Наследник 4

Глава 17

Глава 17

В кабинете повисла гробовая тишина, нарушаемая лишь хриплым, прерывистым дыханием гонца. Воротынский и Волынский, приведшие его, застыли с бледными лицами, их взгляды были прикованы ко мне. Они ждали. Ждали моей реакции: крика, ярости, паники — чего угодно, что показало бы, что я так же ошеломлен, как и они.

Я чувствовал, как внутри поднимается волна холодной, бессильной ярости. Но не дал этой ярости вырваться наружу. Сейчас паника была опаснее любого врага. Я заставил себя сделать глубокий вдох и выпрямился. Лицо мое, я знал, превратилось в бесстрастную маску.

— Дайте ему воды. — Я кивнул на гонца, который все еще стоял на коленях, дрожа всем телом. Волынский, опомнившись, поспешно плеснул воды в серебряный кубок и протянул дрожащему человеку.

Я впился взглядом в гонца.

— А теперь, — мой безжалостно-спокойный голос заставил его вздрогнуть, — расскажешь все с самого начала. И ничего не упускай. Где именно ты их видел? Каково число войска на вид? Точно ли три тысячи?

Гонец судорожно сглотнул, осушив кубок. Мое хладнокровие, кажется, подействовало на него отрезвляюще. Он перестал дрожать и заговорил уже более связно:

— В конце апреля явились к Нижнему Новгороду. Со стен города считали — говорят, и правда тысячи три, а то и больше. Страшная сила….

— Что за казаки? Как вооружены? Есть ли у них пушки? — продолжал я методично задавать вопросы, выстраивая в голове картину.

— Всякие. И с Волги, и с Терека, и просто вольница гулящая. Вооружены справно: сабли, самопалы. Пушек я не видел, разве что малые, затинные.

— Что говорят о самом «царевиче»? Как он выглядит? Кто при нем в советниках?

— Царевич… — гонец замялся, — молод, черняв, голосом зычен. В казачьем кругу держится просто, братается с ними. А в совете у него, сказывают, какие-то беглые монахи да дьяки опальные, что грамоте обучены и речи ему пишут. Это то, что в городе говорят.

Я кивнул. Картина прояснялась. Теперь главный вопрос.

— Как на него реагирует народ? Встречают хлебом-солью или боятся?

— Боятся, государь! — не задумываясь выкрикнул гонец. — Они два села пожгли, добро все выгребли, девок попортили! Разбойники! Их в город от того и не пустили, ворота затворили. Так они с наскока взять пытались, да наши от стен отбили! Теперь вот… стоят под городом, в осаде его держат, окрестности жгут. Меня и послали рассказать, едва прорвался…

— Понятно, иди отдыхай, тебя проведут. — И я махнул рукой.

Воротынский и Волынский смотрели на меня, ожидая приказов, но я молча указал им на выход. Мне нужно было подумать. Одному.

Три тысячи сабель — это сила, которую можно разбить. А вот слух, что его на свадьбу свою государь звал. Эта фраза превращала самозванца в возможного наследника, которого признал царь.

Мне нужно было знать правду. Звал или не звал? От этого зависело все. Если это ложь — ее нужно разоблачить, выставить на посмешище, лишить самозванца главного оружия. А если… если правда? Если Дмитрий в своем безумии действительно с кем-то списался, дал какие-то обещания? Тогда дело становилось во сто крат хуже.

Но кто мог это подтвердить или опровергнуть? Я перебирал в уме всех, кто был близок к покойному. Мнишеки? Эти солгут, не моргнув глазом, если увидят в этом хоть малейшую выгоду для себя. Бояре? Они не знали и половины личных дел государя, он их к себе близко не подпускал.

А кто знал все его тайны? Кто писал за него письма, читал донесения, был его тенью?

И тут я остановился посреди комнаты. Память услужливо подсунула образ. Тихий, исполнительный человек с умными, наблюдательными глазами и тонкими, привыкшими к перу пальцами. Человек, который всегда был рядом с Дмитрием, но держался в тени.

Секретарь, Ян Бучинский.

Я вспомнил наши нечастые разговоры. В отличие от спесивых шляхтичей, Бучинский был человеком разумным, почти ученым.

Я резко шагнул к двери и распахнул ее.

— Елисей! — позвал я.

Мой верный слуга тут же возник из полумрака коридора.

— Найди мне Яна Бучинского, бывшего секретаря государя. — Я понизил голос, и приказ мой прозвучал тихо, но твердо. — Живо. И тайно. Никто не должен знать, что я его ищу. Доставь сюда.

Елисей молча кивнул и так же тихо исчез. Теперь оставалось ждать.

Я снова и снова начал прокручивать в голове дни мятежа, пытаясь вспомнить каждую деталь, каждого участника. Ближний круг Дмитрия… поляки, русские бояре… его охрана…

И тут меня словно холодом обдало.

Охрана, иностранные наемники. И я вдруг с абсолютной ясностью осознал, что в суматохе последних дней — допросах, похоронах, советах — совершенно упустил их из виду. Что с ними стало?

Мысль о неучтенной вооруженной силе заставила меня резко обернуться.

— Сторожа! — крикнул я, и в дверях тут же возник мой гвардеец. — Ко мне Волынского! Живо!

Через несколько минут в кабинет вошел Матвей Григорьевич.

— Княже?

— А что стало с наемной гвардией? С людьми капитана Маржерета? Где они сейчас?

Волынский на мгновение нахмурился, припоминая.

— А, с этими… Часть их перебита, когда на тебя покусились, княже. Часть в подклете, отдельно от бояр и иезуитов. Ждут своей судьбы. А те, кто не участвовал, в слободе своей сидят, носа не высовывая.

Он помолчал, а затем добавил с плохо скрываемым боярским презрением:

— Бойцы они умелые, спору нет. Но верность их, как известно, продается тому, кто платит.

Он поклонился и вышел, оставив меня переваривать услышанное. Я снова подошел к окну.

Мысли вновь начали крутиться в голове, с наемниками разберусь позже. Мне нужно знать, кто он такой, этот «Петр», какова его истинная сила. Мне нужна разведка, пока я тут все утрясаю.

Кого послать? Нужен был кто-то свой. Надежный, быстрый, не слишком заметный.

Точно Агапка. Десятник московских жильцов. Простой, верный, исполнительный. Не интриган, не боярин. Решение было принято. Я резко шагнул к двери, выходя в полумрак коридора, где несла караул моя стража.

— Позвать ко мне Агапку, десятника, — приказал я стоявшему у входа Викше. — Он должен быть у себя на подворье. Живо.

Прошел час, а может, и полтора. Ожидание было мучительным.

Наконец, в дверь постучали. Я ждал Елисея, но вошел Викша.

— Княже, привел Агапку.

— Зови, — махнул я рукой.

В кабинет вошел Агапка. Он был в простом кафтане.

— Здрав будь, княже, — поклонился он. — Звал?

— Садись. Дело есть важное. Срочное и тайное, — жестом указал я на лавку.

Сам остался стоять, нависая над ним.

— На Москву идет войско, — начал я без предисловий, прямо и жестко. — Три тысячи казаков. Во главе — самозванец, что кличет себя царевичем Петром. Они подошли к Нижнему Новгороду, пытались взять его штурмом, но были отбиты. Теперь стоят под стенами, держат город в осаде.

Лицо Агапки на миг окаменело.

— Что прикажешь? — просто спросил он.

— Ты нужен мне, Агапка. Набери сотню из московских жильцов по моему слову. Надо немедленно выступить в сторону Нижнего Новгорода. — От боя уклоняться любой ценой! — подчеркнул я. — Вы — мои глаза и уши. Узнать все: где стоит самозванец, какова его сила на самом деле, что с Нижним. Посмотрите, узнайте, что сможете, и немедленно назад. Понял?

Он коротко кивнул.

— Но в Москву не возвращайся, — добавил я ключевой приказ. — Как только все выяснишь, прямым путем скачи в Гороховец. И будешь ждать, когда либо я с войском приду, либо кто-то еще, или гонца к тебе отправлю.

Агапка, осознав всю важность миссии, четко ответил:

— Исполню, княже, не сомневайся!

Он уже собирался уходить, но я остановил, сорвал с собственного пояса тяжелый, набитый монетами кошель.

— Это на все нужды. Не жалей. Отвечаешь головой.

Этот жест говорил ему о доверии больше, чем любые слова. Он молча, но с глубоким уважением поклонился и, развернувшись, вышел. Первый ответный ход в новой войне был сделан.

Агапка ушел, оставив после себя ощущение пусть и малой, победы над навалившимся хаосом. Я не сидел сложа руки, я действовал. Но теперь снова наступило время ожидания. Мучительного, вязкого, как болото. Я мерил шагами кабинет.

Прошел час, затем другой. За окном темнело, в кабинете зажгли свечи. Наконец дверь тихо отворилась. Вошел Елисей. За ним, бледный, но прямой, ступал в темном европейском платье Ян Бучинский.

Глянув на Елисея, он, все поняв, покинул кабинет.

— Пан Ян, — наконец произнес я, и голос мой прозвучал холодно и жестко, без тени того уважения, что я выказывал ему раньше. — Ты был тенью государя, его правой рукой в делах бумажных. Но, когда твой государь умирал на площади, заливаясь кровью, тебя рядом не было. И после, когда верные люди собирались здесь, в Кремле, ты тоже не явился. Где ты был?

Обвинение было брошено. Бучинский не вздрогнул. Он, казалось, ждал этого вопроса.

— Княже, — начал он, и голос его, хоть и тихий, был тверд. — В тот час я был в отъезде, по сердечным делам. Когда же ударили в набат и пошли крики «Бей ляхов!», я понял, что любой поляк — первая мишень для толпы.

Он поднял на меня свои умные, немигающие глаза.

— Явиться в Кремль в тот момент означало не верность, а бессмысленную гибель. Моя верность покойному государю заключалась в том, чтобы сохранить его тайны, а не подставить голову под топор обезумевшей черни. Я спрятался, чтобы дождаться, когда в городе воцарится порядок и закон.

Он замолчал, сказав все.

— Хорошо, пан Ян. Присядь. То, что было, прошло. Твоя жизнь сейчас зависит от твоей полезности. Мне нужна правда.

Он с облегчением, но все еще с опаской опустился на лавку, глядя на меня с ожиданием.

— Мне донесли, что объявился человек, называющий себя царевичем Петром, сыном царя Федора, — начал я, в упор глядя на него. — И говорит он, будто покойный государь Дмитрий звал его к себе как брата. Ты вел все его письма, знал все его тайны. Скажи мне как на духу: это правда?

Я ожидал услышать что угодно: гневное отрицание, растерянное недоумение, подтверждение того, что это наглая ложь. Но Бучинский после долгой, тяжелой паузы, во время которой он, казалось, взвешивал каждое слово, поднял на меня усталые глаза.

— Да, государь, — тихо, но отчетливо произнес он. — Грамота такая была. И деньги были посланы.

Эти слова ударили, как обухом по голове. Все мои расчеты, вся моя стратегия, построенная на том, что враг — простой самозванец, рухнули в один миг. Я почувствовал, как внутри все похолодело.

— Что значит «была»? — Я не узнал своего голоса, он прозвучал хрипло и требовательно. — Что за бред ты несешь? Но ведь вы все знали, что это ложь! Что у царя Федора не было сына! Была лишь дочь, Феодосия, и та умерла во младенчестве! Зачем он это сделал⁈

Я подался вперед, впиваясь в него взглядом, требуя немедленного ответа на это вопиющее безумие.

Бучинский не вздрогнул от моего резкого тона. В его глазах была лишь горькая усталость человека, который уже пытался спорить с этой сумасшедшей логикой и проиграл. Он тяжело вздохнул, будто собираясь с силами, чтобы снова объяснить очевидное безумие.

— Цель его была ясна, государь, — начал он тихо. — Покойный Дмитрий хотел утихомирить южные границы. Он хотел иметь там верное ему казачье войско во главе с человеком, который был бы обязан ему всем — и именем, и казной.

В этом была своя, пусть и кривая, логика. Создать на границе верный буфер, личную армию.

— Но способ, который он избрал… был весьма спорным, — продолжил Бучинский, и в голосе его прозвучала горечь. — Он считал, что казаки-вольники охотнее пойдут за «царской кровью», пусть и мнимой, чем за простым воеводой, назначенным из Москвы. Он думал, что это хитроумный ход — создать себе «родственника», который соберет для него личную армию. Он верил, что сможет управлять на расстоянии.

Я слушал, и у меня волосы на голове шевелились. Играть с огнем, посыпая все вокруг порохом. Он не понимал, что создавал не марионетку, а новое знамя для всех недовольных, давая ему в руки войско и деньги, при этом сам являясь самозванцем.

— Вот только я и Петр Басманов умоляли его не делать этого, — закончил свою исповедь Бучинский. — Мы доказывали, что эта ложь обернется против него. Что нельзя управлять тем, кто сам себя считает царевичем. Мы говорили, что он создает змею, которая его же и укусит. Но он никого не слушал.

Секретарь замолчал. Все было сказано

Это не было чистым безумием. Это была авантюра, отчаянная и рискованная политическая игра, которая вышла из-под контроля. Мне в наследство достался не просто самозванец, а провалившийся «спецпроект» моего предшественника, его безумное наследие.

Я понял, что эту правду нужно похоронить. Похоронить здесь, в этом кабинете, и никогда не давать ей выбраться наружу. Для всего мира, для бояр, для народа «Петр» должен остаться обычным самозванцем и разбойником. Если вскроется, что покойный государь, которого я только что похоронил с царскими почестями, сам плодил смуту, это ударит и по нему, и по мне, как по его «родичу» и преемнику.

— А сам замешан в делах Мнишеков и иезуитов?

— Нет, княже, я жизнь свою пытался спасти, — быстро ответил Ян.

Он лгал. Или, по крайней мере, недоговаривал. Но я не стал на него давить. Мне он был нужен живым и желательно лояльным. А всю правду из остальных я и так вытрясу в подклете. Пусть пока считает, что обманул меня.

«Поживи пока, пан Ян, — подумал я с холодной усмешкой. — Ты мне еще пригодишься. А не пригодишься — Сибирь велика, можно и на освоение новых земель послать».

— Хорошо, — сказал я, поднимаясь, давая понять, что разговор окончен. — Предлагаю тебе мою защиту и службу.

На лице Бучинского отразилось нескрываемое облегчение. Он вскочил и низко поклонился, не веря своему спасению.

— Я… клянусь служить вам верой и правдой!

— Возвращайся в свои покои, пан Ян, — сказал я, и мой голос прозвучал спокойно и властно. — С этого дня ты снова исполняешь обязанности секретаря. Только теперь — моего.

Когда Бучинский, шатаясь, поднялся, готовый уйти, пока я не передумал, на моих губах появилась неожиданная обезоруживающая усмешка.

— И все же любопытно, пан Ян. К кому же вы ездили по делам сердечным, что едва головы не лишились?

Он вздрогнул, и густая краска залила его бледные щеки. Видя, однако, что это не допрос, а почти дружеский интерес, он смущенно опустил глаза.

— К вдове дьяка одного, государь… Анне Васильевне.… — Он замялся.

Я хмыкнул и отпустил его.

Он ушел, а я остался один и на мгновение позволил себе расслабиться, усмехнувшись про себя иронии судьбы. Великая смута, борьба за престол, тысячи смертей… а в центре всего этого — любовь, страх и простые человеческие желания.

Но усмешка быстро сошла с моего лица. Оно снова стало серьезным. Я трезво оценивал ситуацию.

«Нет, — решил я. — Сегодня больше никаких потрясений. Москва схоронила одного царя, пусть привыкнет к этой мысли. Нужно отдохнуть. И подумать».

Подойдя к двери, я позвал стражу.

— Ужин из моего подворья сюда доставить. И позвать ко мне деда и дядьев. Тихо, по-семейному.

Сторож кивнул и бросился исполнять. Я уже собирался вернуться в глубь кабинета, но, помедлив, позвал Елисея. Он тут же возник из полумрака коридора. Я отдал ему последнее, самое важное на сегодня поручение.

— Оповести всех бояр. Завтра с утра заседание Думы. Быть всем до единого.

Елисей молча поклонился и исчез. Я вновь остался один в тишине кабинета, глядя в те мнеющее окно, за которым зажигались первые звезды. Сегодняшний сумасшедший день окончен. Завтра начнется новый.