Зажмуриваюсь, чтобы наверняка. Страшно до ужаса. Я уже мысленно готова ко всему: от потопа до землетрясения. Локального, само собой, не хотелось бы тянуть на дно ни в чем не повинных соседей. Одна надежда на чудотворный шепоток Джеймса, если он способен спасти меня от окружающего мира, глядишь, спасет и окружающий мир от меня.
Мои руки чуть подрагивают, левой я обхватила правую, ту, что до сих пор держала статуэтку, и над постаментом заношу танцовщицу обеими своими верхними конечностями, но остается сантиметров десять до соприкосновения моей «подружки» с ее законным местом размещения, как я откровенно трушу. Не могу заставить себя опустить руки и все тут. Мышцы трясутся, как желе, испытывая колоссальное напряжение от ставшей вдруг неподъемной статуэтки, а мне все не почем. Я упрямо держу барышню на весу.
«Опускай!» – звучит приказ в моей голове.
Он совпадает с моментом, когда силы меня–таки покидают, и ослабленные руки опускают свою ношу, страхуя ту в последний момент.
Статуэтка встает четко в паз на постаменте. А я падаю на землю, приземляюсь аккурат на попу, почти изящно, общение с аристократией идет мне на пользу, вот только глаза открыть не смею. Страшно…
Сердце стучит где–то в моем горле, пульс шумит в висках, и мне приходится сосредоточиться на банальном – вспомнить, какого это, проталкивать воздух маленькими неспешными порциями по трахее прямо в бронхи и легкие. Сосредоточенность на дыхании меня успокаивает, сердце с пульсом постепенно возвращают свой умеренный ритм, а я имею возможность прислушаться к окружающим звукам.
Вот затрещала птичка на дереве, вдалеке кто–то что–то крикнул кому–то, а еще у ближайших соседей вдруг залаяла собака.
Как будто обычные звуки окраины города, которая выглядит как деревня. Впрочем, и живут тут тоже больше, как в деревне, ничего подобного с городским укладом в центре Бербиджа. И кого-то похожего на ту же мать Джеймса едва ли встретишь на окраине.
Открываю–таки глаза и осторожно осматриваюсь – ничего как будто не изменилось, даже ненавистная трава на месте, а было бы неплохо, если бы статуэтка оказалась артефактом, помогающим поддерживать порядок на участке, дом без единой пылинки разбаловал меня.
Выдыхаю и поднимаюсь на ноги, удивительно, но делаю это тоже относительно изящно, словно из–за вон того куста дикой малины на меня смотрит леди Кэмерон. Ох, какое неизгладимое впечатление произвела на меня матушка Джеймса, вспоминаю ее едва ли не наравне с ее сыном. А я еще отмахивалась от влюбленности, лишь она способна заставить девицу желать вызвать одобрение матери избранника.
– Как будто и тут ничего не изменилось, – озадаченно осматриваю беседку и ее окрестности с высоты своего роста. – Хотя нет, теперь ты крутишься, смотрится красиво, тебе идет, – растерянно добавляю, бросая взгляд на постамент со статуэткой.
Он мерно крутится и, что удивительно, ни капли не скрипит, вообще никаких звуков не издает, хотя долгое время стоял неактивным. Волшебство, да и только.
А танцовщица крутится со счастливой улыбкой на лице, и ее отставленная ножка теперь смотрится очень органично. В моей душе селится уверенность в том, что я все правильно сделала, я вернула вещь на ее законное место, туда, где ей хорошо.
Да, я ожидала большего, какого–то светопреставления, как минимум, и, как максимум, открытия прохода в тайное подполье или и вовсе в параллельный мир. Но то, как вышло, очень даже хорошо, я довольна, не придется гадать, что делать с новым происшествием дальше. Вот только очень прилечь хочется.
Усталость накрывает внезапно, едва не сбивая с ног. Вот я стояла уверенная, мои ноги не подгибались, и дышать было легко, а вот уже пытаюсь вцепиться в постамент, чтобы не упасть, но из–за того, что он теперь движется, он не годиться мне в качестве опоры.
Неосознанно провожу рукой по танцовщице, интуитивно прося ее помощи, но что–то острое выскакивает из статуэтки и больно рассекает по моей ладони до крови.
– В прошлый раз ты была нежнее, – вспоминаю эпизод с уколом и практически сразу заживший тогда порез, – в этот ты кровожадная.
Рана на ладони не заживает, лишь забирает у меня последние силы. И в голову приходит запоздалое озарение: «Никто не обещал, что мне тоже будет хорошо после возвращения статуэтки на ее законное место. Я сделала свое дело, я больше не нужна».
И словно в насмешку мир перед моими глазами меркнет, и я оседаю без чувств, призванная стать добровольной жертвой ожившему артефакту волшебного дома…