…

Что? Что я могу ему ответить? Что моему мужу не нужен наследник? Что он любит меня, несмотря ни на что? Ложь. Это ведь я любила его несмотря ни на что. А он… за моей спиной спал с моей сестрой.

— Вам было страшно, — продолжает Баккер, скрестив руки на груди, как судья, выносящий приговор. — У вас это было написано во взгляде. Но я не мог обманывать господина Дер Крейна. А вас… мне было жаль. Всё равно вы бы не смогли долго притворяться.

— Да как вы… — слова рвутся криком. Я резко поднимаюсь, стул с грохотом отъезжает назад. Внутри всё закипает, магия пробивается наружу, перетекая горячими, пульсирующими волнами по венам. Пальцы непроизвольно дрожат, воздух вокруг будто сгущается. — Я была беременна, и вы это прекрасно знали! И зачем-то солгали моему мужу!

— Осторожнее в словах, мисс, — он склоняет голову чуть набок, словно разглядывая подопытного зверька. — Если бы это было не так, вы бы давно подарили ему наследника. И не одного. Но увы, прошло уже три года. Время идёт, а у женщин его не так много. Ваш муж поистине терпеливый человек.

Я сжимаю зубы, чтобы не закричать. Как же хотелось бросить этому самодовольному снобу в лицо правду, вырвать у него эту маску снисходительности — сказать, что я ношу под сердцем ещё одного ребёнка. Но я не сделаю этого. Пока не выясню, кто мои враги. Меня подставили — наглым, безжалостным, жестоким образом.

— Мы ещё посмотрим, господин Баккер, — выдавливаю я и резко разворачиваюсь. Воздух дрожит от магии, и я боюсь, что ещё миг — и сгорит сама комната. Мне нужно уйти, немедленно.

— Берегите себя, мисс, — тихо звучит его пожелание у самой двери. Голос мягкий, почти заботливый, и от этого ещё более страшный.

Я вздрагиваю, сердце замирает пропуская удар, но быстро беру себя в руки.

Дорога обратно словно тянулась сквозь туман.

Мысли упорно возвращались к прошлому, к тому самому времени — к моей беременности три года назад. Я пыталась ухватиться за каждую мелочь, каждое ощущение, будто если разберу всё по кусочкам, то найду ответ.

Я ведь отчётливо помню: Ройнхард сидел тогда в своём кабинете вместе с лекарем. Я проходила мимо и слышала их голоса сквозь приоткрытую дверь. Но что именно внушал Баккер моему мужу — тогда и представить не могла. Что он говорил ему о моей «несостоятельности», о том, будто я не могу иметь детей…

После того разговора Ройн изменился. Словно кто-то вытянул из него тепло. Он не стал выяснять, не обвинял меня прямо, нет… он просто стал холоден. Несколько дней подряд он почти не разговаривал со мной. А когда я пыталась подойти, он лишь устало улыбался и говорил: “Всё в порядке, я просто немного утомлён”.

Эта улыбка… она резала сильнее любых слов. Потому что я чувствовала — она пустая. Не согревает. Будто между нами выросла невидимая стена.

Тогда между нами и пролегла незримая преграда. А я ведь и подумать не могла, что всё дело в словах Баккера. Что муж уже тогда носил в себе эту мысль: я — не способна, я — несостоятельна.

И, наверное, именно тогда глубоко внутри я впервые начала его обвинять. Тихо, исподволь, сама того не замечая. Но с того момента стена между нами только росла. И теперь я ясно понимаю: именно там всё и началось.

Но почему? Почему он не поговорил со мной? Не стал ранить меня ещё больше, что я — по словам доктора — бесплодна, или ему было просто неудобно, проще ведь завести любовницу. И сказать, что я обманула, что была беременна.

Стало горько от этих мыслей.

Меня оклеветали и обманули со всех сторон.

Это я позволила. По своей неопытности и незнанию, жила в надежде и боялась слово лишнее сказать. Он ведь избегал разговоров о потере ребёнка и раздражался, когда я об этом говорила, когда мне нужно было его внимание.

Если бы не этот возврат в прошлое, я бы так и осталась слепой. И всё закончилось бы плохо — и для меня, и для моего ребёнка.

Эта мысль пронзает меня как ледяной укол.

Я не позволю повторить ту ошибку. Никогда. Вот только… что именно нужно исправить? Какой шаг я должна сделать, чтобы не попасть в ту же ловушку? Ведь то будущее уже совсем рядом, я чувствую его дыхание за спиной.

С этими тревожными мыслями я и не заметила, как карета въехала во двор и остановилась прямо перед парадным входом. Колёса стихли, кучер негромко крикнул что-то лошадям. Я глубоко вдохнула, пытаясь унять дрожь в груди, и выбралась наружу.

Холодный воздух коснулся щёк, в голове стало чуть яснее.

Неспешно поднимаюсь по широкой каменной лестнице, чувствуя себя выжатой как лимон.

Войдя в гостиную, я едва успела снять перчатки — и поняла, что здесь меня уже ждут.

Не просто ждут — терпеливо, как будто время остановилось до моего появления.

Гость сидел в кресле у окна, и, судя по выражению лица, он находился здесь достаточно давно.

Волтерн держится вежливо, но его губы расплываются в какой-то слишком уж загадочной улыбке, а в глазах скользит хищный блеск.

От этого взгляда по коже будто бегут ледяные мурашки. Меня он настораживает — так смотрят, когда что-то замышляют.

Или это я слишком мнительна после разговора с доктором? Теперь в каждом слове, в каждом жесте вижу заговор. Но ведь нельзя же так — Вольтер Баернар не имеет отношения к этой ужасной ситуации.

— Вы? — произношу я с натянутой улыбкой, больше из вежливости, чем от сердца.

Он чуть усмехается, спокойно подходит ближе. Его шаги мягко звучат по паркету, будто кошачьи. Берёт мою руку — его пальцы прохладные и сильные — и наклоняется, легко касаясь губами кожи. Я жду, что сердце дрогнет, что внутри что-то отзовётся…

Но ничего. Пустота. Ни малейшей искры.

Совсем не так, как с Ройнхардом.

Тогда мир вспыхнул, зазвенел, ожил всеми красками. Я будто впервые вдохнула воздух полной грудью: сладкий, тёплый, пахнущий весной. Казалось, у меня выросли крылья, сердце билось так стремительно, что я слышала его стук в ушах, а каждая клеточка тела тянулась к нему. Его прикосновения оставляли на коже невидимые следы, а взгляд — опьянял. Я чувствовала вкус его внимания, будто мёд, густой и пьянящий.

А с Волтерном — ничего. Словно чувства спят.

И в эту секунду мне кажется: я больше никогда так не полюблю. Никто не сможет пробудить во мне то чувство. А соглашаться, лишь потому что ко мне относятся хорошо… разве это не предательство самой себя?

— Мы ведь договаривались на “ты”, — напоминает он.

— Да, извини, — отвожу взгляд, но руку он не выпускает.

Его пальцы чуть крепче сжимают мою ладонь, а взгляд бродит по моему лицу, платью, волосам… Становится неловко, даже кожа на лице горячо зудит от его пристального изучения.

— Ты куда-то ездила?

Его лёгкая неформальность режет слух. В груди поднимается раздражение, словно кислая горечь.

“Шерелин, не будь дурой”, — одёргиваю себя. — “Этот мужчина — твой единственный шанс вырваться из когтей Ройнхарда. Единственный! Соберись”.

Я улыбаюсь шире, но чувствую, как улыбка ложная, натянутая, почти скрипит на лице. Косым взглядом ищу поддержки у Кармен.

— Просто прогуливалась, — отвечаю я нарочито спокойно. — Стены стали давить, воздух в доме тяжёлый. А снаружи — ветер, листья шепчут… нужно было проветрить голову.

— Надеюсь, — говорит он, чуть наклоняя голову, — к тебе пришли правильные мысли.

Улыбка тут же сползает с моих губ, я понимаю о чём он. Оборачиваюсь к Кармен, молю её глазами — не уходи. Но взгляд Волтерна настойчив, и Кармен, словно подчиняясь этой невидимой силе, смущённо отступает. Оставляет меня наедине с герцогом.

— Давай пройдёмся, нам есть о чём поговорить.

— Извини, — отвечаю слишком поспешно, — я устала. Ноги словно гудят, я отвыкла от таких долгих прогулок.

Разговаривать с ним мне вовсе не хочется. Но я упрямо твержу себе, что причина во мне, в моём состоянии, а не в нём.

— Хорошо, — оглядывается он, — тогда присядем.

И мы идём к софе у окна, в тихий уголок. Сажусь, и совсем не ощущаю мягкость подушки, и комфорт, рядом с ним не могу расслабиться, зная зачем он приехал — напомнить о брачном договоре.

Но Волтер вместо кресла опускается на колено рядом. Его движение резкое, неожиданное, и прежде чем я успеваю отпрянуть, он обхватывает мою ступню.

— Ч-что ты делаешь?! — жар мгновенно заливает щёки, сердце болезненно толкается в груди. — Если кто-то увидит!..

Я дёргаюсь, пытаюсь освободить ногу, но его хватка сильнее.

— Ты устала, — спокойно произносит он, и в голосе слышится уверенность, почти приказ. — Позволь помочь.

И прежде чем я нахожу слова, он одним движением стягивает с моей ноги туфель.

Воздух щекочет кожу, а его чуть прохладные пальцы оставляют следы и действительно снимают усталость.

— Ты так напряжена. Не хочешь ничего мне рассказать? — его голос мягок, но в нем слышится стальная нить.

Прикусываю губу. Сухость во рту предательски мешает ответить. Отец всё-таки поставил в известность о моём похищении.

— Мне стало известно об этом инциденте лишь сегодня, — его пальцы замирают на моей лодыжке, и это уже не ласка, а завуалированный захват давит, словно я его собственность.

— Было бы разумно с твоей стороны рассказать всё мне первой. Что он от тебя хотел?

— Чтобы я вернулась.

Понимаю, что скрывать не имеет смысла. К тому же теперь я обязана Волтерну за помощь в разводе.

Он откидывает голову назад, в его зрачках вспыхивает ледяной блеск.

— И ты, конечно, отказалась? — тон превращается в западню, в ледяной капкан. — Или в его методах убеждения было что-то, что заставило тебя усомниться в своём решении?

Я вспыхиваю. Сердце колотится так громко, что я боюсь — он услышит. О каких ещё методах он говорит? Впрочем… методы Ройнхарда действительно варварские. С этим я согласна.

— Ройнхард никогда не поднимал на меня руку и не вынуждал, — отвечаю уклончиво, вспоминая с разыгравшимся волнением тяжесть его тени и горячее дыхание дракона на коже.

Волтерн хмурится, его взгляд становится тяжелым, проницательным, будто он видит сквозь меня, выискивая каждую слабость и ложь.

— Тогда что? — его прикосновения меняются: больше никакой нежности, только расчет и холодная техника. — Он предложил что-то, что показалось тебе… заманчивым? — темная бровь вскидывается. — Воспоминания бывают обманчивой привязкой, Шерелин. Особенно когда ими умело манипулируют.

Мне совсем не нравится, что он считает меня слабой, игрушкой чьих-то желаний.

— Даже если бы и предложил, меня это не интересует, — отвечаю резко.

И всё же взгляд сам собой ускользает. Баернар слишком внимателен: он всё читает, как открытую книгу. Его пальцы внезапно сжимаются чуть сильнее — не больно, но достаточно ощутимо.

— Вы целовались?

Щёки предательски заливает жар, и это делает ситуацию мучительно неловкой. С какой стати? Я ведь ничего не обещала — только брачный договор. Но чувства? Никогда.

— Ты краснеешь, — констатирует он холодным, как лёд, голосом. — Его внимание всё ещё значит для тебя достаточно, чтобы вызвать такую реакцию. Это… разочаровывает.

— Я сказала ему, что прошла ритуал и развод состоится. Он не стал слушать. Вот и всё.

— Всё? — он резко выпускает мою ногу и поднимается, возвышаясь надо мной. Ладони ложатся на спинку софы по обе стороны, и воздух словно сжимается, заставляя меня отодвинуться, искать хотя бы крошечную дистанцию.

От Волтерна пахнет пряным, густым парфюмом — стойким, как его власть, и удушливым, как его взгляд, впивающийся в моё лицо. Чужой, хищный.

— Ты провела ночь с ним, и это ты называешь “всё”? — его глаза прищуриваются. — Скажи правду. Между вами что-то было?

Я даже рот раскрыла — от возмущения и бессилия.

— Нет, между нами ничего не было. Спасибо, — выпалила я резко. — Думаю, достаточно, — прячу ногу под юбку, поспешно натягивая туфельку, словно щит.

— Шерелин, — он не повышает голос, но его тихий, ровный тон холоднее угрозы. По коже бегут мурашки.

— Время на неопределённость прошло. Мне требуется твой точный и окончательный ответ.

Он выдерживает паузу, и каждое слово виснет в воздухе.

— К слову, я приехал сообщить: император рассмотрел твоё прошение о расторжении брака. Назначен день аудиенции. И решение будет всецело зависеть от того, какую позицию займу я. Так давай же проясним наш договор.

Смотрю на него и не узнаю. Куда делась его ледяная сдержанность, тот спокойный взгляд, что просчитывает ситуацию на двадцать ходов вперёд?

Его реакция настораживает своей неконтролируемостью.

— Стоило только чему-то пойти не по твоему плану, как тебя это сразу выбивает из колеи. Я думала, наши отношения будут зрелыми, — говорю я, всё ещё чувствуя жар его пальцев на своей стопе. — Что мы будем разговаривать и понимать друг друга. Я ошиблась?

В неподвижном взгляде Волтерна будто по щелчку что-то меняется. Гнев уходит, и на его месте появляется усталость. Он отступает с тяжёлым взглядом, и высвобождая меня из своего плена.

— Извини, — он проводит рукой по лицу, и этот жест кажется таким искренним, что хочется верить. Но я не могу, не могу наступать на одни и те же грабли.

— Ты абсолютно права. Это недостойно меня. Я не прав.

Он отворачивается, и мне видна резкая линия его скулы, будто он с большим трудом сдерживает какие-то эмоции.

— Просто представь моё положение, — его голос звучит сдавленно. — Тебя похитил твой бывший муж. И продержал у себя до утра. Не имею представления как бы смогла от него защитится. Что я должен был чувствовать? Это не оправдание моей вспышке. Просто я… я позволил эмоциям взять верх. Ревность ослепила. Прости меня за эту слабость.

Его слова... они как удар под дых. Воздух перехватывает, а внутри всё сжимается в один маленький, горячий и бесконечно болезненный комок.

Ройнхард. Он никогда не извиняется вот так. Никогда. В его мире он — непогрешимый бог, а его слова — высеченные в камне истины.

А я? Только и делала, что молчала. Прятала свои чувства куда подальше, боялась, что он увидит во мне плохие — как я считала — качества и разочаруется. Как будто его разочарование было страшнее моей собственного нуждающегося в понимании сердца.

Горечь растекается по языку, противным металлическим вкусом. Всё детство я была “хорошей девочкой”, не доставляла матери хлопот, была послушной лишь бы ей угодить, а когда что-то случалось не так как она хотела, во всём винила себя, что я какая-то не такая и мои чувства какие-то не такие, неправильные, неуместные, за которые стыдно.

И во что это превратилось? Чем обернулось? Главная ошибка, красной нитью... нет, не нитью — кровавым рубцом — прошившая все мои отношения с мужем.

Я молчала о своей боли. Но стоило ему бросить на меня тот самый, ледяной, раздражающий взгляд — я тут же сдувалась, отступала, прятала боль всё глубже.

А надо было кричать! Может тогда он бы меня услышал.

А теперь — поздно. Единственное, что остаётся — найти в себе силы довести это до конца.

Я поднимаюсь с дивана, ноги ватные. Внутри всё дрожит.

— Как я уже сказала, я устала. Мне нужен отдых, — выдавливаю из себя, и голос звучит плоским, чужим, абсолютно пустым. — По поводу договора… Всё остаётся в силе. Готова завтра подъехать к назначенному времени.

— Я за тобой заеду. Не хочу, чтобы повторилась история с похищением, — настаивает Волтерн. — А сейчас я хочу поговорить с твоим отцом.

Я просто молча киваю. Он прав, Ройн отпустил меня, но я не знаю с какой целью, может он поменял тактику, и подойдёт с неожиданной стороны.

В голове роем носятся тревожные мысли — что-то не так. Он точно что-то задумал. Я не знаю что, но чувствую это кожей — мурашки бегут по спине.

А может, я зря паникую? Может, он действительно решил меня отпустить.

Но это же на него совсем не похоже. Он не меняется. Я знаю. Я десятки раз это проходила.