Наследник 4

Глава 10

Глава 10

Я посмотрел на своих людей, которые уже сгрудились рядом: дед Прохор, дядья Олег и Поздей, Прокоп, Богдан, Елисей, и остальных. Их лица выражали ярость и готовность драться. Но силы были слишком неравны.

— Что за чушь ты несешь, Мацей⁈ — рявкнул я. — Какая измена⁈ Я спас государя от Шуйского! А схватить меня, князя Старицкого, первого боярина, вы можете только по приказу самого царя! Я ему крест целовал!

Я перевел взгляд на хмурых стрельцов, стоявших за спинами поляков и иноземцев.

— Стрельцы! А вы кому крест целовали? Государю Дмитрию Иоанновичу или… этой полячке? Той, что до сих пор веру нашу православную не приняла? Той, которой никто из вас креста не целовал и верности не присягал⁈ Кто она такая, чтобы грамоты такие писать и верных государевых слуг изменниками объявлять⁈ Вчера вся Боярская дума утвердила грамоту, где сказано, кто истинный изменник, а кто за царя и Отечество стоял! Или вы ту грамоту уже забыли⁈ Вы что же, стрельцы, хотите, чтобы теперь схизматики и ляхи здесь власть имели и веру нашу православную на поругание отдали⁈ Вы вообще кому верите?

Стрельцы замялись, послышался неясный гул. Мои слова явно задели их за живое. Многие из них действительно были вчера на площади или слышали о грамоте, и теперь их ряды заметно дрогнули.

Но тут вперед выступил их сотник, дородный мужчина с рыжими, нахально топорщившимися усами.

— Не слушайте его, братцы! — зычно крикнул он, перекрывая шум. — Врет все князь! Старицкий сам на него руку поднял, с Шуйским в сговоре! Я сам слышал, как царица Марина…

«Продался, тварь, полякам! — с яростью подумал я. — Или давно уже был их человеком. Вот почему эти стрельцы так покорно за Мацеем пошли».

Слова сотника, однако, возымели действие. Ропот среди стрельцов стих, они снова неуверенно сжимали оружие, растерянно глядя то на своего командира, то на меня.

Мацей, которому явно придало уверенности выступление продажного сотника, снова расплылся в ухмылке.

— Приказ отдан ее величеством государыней царицей Мариной Юрьевной! Именем ее и действуем! Так государь наш, царь Дмитрий Иоаннович, к великому прискорбию, от ран, нанесенных тобой и Шуйским, сегодня на рассвете преставился. И ее величество царица, как законная его супруга и наследница, приняла на себя бремя правления. А первым ее указом было — покарать изменников! Всех изменников, князь! Включая тех, кто под личиной верности пытался проложить себе дорогу к трону!

Я же, не давая ему насладиться моментом, повернулся к иноземным наемникам Маржерета.

— А вы! — крикнул я им, стараясь говорить громко и отчетливо. — Где вы были вчера, когда царя убивали⁈ Почему не защитили своего господина⁈ А теперь, значит, здесь, чтобы хватать тех, кто его спасал? Продались уже новым хозяевам, так быстро?

Капитан Маржерет, нахмурившись, что-то прорычал своим людям, но было видно, что мои слова не пришлись ему по вкусу.

— Я больше дам! — крикнул я следом. — Вдвое больше, чем вам пообещали эти! Служите честно, и будете вознаграждены!

Маржерет на мгновение задумался, но затем покачал головой.

— Князь, ты проиграл, — сказал он уже по-русски, хоть и с сильным акцентом. — Приказ есть приказ. Мы служим тому, кто платит и кто у власти.

— Уверен? Это твое последнее слово, капитан? — спросил я, чувствуя, как внутри все холодеет.

Маржерет молча кивнул, его рука крепче сжала эфес сабли.

«Твари! — ярилась мысль. — Окружили. И что теперь? Сдаться? Нет уж! А может… дать бой? Здесь, на улице? Пушка из ворот ударит картечью. Да, их больше. Но мы у своего дома. Устроить им тут баню! Вырезать чертям!»

Рука сама легла на рукоять пистоля. Взгляд мой метнулся к деду, дядьям. Они поняли. В их глазах была стальная решимость.

Мацей снова осклабился:

— Ну что, князь? Время вышло. Сдаешься или…

В этот самый напряженный момент, когда я уже почти готов был отдать приказ своим людям открыть огонь, с противоположного конца улицы, из-за спин отряда Мацея, что блокировал выход с подворья, донесся нарастающий гул множества голосов, конский топот и зычные команды.

Люди Мацея и Маржерета, стоявшие лицом к моему подворью, встревоженно заозирались, их строй дрогнул.

— Что там еще за шум⁈ — взревел Мацей, еще не понимая масштаба новой угрозы.

Из-за поворота улицы показалась внушительная сила — плотная масса пеших и конных воинов, которая быстро отрезала людям Мацея пути к отступлению по улице.

И тут же с той стороны улицы, из-за их спин, раздался грозный крик Матвея Григорьевича Волынского:

— Именем Боярской думы! Что за сборище здесь⁈ Кто смеет угрожать князю Андрею Володимировичу Старицкому⁈ А ну, расступись, сволочь, или всех на плаху пошлем!

Голос Волынского был подхвачен его людьми:

— Дорогу! Дорогу верным государевым слугам!

Вот теперь Мацей понял, что оказался в полной ловушке. Его лицо исказилось от ярости и отчаяния. Он оглянулся на меня, стоящего у ворот своего подворья, затем на неумолимо приближающихся сзади воинов Волынского.

Шансов на переговоры или бегство у него не оставалось. Его глаза безумно сверкнули, и он вдруг с неожиданной прытью выхватил из-за пояса короткий пистоль.

— Zdechnąć! — истошно завопил он по-польски, направляя пистоль прямо на меня. Видимо, решил, что если погибать, то хотя бы утащить с собой и меня.

Время, казалось, замедлило свой бег.

Я видел расширенные зрачки Мацея, его палец, нажимающий на курок. Но прежде чем Мацей успел выстрелить, раздался сухой щелчок другого курка.

Игнат, мой верный сторож, стоявший рядом, успел раньше. Пуля ударила Мацея. Его выстрел ушел в небо, а сам он с воплем боли повалился на землю.

Рыжий сотник со своими стрельцами, понимая, что их зажали с двух сторон, и их предводитель-поляк ранен, окончательно пали духом и начали бросать оружие.

Тут же, видя падение Мацея и понимая, что это их последний шанс, отчаянно завопил капитан Маржерет. Он и его иноземные наемники, а также поляки, с ревом ринулись вперед, на моих людей, стоявших у ворот подворья, пытаясь прорваться через нас, а там и уйти, ведь путь назад, был отрезан людьми Волынского. А нас меньше.

— Держать их! Пали! — взревел я, и мои люди ответили залпом из пистолей.

Пушка, удачно развернутая во дворе и нацеленная на выход с улицы, грохнула прямо в гущу атакующих, разметав первые и вторые ряды тех, кто еще пытался прорваться к нам, и создавая еще больший хаос.

Завязалась короткая, но невероятно ожесточенная рубка на пятачке перед моими воротами и в самой арке ворот. Выжившие поляки и наемники Маржерета дрались с отчаянием обреченных. Но люди Волынского уже ударили им в спину. Мы теперь сами перешли в атаку, тесня деморализованного врага. Схватка быстро пошла на убыль.

Маржерет, получив ранение в плечо от сабли дяди Олега и видя, что его люди перебиты или сдаются, с проклятием опустил шпагу.

— Довольно! — прохрипел он, зажимая рану. — Мы сдаемся.

Через несколько минут все было кончено.

Улица перед моим подворьем была завалена телами убитых и раненых поляков и наемников. Несколько моих людей тоже получили раны, но, слава Богу, убитых среди моих не было.

Игнат, мой спаситель, отделался лишь царапиной на щеке. Я подошел к нему и крепко стиснул плечо.

— Спасибо, Игнат. Жизнью тебе обязан.

Парень только смущенно улыбнулся.

Раненый Мацей корчился на земле, его уже связывали мои сторожа. Рыжий сотник и его стрельцы, не участвовавшие в последней атаке, стояли под охраной воинов Волынского, дрожа от страха.

Во двор, отряхивая с себя пыль и кровь, вошел Матвей Григорьевич Волынский.

— Ну ты тут устроил, княже! — крякнул он, оглядывая побоище. — Едва успели! Рассказывай, что за чертовщина приключилась? А этот, — он кивнул на скулящего Мацея, — я смотрю, особо буйный оказался?

— Здравствуй, Матвей Григорьевич! — ответил я, тяжело дыша и утирая пот со лба. — Спасибо, что подоспел! Без тебя бы нам туго пришлось. Да вот, гости незваные пожаловали. С грамотой от имени «царицы Марины». Меня, оказывается, в государственной измене обвиняют, в сговоре с Шуйским и в убийстве государя Дмитрия Иоанновича. А этот вот, — я ткнул пальцем в Мацея, — еще и в меня стрелять пытался.

Волынский изумленно покачал головой.

— Вот как? А я-то думал, мы вчера вместе с тобой, княже, Шуйского и ловили, а государя от его сабли спасали! Чудны дела твои, Господи!

— И как же ты здесь оказался? — поинтересовался я.

Волынский крякнул, поправляя на себе кольчугу.

— Едва рассвело, княже, как меня подняли твои люди, что несли службу у царских покоев.—Доложили — государь преставился. Царствие ему Небесное, — Волынский истово перекрестился, и все вокруг, включая моих людей, последовали его примеру. — А следом почти тут же донесли, что поляк этот, Мацей, с десятком своих иноземцев спешно покинул Кремль. Я сразу неладное почуял, послал за ним своих, — проследить, куда это он так спозаранку. А те вернулись, да и доложили: Мацей этот, оказывается, не просто так уехал. Встретился он за кремлевской стеной с сотней стрельцов этих, — Волынский презрительно махнул рукой в сторону обезоруженных стрельцов рыжего сотника, — да с наемниками Маржерета, да другими ляхами, и вся эта орава прямиком к твоему подворью направилась. Я тут же понял — быть беде. Поднял всех, кого смог: остатки твоего полка, что в Кремле были, да своих людей и стрельцов с кремлевских караулов. Вот, едва успели…

— Ты спас мне жизнь, Матвей Григорьевич, — сказал я искренне. — И не только мне, но и всем моим людям. Этого я не забуду. Я обернулся к своим дядьям и деду. — Что ж, — голос мой обрел стальную твердость, — кажется, все окончено. Мацея, который теперь еще раз в покушении на мою жизнь обвиняется, этого рыжего сотника-предателя и капитана Маржерета — под усиленную стражу и в колодки! Остальных пленных разоружить и также взять под присмотр. Будем разбираться, кто по злому умыслу пришел, а кто по глупости или по приказу. Мои люди и воины Волынского с готовностью принялись выполнять приказ.

— Теперь, Матвей Григорьевич, — сказал я, когда непосредственная угроза миновала, — нужно немедля возвращаться в Кремль. Пока мы тут разбирались, в городе черт знает что могло начаться. Пленных этих, — я кивнул на связанных людей Мацея, — тоже туда, под усиленный конвой.

— Верно говоришь, княже, — согласился Волынский. — Негоже нам здесь прохлаждаться. В Кремле сейчас каждое верное слово и каждая сабля на счету.

Я подошел к своим людям, что стояли во дворе, кто перевязывая раны, кто просто пытаясь отдышаться.

— Спасибо! — сказал я громко, глядя им в глаза. — За верность вашу, за отвагу! Не забыть мне этого. Но главные дела еще впереди. Собирайтесь, едем в Кремль!

Попытались найти грамоту с печатью, что была у Мацея, но так и не смогли.

Во дворе снова все пришло в движение. Мои люди, воодушевленные победой, быстро строились. Пленных подгоняли пинками.

Усталость как рукой сняло, вместо нее пришло злое, решительное возбуждение.

Я понимал, что этот день только начался.

Пока ехал, размышлял о случившемся и понимал, что сам позволил этому случиться. Надо было вчера в кремле остаться, но очень уж устал за день, да и не комфортно мне там было. Вот и решил дома выспаться. Выспался… Чуть навечно не уснул!

Немногие стражники, что остались на постах в Кремле, выглядели растерянными. Матвей Григорьевич, спеша мне на выручку, забрал с собой почти всех.

Кремль, сердце Москвы, оказался практически беззащитен!

Едва мы въехали на Соборную площадь, я спешился.

— Дядя Олег, дядя Поздей! — Голос мой звучал резко, не терпя возражений. — Немедленно найти Ежи Мнишека и его дочь, Марину! Они где-то во дворце. Доставить их в Грановитую палату, где я буду ждать. Под усиленной охраной, разумеется. И без всяких нежностей, пока я не разберусь, кто из них какую игру ведет. Живо!

Дядья, понимая всю срочность, коротко кивнули и, собрав по десятку бойцов, скрылись в дворцовых переходах.

— Прокоп! — Я повернулся к нему. — Старец Иов, бывший патриарх, все еще у тебя на подворье?

— Да, — подтвердил Прокоп.

— Людей к нему! С почетом, но быстро! Пусть немедля едет в Кремль. Скажешь, князь Старицкий его совета и благословения ждет по делам великой государственной важности. Его слово нам сейчас может стоить дороже золота.

Прокоп поспешил исполнять.

— Елисей! — продолжал я раздавать приказы. — Всех бояр Думы и глав приказов — немедленно сюда, в Кремль! Одоевского, Хованского, Власьева — в первую очередь! Сбор также в Грановитой палате. Никто не должен отсидеться!

Елисей метнулся исполнять.

Я же повернулся к деду Прохору и Матвею Григорьевичу Волынскому.

— Деда, Матвей Григорьевич! На вас — пленные. Мацея этого, поляка языкастого, да рыжего сотника-предателя и Маржерета — немедленно на допрос! В разные места их, чтобы не сговорились! И вытрясти из них все, до последней капли! Кто отдал приказ? Кто за этим стоит? Какие у них были дальнейшие планы? Все! И как только что-то узнаете — немедленно доложить мне! Времени у нас мало. Остальных пленных — поляков, наемников, стрельцов этих заблудших — пока просто приглядывать. С ними позже разберемся.

Дед Прохор и Волынский обменялись понимающими взглядами.

— Будет сделано, Андрей, — твердо сказал дед.

— Постараемся, княже, — добавил Волынский.

Они отправились организовывать допросы.

Я же направился в Грановитую палату. Прежде чем туда войти, решил взглянуть на тело покойного Дмитрия.

Меня провели в одну из опочивален, где на высоком ложе, уже укрытый парчовым покрывалом, лежал тот, кто именовался царем и великим князем Дмитрием Иоанновичем. Возле него, со скорбными лицами, стояли лекари — старик-русич и немцы из аптекарского приказа. Увидев меня, они почтительно поклонились.

Я подошел к ложу. Лицо Дмитрия, уже тронутое печатью смерти, было мертвенно-бледным, с заострившимися чертами. На голове, под сбившейся повязкой, виднелась страшная рана.

«Высоко ты забрался, парень, — подумал я, глядя на него без жалости, скорее с холодным, отстраненным пониманием. — На самый престол московский. И ведь почти получилось. Но сам же ты себе эту яму и выкопал. Слишком много врагов нажил, слишком многим поверил, слишком на ляхов своих понадеялся. И вот итог».

Я покачал головой. Властелин огромной страны, а сегодня — бездыханное тело.

— Вы сделали все, что могли? — тихо спросил я у немца-лекаря.

Тот лишь скорбно развел руками.

— Раны его были тяжелы, княже. Боюсь, он так и не пришел в себя.

Я кивнул и отвернулся. Этот акт драмы был окончен.

Войдя в Грановитую палату, я велел усилить охрану у входов. Палата теперь казалась пугающе огромной и тихой. Лишь эхо моих шагов гулко отдавалось под высокими сводами, когда я принялся мерить ее взад-вперед.

«Царь мертв, — эта мысль теперь была неоспоримой данностью. — Это меняет все. Формально, до решения Думы и Земского собора, я, как первый боярин, взявший на себя ответственность, имею наибольшие права на временное управление. Но это „формально“. На деле же — шаткое равновесие».

Я остановился перед царским троном, пустым и холодным.

«Мнишеки, — мысль переключилась на поляков. — Марина — теперь уже вдова, но все еще именует себя царицей. За ней — отец, Ежи Мнишек, и вся польская партия при дворе. Они попытались меня убрать. Значит, видят во мне угрозу. И это хорошо. Боятся — значит, считаются с моей силой».

Я потер лоб. Усталость давала о себе знать. Нужно было поговорить с ними, понять их намерения. И решить, что делать дальше. Заложники, которых можно будет использовать в будущей игре с Польшей? Или лучше просто прикопать всю семейку на заднем дворе и забыть.

Минут через двадцать — время в этой напряженной тишине тянулось мучительно медленно — двери палаты отворились, и вошел дядя Поздей и Олег с десятком воинов. Поздей был злой, рука перевязана, свежей тряпицей, на которой уже проступала кровь. За ними двое моих сторожей втащили упирающегося Ежи Мнишека и бледную, но все еще гордую Марину.

— Вот, княже, — прохрипел дядя Поздей, указывая на пленников. — Едва не упустили этих голубков.

— Что случилось? — нахмурился я, подходя ближе. — Ты ранен?

— Пустяки, царапина, — отмахнулся дядя. — Не хотели идти, да и охрана была, — протянул Поздей, а дядя Олег довольно хмыкнул. — А потом, когда вели уже сюда, попытались рвануть в другой коридор, к какому-то боковому выходу. Думали, там охраны меньше. Еле скрутили. Этот вот, — он снова мотнул головой на Мнишека, — еще и кинжальчик при себе припрятал, пытался пырнуть одного из наших. Да не вышло.

Я посмотрел на Мнишека, тот злобно сопел, но молчал. Марина стояла рядом, сжав губы, в ее глазах плескался страх, смешанный с вызовом.

«Значит, не так уж они и сломлены, — подумал я. — Пытаются действовать, даже оказавшись в западне. Это нужно учесть».

— Хорошо, — кивнул я. — Перевяжи рану как следует. А этих оставьте со мной. И проследите, чтобы у дверей никого лишнего не было. Разговор у нас будет… доверительный.

И отворив боковую дверь, направился по коридору, в бывший кабинет Дмитрия. Мнишеков же повели за мной следом.

Когда дяди и сторожа вышли, я указал Мнишекам на лавки, стоявшие вдоль стены.

— Присаживайтесь, воевода. И вы, государыня… бывшая.

Сам же, не спеша, направился к другой части кабинета, где за массивным столом, покрытым алым сукном, обычно сидел покойный царь, разбирая бумаги с Яном Бучинским. Здесь было тише, и свет из высоких окон падал так, что лица моих собеседников были хорошо видны, а мое оставалось в полутени. Я по-хозяйски опустился в одно из резных кресел, стоявших у стола.

Несколько мгновений я молча разглядывал Мнишеков, давая им почувствовать всю шаткость их положения. Ежи Мнишек ерзал на лавке, Марина же, наоборот, сидела прямо, стараясь сохранять царственное спокойствие, хотя дрожащие пальцы, сжимавшие платок, выдавали ее волнение. Наконец, я нарушил тишину.

— Ну что ж, — голос мой прозвучал спокойно, но с едва уловимой угрозой. — Поговорим?