Наследник 4

Глава 6

Глава 6

Наш отряд остановился как вкопанный. Мои люди с ужасом и гневом смотрели на поверженного царя и торжествующих бояр. Василий Шуйский, стоявший над раненым Дмитрием, медленно повернул голову в нашу сторону. На его лице не было ни удивления, ни страха — лишь холодное торжество победителя. Он собирался что-то сказать, но я опередил его, не в силах сдержать гнев и омерзение при виде этой сцены.

— Ах ты, Васи́лька! — выкрикнул я, чтобы слышали все: и мои воины, и его приспешники, и растерянные стрельцы. — На государя помазанного руку поднять посмел⁈ Кровью царской землю обагрил! Я — князь Андрей Старицкий, Рюриковой крови! А ты — пес смердящий! И не тебе, псу, на меня брехать и суд рядить!

Мои слова прозвучали как удар грома на затихшей площади. Братья Шуйские дернулись. Его люди угрожающе шагнули вперед, руки легли на эфесы сабель, послышался сухой щелчок взводимого пистольного курка. Сам Василий Иванович на мгновение застыл, затем на его лице отразилось нечто вроде ледяного презрения, смешанного с досадой на мою дерзость. Усмешка, которая только что играла на его губах, исчезла.

— Пес? — тихо переспросил он, но голос его звенел от ярости. — Ты смеешь так говорить, воренок? Да какой ты Старицкий? Ты приспешник вора, что посмел себя выжившим Дмитрием назвать! Ты с ляхами пировал, молча смотрел, когда они веру нашу поносили! Воренок и есть, как и он, — и Шуйский пнул ногой стонущего «царя». — Разве истинно православный царь стерпел бы, что ляхи тут хозяйничают, что веру нашу поносят? Никакой он не царь, то мое слово!

— Врешь, пес, — неожиданно подал голос Дмитрий, превозмогая боль. — Меня мать признала!

Мои люди и люди Шуйского стояли друг против друга, разделенные лишь несколькими шагами напряженной тишины, готовые сцепиться насмерть. Воздух, казалось, загустел, звенел от ненависти. Колеблющиеся стрельцы растерянно переводили взгляды с меня на Шуйского, не зная, кому верить. Судьба бунта и моя собственная висели на волоске и зависели от того, чью сторону примет эта вооруженная, но дезориентированная масса.

И в этот самый напряженный момент со стороны Спасских ворот послышался отчаянный, нарастающий конский топот. Все головы повернулись на звук. На площадь вылетели три всадника. Лошади были в мыле, бока их тяжело вздымались, одеяния людей — в пыли и грязи, лица — возбужденные и красные. Среди них был князь и Боярин Голицын, он осадил коня прямо посреди площади, между нашими рядами и людьми Шуйского, и, не обращая внимания ни на кого, зычно, на всю Ивановскую, завопил:

— Слово царицы-инокини Марфы! Слово матери!

Все замерли. Даже Шуйский удивленно вскинул бровь. Имя Марфы Нагой, матери убиенного царевича, той, что признала Лжедмитрия своим сыном и тем самым открыла ему дорогу к трону, было у всех на устах.

— Царица Марфа… — продолжал кричать всадник, его голос дрожал от волнения или спешки. — Сказала слово свое! Перед всем честным народом и Богом сказала!

Он обвел взглядом застывшую площадь, его глаза горели фанатичным огнем.

— Сказала царица Марфа… — он набрал в грудь воздуха, — что сей человек… — Голицын указал рукой на лежащего на земле раненого Дмитрия, — не есть сын ее! Что вор он и самозванец! А истинного сына ее, царевича Димитрия, убили в Угличе по приказу Годунова! Отреклась она от него! Слышите⁈ Отреклась!

Слова эти упали в мертвую тишину и взорвали ее. Это было страшнее выстрела из пушки. Отреклась! Та, чьим признанием он держался на троне!

Я увидел, как лицо Шуйского озарилось мрачным, злым торжеством. Он хищно улыбнулся.

Реакция стрельцов была мгновенной. Все их сомнения, вся их нерешительность исчезли в один миг. Если сама мать от него отреклась — значит, Шуйский говорил правду. Значит, на земле лежит вор, обманщик, а они проливали кровь за него! На их лицах отразился гнев и стыд. Они стали поворачиваться к Шуйскому, опускать оружие или, наоборот, сжимать его крепче, скрипя зубами, но уже глядя не на меня, а на поверженного Дмитрия.

Мои люди за моей спиной ахнули. Поздей выругался сквозь зубы, сплюнув на камни. Дядя Олег схватил меня за руку, его пальцы стиснули мое предплечье как стальные клещи.

— Андрей… это конец…

— Ха, — в этот напряженный момент из меня вырвался смешок, а после я начал хохотать. Звонко, во всю грудь. Может, напряжение сказалось, может, еще чего. Но мне так стало смешно от этого театра абсурда. Мой смех летел во все стороны, отражаясь от стен Кремля, и на меня уставились с непониманием как свои, так и чужие.

Шуйский нахмурился, его кустистые брови сошлись на переносице. Голицын, привезший весть, смотрел недоуменно, теребя бороду. Стрельцы замерли в растерянности. Даже мои люди за спиной вопросительно переглядывались.

Я отсмеялся, вытер рукавом выступившие слезы. Безумие схлынуло, оставив место холодной ярости и расчету. Я выпрямился в седле, обвел взглядом площадь и снова обратился к стрельцам, которые все еще не знали, куда направить оружие.

— Смех, да и только! — крикнул я громко, перекрывая гул толпы и стоны раненого царя. — Смешно от лжи и коварства! Вы что же, уши развесили⁈

Я указал саблей на Голицына, который привез весть от Марфы.

— Кто вам эту весть принес⁈ Князь Голицын⁈ Тот самый Голицын, чей сынок только что у моего подворья с оружием в руках стоял рядом с людьми Шуйского, пытаясь меня, царского родича, убить⁈ Вы слову изменника верите⁈

Стрельцы снова зашумели, словно потревоженный улей, глядя на Голицына, который побагровел от моих слов и судорожно сглотнул.

— А ты, Васи́лька! — повернулся я к Шуйскому. — Год назад царица Марфа перед всей Москвой, при народе и боярах, признала Дмитрия сыном своим! Плакала, обнимала! А теперь, значит, когда ты со своими подельниками ворвался в Кремль, пролил кровь верных царю людей, поднял руку на самого помазанника Божия — теперь она вдруг от него отреклась⁈ Да кто ж этому поверит⁈

Я видел, как дрогнули ряды стрельцов. Мои слова попадали в цель.

— Ее силой заставили! — продолжал я кричать, чувствуя, как ко мне возвращается уверенность. — Или обманом! Приставили нож к горлу старухе или нашептали ей лживых слов! А Голицын примчался сюда с этой «вестью» в самый нужный для вас момент, изменники! Чтобы оправдать свое предательство! Чтобы на крови и лжи взобраться на трон!

— Ложь! — взвизгнул Шуйский, теряя свое показное спокойствие. Его лицо исказилось от злобы. — Он все лжет! Царица сама…

— Сам ты лжешь, пес! — перебил я его. — При Годунове ты орал, что Дмитрий в Угличе убит! А потом сам его Дмитрием признал! Теперь вновь орешь, что он не царь! Нету твоему слову веры! Тебя уже раз царь пощадил за игрища твои и семейку твою. Только я не пощажу! Потому что ты сам — вор и предатель! Власть тебе нужна, а не правда!

— Стрельцы! — снова обратился я, видя их растерянность и сомнения. — Опомнитесь! Не дайте обмануть себя! Лжет Шуйский! Вспомните, кому вы крест целовали! Государю Дмитрию Иоанновичу! Он еще жив! — Я указал на стонущего на земле царя. — Ваш долг — защитить его от предателей!

Мои слова произвели эффект. Часть стрельцов снова заколебалась, опуская оружие, глядя на Шуйского с подозрением. Другие, наоборот, крепче сжали бердыши, готовые драться — видимо, из тех, кто был подкуплен или крепко связан с заговорщиками. Раскол среди стрельцов стал явным, площадь разделилась на два враждующих лагеря, еще не скрестивших оружие, но уже готовых к этому.

— Не слушать его! — закричал Шуйский, видя, что ситуация снова выходит из-под контроля.

— А мы уже послухали! — вдруг раздался дерзкий крик из рядов стрельцов ближе к моим людям. Несколько стрельцов демонстративно вскинули бердыши, направляя их в сторону бояр.

Шуйский же, видя, что его почти загнали в угол и что часть стражи готова обернуться против него, выхватил саблю из богато украшенных ножен и с перекошенным от ярости лицом заорал:

— Смерть продавшим веру нашу на поругание! — И с размаху ударил саблей Дмитрия. Клинок со свистом рассек воздух. Голова несчастного дернулась, хрип оборвался.

— Бей предателей! — В тот же миг я выхватил свой верный колесцовый пистоль и прицелившись, выстрелил в Шуйского.

Грохот выстрела потонул в реве толпы. Пуля попала Шуйскому в плечо. Он взревел от боли и ярости, выронив саблю и схватившись за рану.

— Взять его! Убить! — закричал Шуйский своим людям, зажимая окровавленную рану. — Не дайте воренку уйти!

Люди Шуйского и стрельцы, вставшие на его сторону, с дикими криками ринулись на нас.

— Огонь! Бей пистолями! — отдал я новый приказ, и тут уже мой полк грянул дружным выстрелами. Пятьдесят стволов рявкнули почти одновременно, изрыгая дым и свинец. Грохот выстрелов ударил по ушам, смешиваясь с криками ужаса и боли. В передних рядах людей Шуйского образовались страшные бреши — кто-то рухнул на камни сразу, кто-то закружился, хватаясь за раны, прежде чем упасть. Пороховой дым на мгновение заволок площадь едкой пеленой, сквозь которую доносились вопли раненых и предсмертные хрипы. Этот залп на мгновение остановил их натиск, внеся смятение в ряды атакующих.

— Вперед! К Шуйским! — взревел я, перекрывая шум закипающей битвы, выхватывая саблю. — Руби изменников! За мной!

Я пришпорил коня, и мой отряд, как стальная лавина, ринулся вперед, в дым, в крики, в самую гущу врагов. Поздей, Олег, мои верные стражи — все рванулись за мной. Копыта загрохотали, сабли взлетели над головами, сверкая в утреннем свете.

И началась рубка. Площадь перед дворцом мгновенно превратилась в кипящий котел из стали, ярости и смерти. Лязг клинков о клинки, глухие удары по доспехам, треск древков бердышей, хриплые крики атакующих, вопли раненых — все слилось в невообразимый гул. Люди и кони смешались в беспорядочной свалке. Кто-то падал, сбитый с ног, и его тут же затаптывали. Кто-то, потеряв оружие, отбивался кулаками или кинжалом. Пыль взметнулась столбом, смешиваясь с пороховым дымом и алыми брызгами крови. Воздух стал тяжелым, пахло железом, потом, пороховой гарью и смертью.

Но мы не просто рубились — мы пробивались. Наша цель была ясна — достать главарей заговора, Шуйских и их ближайших приспешников. Каждый взмах сабли, каждый удар был направлен на то, чтобы расчистить путь к центру, где раненый Василий Шуйский пытался удержать своих людей.

Мой клич и ярость нашего натиска, а главное, вид явной измены бояр, убивших царя на их глазах, возымели действие. Раскол среди стрельцов стал очевиден прямо посреди боя. Часть их начала драться за Шуйского, больше по инерции или из страха, но многие другие колебались. Я видел, как один стрелец опустил бердыш, пропуская моего воина, как другой замахнулся на боярского сына рядом с собой, крича:

— Измена! Царя убили! — Эта сумятица в рядах противника стала нашим лучшим союзником, превращая их оборону в хаос.

Рядом со мной бился дядя Олег, его сабля с хрустом проламывала шлемы и доспехи врагов, каждый его удар был смертелен. Стражи, верные и опытные воины, сомкнули ряды вокруг меня, принимая на себя удары, предназначенные мне, и беспощадно разя врагов пиками и саблями.

Я сам, не видя ничего, кроме ненавистных лиц заговорщиков, рубился с яростью берсерка. Стрелец с бердышом попытался стащить меня с коня — я отбил древко и рубанул его по незащищенной шее.

Боярский сын, размахивая саблей, кинулся наперерез — мой конь сшиб его с ног, а я, не останавливаясь, полоснул его по спине. Сабля моя нашла Дмитрия Шуйского — он неуклюже отбил первый удар, выбив искры, но второй, более быстрый и точный, распорол ему бок сквозь кольчугу. Он с криком боли и изумления рухнул под копыта мечущихся лошадей. Иван Шуйский-Пуговка попытался ударить меня сзади, но мой верный Игнат успел подставить саблю и тут же свалил неказистого боярина ударом ноги по шлему, тот мешком осел на землю.

Главный враг — Василий Шуйский — видя гибель брата и неумолимый натиск моих людей, понял, что дело плохо. Его взгляд встретился с моим через кипящую свалку — в нем не было страха, только ледяная ненависть и звериный расчет. Прикрываясь своими людьми, которые дрались с отчаянием обреченных, и оставшимися верными стрельцами, он начал медленно, шаг за шагом, отступать к спасительным дверям дворца, огрызаясь проклятиями и редкими приказами.

— Не упускать! — крикнул я, пытаясь пробиться к нему, но его люди дрались отчаянно, прикрывая отход своего господина, бросаясь под наши сабли, чтобы дать ему уйти, и он не упустил возможности рвануть во дворец.

Бой на площади начал затихать, сменяясь стонами раненых и редкими, отчаянными вскриками добиваемых. Увидев, что их предводитель отступает, а сопротивление сломлено, оставшиеся люди Шуйского и верные ему стрельцы дрогнули и побежали — кто ко дворцу, кто к воротам Кремля. Часть стрельцов, что сражалась против Шуйского или колебалась, побросала оружие или осторожно перешла на нашу сторону, поднимая руки в знак сдачи или опуская глаза.

Площадь была наша, но победа оказалась горькой. Десятки тел моих людей, союзников, врагов, стрельцов устилали окровавленные камни. Воздух был тяжел от едкого запаха пороха, густого металлического запаха крови и смрада смерти. Тишину нарушали лишь стоны и плач.

Я спешился, чувствуя, как дрожат ноги от напряжения, подошел к тому месту, где лежал Дмитрий. Рядом уже стоял дед Прохор и дядя Олег, их лица были мрачны и усталы.

— Мертв? — спросил я.