Наследник 4

Глава 12

Глава 12

— Чего сделать-то? — не утерпел дядя Поздей, шагнув в кабинет после разговора с Мнишеками.

— Тихо, дядя. — Я жестом велел ему прикрыть дверь. — Дело важное, и шума не надобно. Бери Елисея, Агапку и еще десяток людей у Волынского из тех, кто Москву знает. Да стрельцов верных прихвати.

Я на мгновение задумался, выстраивая в голове порядок действий.

— Первым делом — казначей Головин. Он пособник изменников. Взять его нужно тихо, без шума и пыли, чтобы по приказам паника не пошла. Может, еще у себя на подворье, а может, уже и здесь. Не в общий подклет его, а запереть в одной из палат в Кремле, под крепкой охраной. Чтобы ни одна душа о нем не знала. Мне нужно знать, что он успел натворить и с кем связан.

Поздей мрачно кивнул, его глаза хищно блеснули. Он любил такие дела.

— А Елисею, — продолжал я, — задача похитрее будет. Мнишек сдал своих духовников-иезуитов. Каспара Савицкого, Миколая Чижовского, Анджея Лявицкого, Станислава Гродзицкого и еще пятерых из их братии. Я хочу, чтобы Елисей их нашел. Пусть берет людей, кого сочтет нужным. Переверните город, но найдите мне этих чернецов! Мне они нужны живыми, для допроса. Действуйте тихо, но, если будут сопротивляться, берите силой. Они не должны уйти! Кто-то из них наверняка должен быть в кремле и следить за всем. Сейчас наверняка затихарился. Как Головина возьмете, поможешь Елисею.

— Понял, княже, — кивнул дядя. — Сделаем все в лучшем виде. Головина возьмем, а Елисей, он хитрец и проныра тот еще, отыщет этих ксендзов, хоть они под землю провались.

Он вышел, а я остался в кабинете, чувствуя, как начинают двигаться запущенные мной шестеренки. Пока одни ищут, другие уже говорят.

Через полчаса ко мне вошел дед Прохор, а с ним и Матвей Григорьевич Волынский.

— Заговорили, Андрей, — начал дед без предисловий. — Оба. И Мацей, и сотник рыжий.

— Сотник сознался, что Мацей ему двадцать рублей серебром дал, да еще тридцать посулил, чтобы он смуту в рядах стрельцов чинил и тебя оговорил, — добавил Волынский. — Дешево же он свою честь продал, собака.

— А Мацей? — спросил я, подаваясь вперед.

— Этот поначалу запирался, — хмыкнул дед, — да только люди наши ему слово доброе сказали, он и поплыл. Подтвердил все, что Мнишек наплел. И про иезуитов, и про их планы, и про Головина с печатью. Только одно уточнил, — дед хитро прищурился, — что сам воевода Мнишек был не просто жертвой, а одним из главных зачинщиков, надеялся регентом при дочери стать и казной московской по своему усмотрению ворочать.

— Я так и думал, — проговорил я. — Хитрый лис. Спасибо. Теперь у нас есть все, что нужно для разговора с боярами.

В этот момент вернулся Прокоп, его лицо было серьезным.

— Княже, старец Иов прибыл. С почетом доставлен, ждет тебя в малой приемной палате, что примыкает к Грановитой.

— Чудесно. — Я поднялся. — Деда, дядя Олег, вы со мной.

Встреча с Иовом была тем, чего я ждал. Бывший патриарх, одетый в простую черную рясу, сидел на дубовой лавке. Он выглядел старым и немощным, но стоило ему поднять на меня глаза, как я почувствовал исходящую от него внутреннюю силу. Взгляд его был ясным, строгим и пронзительным. Мы поклонились друг другу.

— Отче, — начал я без предисловий, понимая, что времени на пустые речи нет. — Вы, верно, уже наслышаны о беде, что приключилась. Царь Дмитрий Иоаннович преставился. Боярин Шуйский, поднявший на него руку, схвачен. Поляки, пытавшиеся захватить власть под шумок, также разбиты и пленены. Но Москва сейчас как пороховая бочка. Одно неверное слово — и все полыхнет.

Иов молча слушал, его тонкие губы были плотно сжаты.

— Мне нужна ваша помощь, ваше святейшество, — продолжал я. — Ваше место — на патриаршем престоле. Пора вам вернуться и помочь умиротворить паству.

Иов медленно покачал головой.

— Стар я стал для таких дел, князь, — произнес он своим тихим, но веским голосом. — Силы мои на исходе, и путь земной близится к концу. Да и место то не пусто. Игнатий там сидит, по воле того, кто ныне мертв лежит.

— Игнатий⁈ — Я не сдержал усмешки. — Его сюда ляхи привели! Кто его теперь слушать станет? Он сбежит при первой же возможности! А ваша мудрость, отче, сейчас нужнее, чем когда-либо. Начать надобно с малого, но важного. Помогите похороны государя справить как подобает.

При словах «похороны государя» глаза Иова сверкнули холодным огнем.

— Какого государя, княже⁈ — Голос его вдруг окреп. — Гришки Отрепьева, расстриги и самозванца⁈ Чтобы я, патриарх московский, служил панихиду по еретику и слуге антихристову⁈ Никогда!

— Отче, — я шагнул ближе, понижая голос, — для тебя, для меня, для бояр, что правду знают, может, и расстрига. А для остальных людей по всей Руси он был царь Дмитрий Иоаннович, чудесно спасшийся сын Иоанна Васильевича!

— Ложь не может быть основой царства! — отрезал Иов.

— А кровь может⁈ — почти зашипел я. — А смута и братоубийство⁈ Представь, отче, что будет, коли мы сейчас выйдем на площадь и крикнем, что царь-то был ненастоящий, а вор и обманщик? Что тогда начнется? Народ, что вчера за него кровь лил, не нас ли с тобой на вилы поднимет⁈ Шуйский, который сейчас сидит в подклете как изменник, тут же в правдолюбца и мученика превратится! Ляхи завопят, что их царицу обманули, и потребуют отмщения! Начнется такая смута, какой мы еще не видели! Дом наш горит, отче, а вы предлагаете спорить о том, кто первым искру высек!

Иов молчал, его лицо было каменно.

— Он был на царствие помазан? — продолжал я давить, чеканя каждое слово. — Помазан. Страной правил? Правил. Народ ему присягал? Присягал. Посему, покуда не предан земле, он — государь и Рюрикович. И похоронен будет как государь, со всеми почестями. И болтать по-другому не след. А всяк, кто будет утверждать иное, — изменник и пособник смуты, желающий крови и погибели земле русской.

Я замолчал. В палате повисла тяжелая тишина. Иов долго смотрел на меня, и в его глазах боролись догма и понимание суровой правды. Наконец, он медленно, тяжело вздохнул, будто снимая с плеч непосильную ношу.

— Тяжкий грех на душу берешь, князь… и на мою вешаешь, — глухо произнес он. — Но, видно, правда твоя. Смута хуже лжи во спасение. Будь по-твоему. Помогу, чем смогу. Но на престол патриарший не вернусь. Стар. Выбирайте нового, достойного. А я лишь советом помогу, коли спросишь.

Этого было более чем достаточно. Я получил главное — его молчаливое согласие и благословение на мои действия. Теперь у меня был не только меч, но и крест.

— Благодарю, отче. — Я низко поклонился. — И ваш первый совет и помощь нужны мне немедля. Пойдемте со мной в Грановитую палату. Одно ваше присутствие укрепит правду и остудит горячие головы.

Иов на мгновение заколебался, но затем, тяжело опершись на свой посох, медленно поднялся.

— Коли так, веди, князь. Посмотрим, что скажет твоя Боярская дума.

Выйдя из приемной, я увидел Елисея, который доложил, что бояре собраны. Прибыли и Одоевский с Хованским.

— Пора, — сказал я им. — Идемте.

Когда массивные двери Грановитой палаты распахнулись, гул голосов мгновенно стих, сменившись гробовой тишиной. Первыми вошли мои сторожа, расчищая путь. Затем я. А рядом со мной медленно, с достоинством ступая и опираясь на посох, шел бывший патриарх московский и всея Руси Иов.

Эффект был подобен удару грома. Я видел, как вытянулись лица бояр. Видел, как кто-то испуганно вжал голову в плечи, а кто-то, наоборот, выпрямился, с надеждой глядя на старца. Но самое интересное творилось на почетном месте, где, растерянно моргая, сидел грек Игнатий, нынешний патриарх, посаженный на престол рукой покойного Дмитрия. В руках он держал драгоценный патриарший посох. Увидев Иова, своего предшественника, идущего рядом со мной, Игнатий побледнел как полотно и, кажется, даже перестал дышать.

Я не пошел сразу к царскому месту. Вместо этого медленно, шаг за шагом, направился прямо к Игнатию. Вся палата, затаив дыхание, следила за каждым моим движением. Я остановился прямо перед греком, глядя на него сверху вниз. Он съежился в своем кресле, его глаза испуганно бегали.

— Подержал, и хватит, — тихо, но так, чтобы слышали все в мертвой тишине, произнес я.

Игнатий вздрогнул, его рука, сжимавшая посох, ослабла.

— Отдай, не твое, — добавил я с ледяным спокойствием.

И протянул руку. Грек, не смея поднять на меня глаз, с дрожью вложил драгоценный посох, символ высшей духовной власти в государстве, в мою ладонь. Я крепко сжал его. Он был тяжелым. Тяжелым от золота, камней и веса ответственности.

Не говоря больше ни слова, я развернулся и так же неспешно подошел к почетной лавке, где заранее велел сесть Иову. Опустился на одно колено и с глубочайшим почтением протянул посох ему.

— Отче, прими, что твое по праву, — сказал я громко, на всю палату.

По собранию прокатился вздох изумления. Иов, лишь посмотрел на посох, а затем на меня, и медленно покачал головой.

— Эх, княже, — тяжко вздохнул Иов, и в сторонку отставил свой деревянный посох, и принимая патриарший. — Умеешь ты убеждать!

Я на мгновение замер Я не сел на трон, а остановился рядом.

Этот жест был понятен всем без слов. Символ веры теперь был рядом с символом власти.

Я обвел взглядом окаменевшие лица бояр, глядя, как они переводят взгляды с меня на униженного Игнатия, а затем на суровое, сосредоточенное лицо Иова.

— Бояре, воеводы, служилые люди! — начал я, и мой голос, усиленный акустикой, прозвучал властно. — Прежде чем мы начнем совет, я должен сообщить вам прискорбную весть. Государь наш, царь и великий князь Дмитрий Иоаннович, от ран, нанесенных изменниками, на рассвете преставился.

Тяжкий вздох пронесся по палате. Теперь это было официально.

— Изменник Шуйский, поднявший на него руку, и поляки, пытавшиеся захватить власть под шумок, схвачены, — продолжал я. — Их признание получено. Но государство наше осталось без государя. И сейчас, в этот страшный час, мы должны решить, как жить дальше, дабы не ввергнуть землю нашу в распри. Слово за вами.

Я намеренно отдал инициативу Думе, желая посмотреть, кто и что скажет. Первым, как я и ожидал, не выдержал Афанасий Нагой.

— Государя нашего не стало! — выкрикнул он, его лицо было красным от горя и гнева. — Погубили его изверги! Но род его не пресекся! Есть царица законная, Марина Юрьевна! Ей и править, покуда…

— Помолчи, Афанасий! — прервал его князь Одоевский. — Какая она царица? Веры нашей не приняла, на царство не венчана! Да и как женщина может на престоле московском сидеть? Не бывало такого!

— А что же делать⁈ — тут же вступил кто-то из бояр помельче. — Без государя нельзя! Земля без хозяина осталась!

Тут же раздались голоса.

— Может, избрать кого из знатнейших боярских родов?

— Шуйские — изменники! Голицыны — там же!

Начался гул, споры, каждый тянул в свою сторону и даже пара иностранцев что-то выкрикнули.

Я молча наблюдал за этим, давая им выговориться. Было видно, как расколота Дума, как каждый боится и одновременно желает урвать свой кусок. И тут, в самый разгар споров, зычный голос князя Хованского перекрыл весь шум:

— Почто спорите, бояре, когда ответ перед очами вашими⁈ Царский род не пресекся! Вот он, князь Андрей Володимирович Старицкий! Крови той же, что и государи наши! Он один не дрогнул, когда изменники на царя руку подняли! Он один порядок в Москве навел! Ему и шапка Мономаха по праву! Князя Андрея на царствие!

Повисла гробовая тишина. Все взгляды устремились на меня. Предложение было брошено. Я видел, как загорелись глаза моих сторонников, как испуганно переглянулись другие, как нахмурились Нагие.

Медленно поднял руку, призывая к молчанию.

— Благодарю тебя, князь Иван Андреевич, за доброе слово и доверие, — сказал я спокойно, но твердо. — Но не время сейчас для таких речей.

Я обвел взглядом всех присутствующих.

— Государь наш еще не предан земле. Тело его лежит неоплаканное, панихиды по нему не отслужены. А вы уже о новом царе речь ведете! Не по-христиански это, не по-божески! Стыдно, бояре!

Мои слова подействовали. Многие опустили глаза.

— Верно говорит князь! — тут же поддержал меня князь Иван Михайлович Воротынский. — Первым делом нужно долг покойному государю отдать!

— И землю нашу оповестить о случившемся, — добавил дьяк Власьев. — Дабы не было слухов ложных и смуты в городах. Надобно грамоты составить и во все концы разослать.

— А опосля, — заключил Хованский, — когда траур минет, надобно собрать Земский собор, как бывало! Пусть все чины Московского государства, вся земля русская решает, кому быть на престоле! Так будет по правде и по покону!

Я кивнул, показывая свое полное согласие.

— Мудрые слова, бояре. Именно так и должно поступить. Посему объявить по всему Московскому государству траур по почившему государю! Похороны состоятся через три дня в Архангельском соборе. Думный дьяк Сутупов! Немедля составить две грамоты. Одну — к людям о смерти государя. Чтобы во всех церквях били в колокола и служили панихиды. Вторую — о созыве Земского собора по окончании траура для избрания нового царя, и разослать ее с гонцами во все концы земли нашей. А вы, бояре, приложите к ним свои руки в знак общего согласия.

Это предложение не вызвало возражений. Оно было разумным, следовало обычаям и давало всем время. Бояре, успокоенные тем, что решение будет приниматься не в спешке, а на общем соборе, согласно закивали.

«А за это время, — подумал я, — я успею укрепить свою власть, разобраться с изменниками и подготовиться к этому самому собору. И кто знает, чье имя тогда прозвучит громче всех».

Собрание было окончено. Я распустил бояр, оставив при себе лишь ближний круг. Когда палата опустела, ко мне подошел Степка, один из моих сторожей.

— Княже, казначей Головин доставлен. Заперт в одной из малых палат, как ты и велел. Ждет.

«Время для еще одного разговора», — подумал я.

— Веди, — коротко бросил я и в сопровождении деда Прохора и двух верных сторожей направился к палате, где держали казначея.

Василий Петрович Головин стоял посреди комнаты бледный, но полный показного негодования.

— Князь! Что за беззаконие⁈ Я государев казначей, думный человек! По какому праву меня держат здесь, как татя⁈

Я посмотрел на него холодным, тяжелым взглядом.

— На колени, Василий Петрович.

Казначей от возмущения даже задохнулся.

— Да кто ты такой, чтобы я, думный человек, перед тобой на колени становился⁈ Это произвол!

Я, не меняя тона, кивнул своим сторожам.

— Помогите боярину. Спина, видать, от сидения в казне затекла, не гнется.

Двое моих гридней без лишних слов шагнули вперед и, грубо схватив Головина за плечи, с силой опустили на колени. Он охнул и зашипел от унижения и боли.