Наследник 4

Глава 13

Глава 13

— С чего ради⁈ — прохрипел он, пытаясь приподняться. — В чем моя вина⁈ Я требую суда боярского!

Я усмехнулся.

— Ниже, — бросил я сторожам. Один из них надавил ему на затылок, заставляя почти уткнуться лицом в пол.

Я медленно подошел и, не говоря ни слова, поставил ногу в тяжелом сапоге ему на голову, слегка надавив и впечатывая его щеку в ковер.

Головин замер, перестав дышать. В палате повисла звенящая тишина.

— Вот так и поговорим. — Мой голос прозвучал тихо, но в этой тишине каждое слово весило пуд.

Я чуть усилил нажим.

— А то ты не знаешь, в чем твоя вина?

— Не ведаю… — выдавил он. — Клевета это… навет…

Он все еще упорствовал. Жалкий, раздавленный, но все еще пытался цепляться за ложь.

— Навет? — Я наклонился, не убирая ноги. — А печать твоя, казначейская, на грамоте о моей поимке — тоже навет? Той самой грамоте, с которой Мацей ко мне сегодня утром явился?

Головин дернулся.

— Я… меня принудили… — прохрипел Головин.

— Молчи, — оборвал я его. — Мацей, Василий Петрович, оказался на редкость разговорчив. Особенно после того, как на дыбу подвесили. И пан Мнишек поет соловьем, спасая свою никчемную шкуру. Рассказать, что они поведали? Про то, как ты ему о казне пустой плакался? Про то, как Мацей тебя за жабры взял, зная о твоем воровстве?

Головин обмякал все больше.

Упоминание о том, что его сдали, стало последней каплей. Его сопротивление иссякло.

— Я… я все скажу, княже… — прошептал он в пол. — Все напишу… Только… не губи…

Я убрал ногу.

— Деда, — не глядя на трясущегося казначея, сказал я. — Позови дьяка Сутупова. С пером и бумагой. Пора записывать.

Дед молча вышел. Головин остался на коленях, тяжело дыша и не смея поднять головы. Я сел на лавку, давая ему несколько мгновений, чтобы осознать свое положение. Страх — лучший помощник в таком деле.

Вскоре в палату вошел Богдан Сутупов. Увидев казначея на полу, он побледнел, но, поймав мой взгляд, поспешно поклонился и устроился за небольшим столом, разложив письменные принадлежности.

— Пиши, Богдан Иванович. Слово в слово, — приказал я и снова повернулся к Головину. — Начнем по порядку, Василий Петрович. Сколько ты из казны украл за время службы при покойном государе? Отвечай.

— Княже… помилуй… — пролепетал он.

— Сколько? — отрезал я.

Головин сглотнул.

— Тысяч… тысяч пятьдесят… может, с небольшим.

Даже я, готовившийся к худшему, внутренне содрогнулся. Пятьдесят тысяч рублей! Это была колоссальная сумма, на которую можно крепость поставить да пару полков полностью снарядить.

— Серебром? Али рухлядью? — продолжил я допрос, голос мой оставался ровным.

— И серебром, княже, и соболями, и иным товаром… — Он начал говорить быстрее, словно прорвало плотину. — Что труднее сосчитать, то и брал… Пошлинные недоимки списывал за долю малую, цены для царского двора завышал… Выделял мало из казны, а писал много.

— Где прячешь?

— В подклете у себя на подворье… да у шурина в Коломне часть… Все отдам, княже! До последней полушки!

— Отдашь, — кивнул я. — Теперь главное. Кто еще? Кто с тобой воровал? Имена.

Головин замялся, его взгляд забегал. Это был последний рубеж — сдать подельников.

— Не тяни, Василий, — надавил я. — Или мне отдать тебя деду на «беседу»? Он у меня старой закалки, разговоры любит долгие.

Казначей вздрогнул и торопливо закивал.

— Дьяк Янов, что в Поместном приказе сидит… Ефимьев Семен… Нелюбов Василий… Да многие… Кто от подношений не отказывался, кто сам приворовывал…

Сутупов едва успевал скрипеть пером, записывая имена. Картина вырисовывалась страшная — прогнила вся верхушка приказной системы.

— Хорошо, — прервал я его. — Теперь о другом. Сколько сейчас в государевой казне осталось? По-честному.

— Мало, княже… очень мало… — Головин съежился еще больше. — Тысяч сорок.

— Почему так мало? Куда тратилось? — нахмурился я.

— Так… на пиры эти свадебные ушло много… на наряды царице и ейным ляхам… на подарки Мнишеку. Государь не считал, велел давать, сколько просят. А они просили много. Казна почти вся и разошлась…

Я стиснул зубы. Значит, я сел на пустой сундук. Это сильно осложняло дело.

— Последний вопрос, Василий Петрович. Что Мацей пообещал тебе за помощь? За грамоту, за печать твою?

— Место… место в новой Думе, когда государыня Марина Юрьевна править станет, — выдавил Головин. — И долю малую с новгородских и псковских торговых пошлин… Сказал, что скоро вся торговля с Европой через их руки пойдет.

Теперь все встало на свои места. Это был не просто бунт, а продуманный государственный переворот с далеко идущими планами.

— Все записал, Богдан Иванович? — повернулся я к дьяку.

— Все, князь Андрей Владимирович, — тут же кивнул он.

— Дай ему. Пусть руку приложит.

Сутупов протянул лист Головину, и тот приложился малой печатью.

Я взял документ, внимательно прочел, посыпал песком и аккуратно свернул.

«Вот и поводок для всей приказной своры. И удавка для поляков», — подумал я с мрачным удовлетворением.

— Увести, — бросил я сторожам. — Деда, собери малый совет, Воротынского и Власьева еще туда да наших.

Интерлюдия. Поздей.

С Головиным все просто оказалось, на подходе к кремлю его прихватили под белы рученьки. Я лично отвел его к одной из палат, запер, а там и сторожей поставил, наказав, чтобы и мышь мимо них не проскользнула. На душе было муторно, но и спокойно — одна змея в мешке.

Только я вышел из дворца, как из полумрака вынырнул Елисей. Проныра, а не человек, всегда там, где нужен.

— Голова, — зашептал он, и глаза его азартно блестели. — Пока ты с Головиным возился, я тут посидел со слугами да со стольниками, что при бывшей царице служили. Поспрашивал, посулил…

— И? — прервал я его.

— Главный их чернец, духовник Марины, пан Савицкий. Его мы уже взяли, молчит. Как воды в рот набрал. Но слуги его все рассказали. Вся остальная их братия отсиживается на подворье у польского посла, пана Гонсевского. Уверены, что там их никто не тронет, да и искать не будут.

«Подворье посла… — мелькнула мысль. — Змеиное гнездо. Если я сейчас пойду к племяннику за приказом, можем упустить время. Чернецы эти не дураки, разбегутся еще поди. Нет. Решать надо здесь и сейчас. Андрей дал мне дело, мне его и доводить до конца».

— Народ собирай, живо. В гости наведаемся, — приказал я.

И через десяток минут почти семь десятков было готово. И из полка, и Агапка со своими, и люди Волынского, и три десятка стрельцов.

Мы выехали в сторону польского подворья. Разговор с послом предстоял не из легких, но теперь, когда главные изменники сидели по подвалам, я чувствовал в себе силу и правоту. Мы на своей земле. И никакое посольское право не укроет шпионов и смутьянов.

Москва гудела. Ото всех церквей доносился тяжелый, скорбный колокольный звон. Он не призывал к молитве, а будто бы давил на плечи, расползаясь по улицам вместе с утренним туманом. Люди толпились на углах, у ворот монастырей, на площадях. Лица у всех были растерянные, испуганные. Кто-то плакал в голос, кто-то крестился, глядя на маковки церквей. До нас долетали обрывки разговоров:

— Не верю! Не мог государь умереть! Он молодой, здоровый…

— Ляхи погубили! Точно тебе говорю, извели своими бесовскими яствами!

— А я слышал, бояре-изменники руку приложили…

— Что ж теперь будет-то, Господи…

«Как натянутая тетива, — подумал я, глядя на эти толпы. — Один громкий крик, одна искра — и снова полетит стрела бунта, только теперь уже не пойми в кого. Племянник прав, нужно душить гадину быстро, пока город в горе, а не в ярости».

Подворье посла было настоящей крепостью: высокий каменный забор, массивные ворота, на которых дежурила собственная стража — усатые ляхи в кунтушах и с саблями на боку. С нахрапа такие не возьмешь.

Я оставил отряд в переулке, а сам подошел ближе с Елисеем и одним из стольников — молодым, но спесивым на вид парнем в дорогом кафтане.

— Пойдешь ты, — сказал я стольнику. — Вид у тебя боярский. Подойдешь к воротам и потребуешь пана посла. Скажешь — срочная весть от Боярской Думы и князя Старицкого. Говори громко, уверенно. Как только ворота отворят, чтобы тебя впустить, — это наш знак.

Тот кивнул, поправил шапку и смело направился к воротам.

Я и Елисей с остальными затаились за углом.

— Именем Боярской Думы! — зычно крикнул стольник, подойдя к воротам. — Срочное слово к пану послу Гонсевскому!

Стража на воротах засуетилась. Упоминание Думы и, главное, имя князя Старицкого, который только вчера навел в Кремле свой порядок, произвели впечатление. Они не посмели отказать. Заскрипел тяжелый засов. Одна из створок ворот медленно поползла внутрь, пропуская нашего «посланца».

— Теперь! — прошипел я.

И мы ринулись из-за укрытия. За те несколько мгновений, пока оторопевшая стража пыталась понять, что происходит, мы уже были во дворе. Мои ребята тут же блокировали ворота, отрезая путь к отступлению.

Ляхи из посольской охраны, что несли службу у ворот, бросились было к оружию, но, увидев, что нас куда больше, застыли на месте.

Из главного крыльца на шум выскочил и сам посол — пан Гонсевский.

Высокий, холеный, в бархатном кафтане, расшитом золотом. Лицо его было багровым от гнева.

— Что сие значит⁈ — взвизгнул он, подбегая ко мне. — Это подворье короля Речи Посполитой! Вы ступили на чужую землю! Это повод к войне!

Я смотрел на него спокойно, даже с некоторым любопытством.

«Кричит. Значит, боится. Кто уверен в своей силе — тот голоса не повышает».

— Земля эта, пан посол, — ответил я ровным голосом, — московская. И стоите вы на ней, покуда князь Андрей Владимирович то дозволяет.

— Да я жалобу королю пошлю! Ваши головы на колья пойдут! — не унимался он.

— Война? — Я чуть прищурился. — Вы уверены, что хотите говорить о войне, пан посол? Особенно сейчас, когда много ляхов уличено в сговоре с изменником Шуйским? Думаю, ваш король Сигизмунд будет не в восторге, когда узнает, что его посол в Москве укрывает государственных преступников и убийц.

Лицо Гонсевского вытянулось. Он понял, что я пришел не наугад.

— У меня есть имена, — продолжил я все тем же спокойным тоном. — Пятеро иезуитов, что гнездятся здесь, в вашем доме. Имена их мне назвал воевода Мнишек. Выдайте их мне. Тихо и без глупостей. И тогда, быть может, Боярская Дума поверит, что вы лично в этом грязном деле не замешаны.

— Я… я ничего не знаю! — залепетал он. — Я посол и не слежу за каждым гостем…

— Тогда я отдам приказ своим людям обыскать здесь каждый закуток, пан посол. — Я шагнул к нему ближе. — Каждый погреб, каждую каморку. Но тогда, боюсь, мы найдем не только иезуитов. А за укрывательство изменников на Москве нынче одно наказание. Выбирайте.

Гонсевский сдулся. Весь его гонор испарился. Он бросил затравленный взгляд на своих охранников, потом на моих ребят, что стояли стеной, и понял, что выбора у него нет.

— Они… они там, — махнул он рукой в сторону небольшого каменного строения в глубине двора. — Делайте что хотите, проклятые еретики!

Я кивнул Елисею.

— Бери десяток. Остальные — держать двор.

Мы двинулись к отдельному дому. Дверь была заперта изнутри. Двое моих бойцов с разбегу ударили в нее плечами. Раздался треск, и створка слетела с петель.

Внутри, в просторной комнате, находились пятеро. Четверо вскочили, испуганно глядя на нас. Но пятый, плотный мужчина с бородавкой у носа — я опоразу узнал его по описанию как Чижовского, — не растерялся. С проклятием он выхватил из-под рясы пистоль.

Грянул выстрел.

Пуля со свистом пролетела у меня над ухом и впилась в косяк двери. В тесной комнате стало нечем дышать от порохового дыма. А я уже был рядом.

Мой удар пришелся ему по вооруженной руке. Пистоль со звоном отлетел в сторону. Чижовский взревел от боли и ярости и выхватил кинжал другой рукой, пытаясь пырнуть меня в живот. Но Елисей, налетевший сбоку, сбил его с ног.

Остальных четверых мои ребята скрутили за несколько ударов сердца. Они даже не пытались толком сопротивляться, видя ярость, с которой мы ворвались.

Через минуту все было кончено. Пятеро иезуитов, стояли на коленях посреди комнаты со связанными руками. Мы вывели их во двор. Посол Гонсевский смотрел на нас с ужасом и ненавистью.

Я подошел к нему.

— Благодарю, пан посол, — сказал я, глядя ему прямо в глаза. — Князь Андрей непременно оценит вашу… сговорчивость.

Отвернувшись отдал приказ своим людям:

— Уводить. Всех.

Я вошел в кабинет, где уже собрался мой малый совет: дед Прохор, дядя Олег, князья Одоевский, Воротынский и Волынский, а также думный дьяк Власьев.

— Признание нашего бывшего казначея у меня, — сказал я, кладя на стол свернутый лист.

— Сговор с поляками, передача печати, измена. А еще воровство. Он сознался в краже пятидесяти тысяч рублей. — И я вкратце описал им нашу беседу.

— Пятьдесят тысяч! — ахнул Одоевский. — Змей!

— Это не все. — Я обвел их тяжелым взглядом. — Казна почти пуста.

В палате повисла гнетущая тишина.

— Головин сознался, где прячет награбленное, — первым подал голос дьяк Власьев. — Нужно немедля послать людей и забрать все. Это хоть какая-то малость.

— Малость! — фыркнул Воротынский, ударив кулаком по столу. — Что нам его деньги! Главные богатства у Шуйских! Они теперь изменники, род их опозорен. Все их вотчины, подворья, все злато-серебро в их сундуках — по праву отходят в казну! Надо брать и трясти, как грушу!

— И не только их, — подхватил Одоевский. — Милославских тоже пощупать надобно, да и остальных!

Я слушал их. Это был единственный выход — забрать у врагов, чтобы наполнить казну и отблагодарить верных. Путь опасный, но другого не было.

— А как быть с племянником их, с князем Михаилом Васильевичем? — осторожно спросил Волынский. — Со Скопиным-Шуйским?

— Скопин не его дядья, — сказал я твердо. — В нем стать воина. Такими людьми не разбрасываются. Его мы не тронем. Наоборот. Я сам с ним поговорю. А пока надо готовить людей. По всем подворьям Шуйских и их подельников метлой пройтись.

В этот самый момент дверь отворилась, и в кабинет, чеканя шаг, вошел дядя Поздей.

— Княже. Бояре, — коротко кивнул он. — Гнездо иезуитов на посольском подворье взято. Шестеро иезуитов, включая их главаря, схвачены. Ждут твоего слова.

Не успел я ответить, как дверь снова распахнулась, и в палату вбежал бледный стольник.

— Княже, беда!

— Говори, — кивнул я ему.

— Царица-инокиня Мария Нагая у тела покойного государя! Плачет в голос и клянет тебя! Кричит, что это ты государя погубил, чтобы трон себе забрать! Челядь сбежалась, слушает…

Я сжал кулаки.

«Одно к одному. Старая лиса решила ударить в самый сложный момент».

— Это нужно прекращать, — сказал я, поднимаясь.

Я посмотрел на деда и дядю Олега.

— Идемте. Пора поговорить с «убитой горем» матерью.