(не) Зайка для Волка (СИ)

Волчонок и девочка с кулоном

Остальные ушли, дверь захлопнулась с лёгким щелчком, и голоса за ней начали растворяться в коридоре, постепенно затихая, будто их уносил ветер. А Таррен остался сидеть в кресле, ни единым мускулом не дрогнув, застывший, словно статуя из камня и льда, чьи очертания больше не имели значения.

Он не смотрел по сторонам, не переводил взгляд, не дышал глубже — просто уставился в одну точку, мимо которой текла ночь, и время, казалось, теряло свою последовательность. Его плечи напряжённо поднялись, будто собирались обернуться щитом, пальцы медленно сжались в кулаки, а ногти, острые и твёрдые, впились в ладони до боли, до тёплого покалывания под кожей.

На лице его не отражалось ровным счётом ничего, ни злости, ни тоски, ни сомнений. Только глаза. Те самые глаза, в которых обычно вспыхивала ярость или превосходство, теперь были пустыми, глубокими и холодными, как поверхность замёрзшего озера, под которым давно утонуло всё живое.

И в этой неподвижности, в этой кромешной тишине, где каждый вдох звучал, как удар, его накрыли воспоминания — не мягко, не постепенно, а резко, стремительно, как лавина, как запах прошлых лет, внезапно распахнувших дверь из глубин памяти.

Он снова был маленьким. Ему было десять.

Серый волчонок, худощавый, лохматый и с глазами, в которых пылало упрямство. Сын вожака, слишком гордый, чтобы подчиняться, слишком дерзкий, чтобы слушаться, и слишком уязвимый, чтобы признать собственный страх. Он всегда хотел доказать, что достоин — не просто крови, не просто имени, а силы, альфийского ядра, которое ждали от него с рождения. Доказать отцу, доказать стае. Доказать себе.

Именно поэтому он сбежал. Перепрыгнул через ручей, пересёк границу, которую строго-настрого запретили пересекать. Там, за чертой, были чужие земли — опасные, неизвестные, запретные.

Он не думал, просто бежал, дрожащий от возбуждения и нетерпения, пока лес вокруг не стал совсем чужим, тёмным, плотным, И заблудился.

Лес казался бесконечным. Он бежал, петляя между деревьями, не заметил, как земля ушла из-под ног, как один из корней раздвинулся под тяжестью тела, и — оступился. Камень сдвинулся, земля обрушилась. Он упал. Визг вырвался из глотки, высокий, детский, беззащитный.

Боль пронзила ногу, резкая, будто туда воткнули нож. Он попытался встать, но не смог. В глазах потемнело от боли. Прошёл час. Или два. Может, целая вечность. Он не знал. Только помнил, как глаза щипало от слёз, как туман застилал всё, как он дрожал, и как мир вокруг стал слишком тихим, будто готовился закрыться над ним навсегда.

И вдруг — хрустнула ветка.

— Ты ранен?

Голос бы тёплым, живым, мягким, словно свет в темноте. Он поднял голову.

Перед ним стояла девочка. Его ровесница. В тонком платье. Без страха. Без презрения. Просто с тем особенным выражением лица, которое бывает у тех, кто действительно хочет помочь.

Он зарычал — слабо, неуверенно, не потому, что хотел её испугать, а потому что так легче скрыть, как больно, как страшно.

— Не бойся. Я помогу, — сказала она спокойно, и аккуратно, словно боялась навредить, прикоснулась к его ноге.

Она не дрогнула, не отшатнулась, не отняла руки, даже когда увидела кровь. Разорвала подол своего платья, вытерла рану, перетянула плотно, как будто умела делать это, как будто забота была её вторым дыханием.

— Вот так. Потерпи, — шептала она.

Он смотрел на неё, не моргая, не дыша. Никто никогда не был с ним так нежен.

Когда она закончила, она подставила плечо, маленькое, хрупкое, но твёрдое, и сказала:

— Пойдём, доведу тебя до границы. Там твои, я слышала их крики.

Он шёл, хромая, тяжело, но шаг за шагом, и чувствовал тепло её тела, руку на своей спине — и это тепло казалось единственным, что ещё держит его в реальности.

— Как тебя зовут? — спросила она.

Он не ответил. Просто смотрел. Не потому, что не хотел. Потому что не знал, как.

— Значит, ты — мой волчонок. Раз не хочешь говорить, буду звать тебя так. Волчонок.

Когда граница замаячила в дымке и в воздухе начали витать запахи его стаи, он произнёс:

— Спасибо.

Она улыбнулась. Легко. По-настоящему.

— Это чтобы тебе , чтобы не было грустно. Держи, — сказала она, и, не колеблясь, сняла с шеи кулон.

Внутри янтаря, запаянного в прозрачную каплю, мерцал крохотный цветок. Он светился, будто был жив.

Он взял. Хотел сказать что-то. Но когда поднял глаза, её уже не было. Девочка исчезла в лесу, растворившись, будто никогда и не существовала.

Прошли годы.

Вот ему шестнадцать. Юный альфа. Тренированный. Сдержанный. Осторожный. Он встретил Элизу — волчицу из соседнего клана, дерзкую, уверенную, с огнём в голосе и шрамом над бровью. Она сразу захотела быть рядом. Проявляла инициативу, флиртовала, бросала вызовы. Сначала, он злился, потом привык.

Они тренировались вместе, смеялись. И однажды, во время ночной прогулки, волчица спросила:

— У тебя кто-то был раньше? Или что-то, о чём ты до сих пор помнишь?

Он не сразу ответил. А потом, как будто из глубины, неловко, рассказал. Про лес. Про рану. Про девочку.

Это была я, — Элиза взяла его за руку.

— Ты подарила мне кулон?

— Да. — Она подошла ближе и поцеловала его.

Он не оттолкнул. Поверил, что это — судьба.

С ней он прошёл свой первый гон. Позволил инстинктам взять над собой верх. Доверился.

А потом…

Потом был обвал. На северном склоне. Камни, крики, земля.

Элиза погибла.

Кулон остался. Он хранил его как память. Как оберег. С тех пор он никого не подпускал близко. Никого не впускал за внутреннюю черту.

Таррен вздрогнул, словно вернулся с далёкого берега.

Ночь стояла за окном. Лунный свет медленно растекался по полу. Он сидел всё там же, как будто время не двигалось вовсе. На столе лежал кулон. Тот самый. Янтарный. Цветок внутри всё ещё светился. Несмотря на годы. Несмотря на смерть.

Он протянул руку. Пальцы коснулись гладкой поверхности. В голове снова вспыхнул образ — та самая девочка, светлая, простая, держащая его, зовущая волчонком.

Он закрыл глаза и выдохнул. Долго. Глубоко. Словно пытался выдохнуть из себя всю боль, которую даже не осознавал.

Но она оставалась. Там же. В груди.