Начальник Культуры

Глава 7

Первой пошла Танина отбивная. Мягкая, сочная, в самый раз. Потом Людина картошечка, поджаренная с корочкой — как в детстве, когда к бабуле в деревню приезжал. Обе хороши и обе ждали вердикта, как на суде.

— Ничья, — объявил я. — Оба блюда пальчики оближешь!

— Льстец, — фыркнула Таня, но глаза у неё потеплели.

Люда как более опытная дама начала молча развивать чай по кружкам. Сегодня мы сидели за столом и ужинали, будто обычная семья. Я поймал себя на мысли, что получаю удовольствие от происходящего. Уютно, тепло… и атмосфера такая — давно забытая.

— Ладно, девчата, спасибо за ужин. Мне поработать надо, — объявил я, поднимаясь из-за стола.

Обе что-то хотели сказать, но промолчали. Понимали — рабочие дела для меня святое.

Я пошёл мыть руки и увидел как в своей комнате одиноко сидел Дима, о котором как-то никто не вспомнил. Хмурый, опустив плечи, ковырялся в старом плеере «Сони». Кассеты не было, батарейки сдохли, а он всё равно вертел его в руках, как талисман.

— Ты чего? — спросил я, когда закончил с ужином. — Поешь хоть.

— Ничего, — буркнул он, не поднимая головы.

Ладно, хочет обиженку включать его право, хотя на Диму которого я знал это было совершенно не похоже.

В комнате я разложил документы на столе. Отчёты, ведомости, липовые акты по концертам. Цифры не бились, как приговоры в суде времён Ежова. Я делал пометки, одну за другой, выводил на отдельный листок общую сумму.

Цифры выводили к конкретным фамилиям. И одна из них всплыла так неожиданно, что я отложил ручку.

— Дима, иди сюда.

Парень ввалился в комнату, как школьник, которого вызвали на ковёр.

— Закрывай дверь, — сказал я спокойно.

Дима сел напротив, плечи ещё больше опустились.

— Давай на чистоту. Ты в курсе, что нас с самого начала хотят лбами столкнуть?

Он насупился:

— Кто?

— Те, кто тут всё это организовал, — я постучал пальцем по папке. — Тебя и меня. Они знали, что ты парень молодой, но уже опытный и без должности руководящей уже засиделся, а тут я. Новый и неудобный. Вот и решили, что самый удобный вариант — нас стравить. Чтобы ты за место дрался, а я отбивался. Но потом бы на тебя все повесили, всех собак, дохлых.

Дима молчал. В принципе ничего необычного не было в таких сталкиваниях в бюрократической среде. Но это я начал малость издалека, чтобы не сразу вываливать на его голову ушат ледяной воды.

— Знаешь, что самое обидное? — я подался вперёд. — Ты — не плохой. Просто тебе не объяснили, как здесь всё работает. И тебя использовали.

Дима открыл рот, закрыл, потом всё-таки спросил:

— Как?

Я достал один лист. Смета по одному из концертов. Даты, суммы, подписи. Одна подпись — его.

— Это что? — спросил я.

Дима засопел:

— Я… я не знал, что они там вписали… Я обычный специалист в отделе снабжения.

— Знал или не знал — теперь не важно, — я убрал лист обратно. — Важно, что нас с тобой хотят по-крупному подставить. Так что теперь ты решаешь, кто ты. Удобный мальчик для Рубанова, на которого полетят все помои или человек, который сам за себя отвечает.

— Можно я подумаю? Мне надо всё обдумать…

— Можно. Но недолго, скоро к нам проверка приедет. Советоваться ни с кем не надо, я тебе обрисовал ситуацию. И там — я постучал пальцем по документам. — Вполне хватит на превышение служебных полномочий и растрата в крупных размерах.

— Твою ж… — выругался Дима.

— Что-то вроде того.

Дима совершенно разбитый, вышел из комнаты. Думать шёл, я тоже задумался, слушая за окном раскатистый звук работы мотоцикла.

Нас решили подставить. Сначала меня, а затем, когда поняли, что со мной всё не будет так гладко, как хотелось, в срочном порядке вызвали другого «начальника». Более удобного. Но я пока на должности и никуда с нее уходить не собираюсь.

Классическая схема можно сказать — свалить все прежние грехи на нового идиота. Только я идиотом не был и схему раскусил сразу. И имея на руках все необходимые документы, я мог выйти всех, кто причастен к мутным схемам. Ну Рубанов, конечно, главбух — безусловно и кто-то еще. Но тут меня ожидал не самый приятный сюрприз. В стопке бумаг не хватало одного листа. Того самого, который Семёныч пальцами трогал.

Я сидел в кабинете и составлял план культурных мероприятий на квартал, когда в дверь заглянула наша кадровик. Сейчас она мне напоминала женщину, которую жизнь научила держаться за свою должность мёртвой хваткой. Но при этом сохранять выражение лица, будто её вот-вот вызовут на ковер.

Сегодня она выглядела особенно настороженной, словно уже знала, что несёт плохие новости. А плохие новости у нас в отделе культуры обычно ходили строем и со знаменем впереди.

Кадровик выросла на пороге кабинета, прижимая к груди пухлую папку. Я сразу понял — если так держит, значит, в ней что-то нехорошее.

— Максим Валерьевич… — прошептала она голосом, который не предзнаменовал ничего приятного.

Я поднял глаза от бумаг и внимательно посмотрел на неё.

— Что случилось?

Кадровик замешкалась, но всё-таки вошла и аккуратно прикрыла за собой дверь.

— По вашему запросу. Суд пошел вам навстречу… — сказала она с попыткой выдавить из себя робкую улыбку.

Попытка с треском провалилась, а я насторожился.

— Ну, замечательно, — я отложил бумаги, и улыбнулся в ответ, чтобы как-то разрядить обстановку. — Хоть одна хорошая новость.

— Замечательно… — повторила она, но в ее голосе не было даже намёка на облегчение. Она закусила губу, помялась, а потом добавила вполголоса: — Только ваших хулиганов в списке не будет.

Опа, а вот тебе и неприятные новости подоспели. Я медленно положил ручку на стол. Ощущение было, как будто тебе пообещали премию, а выдали выговор.

— Почему же не будет?

— Подключились… серьёзные люди, Максим Валерьевич, — она отвела глаза, ковырнула пальцем край папки. — Сигнал был: этих хулиганов к вам не отправлять.

— Серьёзные — это кто? — я сдвинул брови, глядя на неё в упор.

Кадровик сморгнула, видно, не хотела это говорить, но всё-таки выдавила:

— Отец одного из них, вы наверное просто не знали об этом…

Ну, здравствуй… не скажу, что появление папаши панка стало для меня откровением. Он сразу попытался своего сыночка отмазать еще у участкового. Поэтому неудивительно, что и сейчас папаша не захотел, чтобы его золотое дитятко мыло полы в Доме культуры.

Такие отцы у нас в стране не редкость — хоть совок и девяностые закончились, но связи крепче бетона. Они через двадцать лет ничего не изменится, а уж сейчас — вовсе рассвет подобного дерьма.

— Когда суд? — голос у меня был спокойный.

— Через пару часов начнётся, — пробормотала она и торопливо выскользнула за дверь.

Кадровик явно опасалась, что я попрошу ещё чего-нибудь «за шоколадку», за что ей придётся потом краснеть.

Просить я никого не собирался, да и пока связями нужными не обзавелся для подобных просьб. Но я собирался идти в судебный участок и разбираться лично. Сотрудники моего отдела, ставшие свидетелем разговора, украдкой переглянулись. Уж они-то знали, кто такой отец панка (город у нас маленький, все друг друга знают), и наверняка уже прикидывали, что мне в этом суде светит. Судя по взглядам, мои списали меня заранее.

Но не будем о плохом, помимо минусов в маленьком городе всегда находились плюсы. Например, все в шаговой доступности и до суда я дошел за пять минут пешком. Пока шёл, уже уложил в голове план, как буду поступать при встрече с папашей.

Здание районного суда выглядело как привет из девяностых: облезлые колонны, потрескавшийся мрамор крыльца, краска на дверях облупилась.

Я постоял пару секунд, рассматривая это былое величие. Когда-то здесь выносили приговоры по всей строгости социалистического правосудия. Теперь — кто звонок правильный сделал, тот и прав. Но сегодня не тот случай.

Внутри веяло пылью бумаг, старым лаком и затхлостью, а прокуренные обои до сих пор хранили запах чьих-то выкуренных на бегу «Прим». Линолеум под ногами скрипел, под ним угадывался старый паркет. У окошка молодой адвокат в выглаженных брюках и листал какие-то бумаги, опершись спиной о стену. Лицо ушло, но не особо умное. Да это и не надо… в России для успешного дела нужно искать адвоката который хорошо знает судью, а не законы.

Я прошёл мимо, прикидывая, где тут зал заседаний, когда из-за угла мне навстречу вышел он. Крепкий, как сейф, с квадратной челюстью, в серой милицейской форме с погонами подполковника. Лицо — дюже знакомое. Очень знакомое.

Мы остановились напротив друг друга. Узкий коридор, облезшие стены, и между ними — мы. Милицейская форма сидела на нём как литая, но пуговицы на животе вот-вот готовы были сдаться. Широкий в плечах, пузо уже набрал, но всё равно видно — когда-то был зверюга. Лицо обветренное, а глаза — маленькие, прищуренные, цепкие, как две армейские пуговки.

— Ты начальник культуры? — спросил он хриплым голосом безо всяких приветствий.

Меня осенило мгновенно. Всё сложилось — и беспредел этих малолеток, и их уверенность, что им всё с рук сойдёт. Передо мной стоял папаша одного из этих козлов. По здешним меркам — полубог, человек, который хоть к мэру может зайти без записи.

— Подполковник Кузнецов, — он сам себе кивнул, словно удостоверял: да, это я. — А ты чего моего сына прессуешь, культурный ты наш?

Слова простые, но прозвучали как предупреждение. Я улыбнулся уголком рта.

— Сынок ваш, значит?

Кузнецов напрягся, желваки заходили. Посмотрел так, будто я усомнился, достойный ли у него сынок.

— Мой, — отрезал он. — И я его под твою культуру не отдам. Губу закатай! А я сделаю поправку на то, что ты в администрации без году неделя и забуду.

— А ты как отец подумай, чем это кончится, если его сейчас прикроешь, — сказал я спокойно, каждое слово укладывая на место, как камни в фундамент. — Сегодня штраф, административка, а завтра угловка и срок. Ты же не вечный товарищ подполковник, и свою голову сыну не переставишь. Так, что если ты забудешь, то сынок тебе напомнит.

Его пальцы стиснули желтую пуговицу на кителе, но мент промолчал. Не привык, видно, чтобы с ним так разговаривали.

— Так что, товарищ подполковник, либо он у меня три месяца красит лавочки, либо вы его через год из зоны вытаскивать будете. Ну или не будете, отрубит по полной. Ваш выбор.

Кузнецов выдохнул через раздувшиеся ноздри, как паровоз. Отвёл взгляд в сторону, думал. А я продолжил:

— Культура — самое безобидное, что может случится с сыном, наберется уму-разуму, уж я за этим пригляжу.

Милиционер крепко задумался, мои слова его пробрали. Видимо сам давно уже понял, что надо с сыном принимать кардинальные меры, но все оттягивал. Ему нужен был толчок к действиям, импульс, который я и задал.

— Ладно, дело говоришь, — буркнул он, но погрозил пальцем. — Смотри у меня.

— Я смотрю. А вы не лезьте, когда он прибежит на меня жаловаться.

Кузнецов хмыкнул, развернулся и пошёл к выходу, каблуки его грохотали по полу, как молоты по наковальне.

Я остался стоять в коридоре, провожая взглядом широкую спину подполковника, пока тот не свернул за угол. Он ушёл, но в воздухе всё ещё висел тяжёлый запах милицейского одеколона, вперемешку с его прокуренным дыханием. Такой аромат не выветривается — он въедается в стены, в пол, в воздух маленького городка, где каждый шаг, каждое слово одного человека могут перекроить судьбы сразу десятка других.

Я пожал плечами, неспешно поправил галстук и прошёл дальше по коридору. Там уже маячили знакомые фигуры — мои будущие «культурные активисты».

Панки расселись на лавке, как на сцене перед выступлением. Закинув ноги с грязными кедами на спинку, они переговариваясь вполголоса. Зелёный ирокез в куртке с нашивками, трогал криво подбритые виски и травил какой-то анекдот. Второй в бесформенной майке с дырками на животе, заржал в голос над шуткой своего дружбана. Но когда я подошел, хохот мигом прекратился.

— Чего уставился? — лениво бросил зеленый, но голос уже не был таким наглым, как пару дней назад. Скорее — для проформы.

Я молча сел за маленький столик в углу, достал ручку, чистый лист. Медленно, с чувством вывел первую строчку:

«Прошу направить на исправительные работы в отдел культуры районной администрации граждан Гордиенко А. В. и Кузнецова П. С.»

Выводил текст чуть ли не каллиграфическим почерком. Удовольствие от этих букв было особенное — не часто выпадает случай так красиво вписать пару фамилий в новую главу их жизни.

Закончив, подписал и поставил дату. Потом медленно встал, сложил бумагу пополам и пошёл к кабинету помощника судьи. Панки проводили меня взглядом с презрением — мол, обломался чиновничек? Но кто обломится мы ещё посмотрим.

Помощник судьи сидел, попивая чай из гранёного стакана с подстаканником — старая школа. Вид у него был такой, будто его ровным счётом ничего не интересует, кроме конца рабочего дня. Стол его завален бумагами, как впрочем и вся его жизнь.

— Что хотели? — спросил он без интереса, лениво поднимая глаза.

— Максим Валерьевич, начальник отдела культуры, — спокойно ответил я, подавая ходатайство. — Прошу приобщить к материалам административного дела.

Он глянул на меня поверх очков, потом на бумагу. Покачал головой — мол, и тут вы, культурные, со своими заморочками. Но бумагу взял.

— Ходатайство приобщается, — сказал он как вынес приговор.

Я вернулся в коридор и сел в на лавку, дожидаться начала заседания. Панки на меня не смотрели, делали вид, что заняты чем угодно, только не моим присутствием. Они не понимали ещё до конца, что я для них приготовил, отсюда и вольготность в их поведении. Скоро начнется рассмотрение дела по существу. Существо, конечно, заявит, невиновно.

В зал суда мы заходили все вместе — я, панки, адвокат, которому явно было всё равно, чем закончится это дело. Потом появилась судья — женщина лет пятидесяти, с волосами, стянутыми в жёсткую гульку, и таким выражением лица, будто всю жизнь ей показывали только списки недостач и отчёты о планах, сорванных на корню. В таких глазах жалости не бывает — только служебная необходимость и лёгкая усталость от очередных асоциальных элементов, не вписывающихся в план. Последним зашёл подполковник Кузнецов.

Процесс шёл быстро. Судья зачитывал протокол по хулиганке, панки скучали и кивали в нужных местах. Они всё ещё думали, что сейчас отделаются штрафом, максимум — обязательной лекцией о вреде алкоголя и пагубном влиянии агрессивной панк-музыки на неокрепший мозг.

Но когда судья подняла глаза от бумаг, в её голосе не было ни нотки сожаления.

— Суд постановил удовлетворить ходатайство и направить граждан Гордиенко и Кузнецова на обязательные исправительные работы в отдел культуры районной администрации сроком на три месяца.

— Чего⁈ — выдал «зелёный», вскидывая голову.

Второй только глазами заморгал, как рыба, вытащенная из мутного пруда. Они синхронно повернули головы в сторону первого ряда, где сидел подполковник. Ждали, что сейчас батя встанет, хлопнет кулаком, скажет своё «ну-ка тихо всем» и судья поймёт, но этого не произошло. Милиционер лишь погладил наградные планки на кителе, мол, за поступки отвечать надо и сидел себе преспокойно. Он уже всё решил, и надо отдать должное мужику, решил правильно.

Судья хлопнула молотком, подтверждая решение по административному делу. Заседание было окончено.

Я встал, прошёл мимо панков и, не останавливаясь, бросил негромко:

— Завтра в восемь. Не опаздывайте.

Трудовая молодежь промолчала, оба опешили и пока не понимали, как себя вести.

Я вышел из зала первым, не торопясь, с прямой спиной. Панки вышли следом. Впервые — тихие и с понурым взглядом. Без шуточек, без демонстративных плевков под ноги. Они ещё не поняли, что случилось, но ничего. Это сейчас они ничего не понимали, а завтра ка-а-ак поймут. Сегодня они получили первый урок. Завтра начнут получать все остальные.

В администрацию я вернулся той же дорогой — через площадь, мимо облезлого памятника, по тротуару, где асфальт расходился по швам. Возвращался не торопясь и в какой-то степени демонстративно. Пусть коллеги видят — начальник культуры никуда не спешит. Спокойно идёт, в руке — папка с судебными документами, и в каждом шаге неоспоримая уверенность, будто не из районного суда иду, а с заседания правительства после личного доклада.

Рассчитал я всё верно, у дверей администрации курили мои сотрудники. Завидев меня, они по привычке зажали сигареты в кулаках, хотя прекрасно знали — мне на их курение плевать. Старая привычка прятать сигарету, как только появляется начальник. Я задержался на крыльце. Вдохнул запах талого снега и намечающихся луж, взглянул на облупленную эмблему администрации над входом. Родное место, в смысле не конкретно эта дыра, а в общем… Россия, здесь дух настоящей России, хоть и глубинка. Выдохнув, зашел в здание.

Только сел за рабочее место, как в кабинет постучали. Три робких удара.

— Можно? — просунулась в щель голова вязальщицы.

— Заходи, если ты забыла, то я напомню, ты вообще-то здесь работаешь, Ларис и стучать не обязательно.

Лариса проскользнула внутрь и встала у моего стола, переминаясь с ноги на ногу. Глаза у нее были такие, будто я вернулся не из суда, а с собственной казни.

— Максим Валерьевич, — начала она с натянутой улыбкой. — Тут пока вас не было… Ну, в общем…

Я не стал ее торопить, сама скажет, но внутри несколько напрягся от такого вступления.

— Рубанов… — Вероника шмыгнула носом, за малым не плача. — Он сказал, что отдел культуры ему вообще не нужен. В смысле, в таком расширенном составе не нужен.

Я чуть привстал, оперся на стол и скрестил руки на груди, а вот это уже любопытно.

— Прямо так и сказал?

— Прямо, — она коротко кивнула. — Говорил с кем-то по телефону, но не стеснялся громко высказываться. Дверь в его кабинет открыта была. В общем, я подслушала! Случайно!

— И что сказал конкретно?

— Что при проверке он покажет нашу некомпетентность и никчемность, что после инспекции отдел культуры сократят до одного-двух специалистов, потому что, якобы мы ничего не делаем, — Лариса вздохнула.

— В смысле — нас сократить? — переспросил я, хотя и так всё было ясно.

— Сама в шоке, — кивнула Лариса. — Он даже не скрывает. Только вот мы… куда? Кого оставят? Вас? Как начальника… Только уже будете не начальником.

Я молчал, думал над услышанным. Меня точно не оставят, порежут штатку и на вольные хлеба. Таким, как Рубанов на культуру с большой колокольни. По их логике, культура — это когда баянисты на площади играют за спасибо. Все остальное — мёртвый груз и деньги уходят вникуда.

— А если проверка подтвердит его намерения? — спросила Лариса.

Я подошел к двери нашего кабинета и приоткрыв её застал двух остальных моих сотрудников — Веронику и Карла Игоревича. Они успели вернуться с курилки, но не решались заходить и просто подслушивали.

— А где третья? — спросил я.

— Уволилась, — пожал плечами Карл. — Нашла работу поденежнее. На рынке торгует в области.

— Ладно, не велика потеря, — хмыкнул я, а про себя подумал, что без моей подписи как она могла уволиться, ну и фиг с ней, получается у нас вакансия? Но сейчас хотя бы старые места сохранить.

— Заходим, товарищи, вас тема тоже касается! — распорядился я.

Через минуту все три сотрудника моего отдела стояли в центре кабинета, а я сцепив руки за спиной ходил туда-сюда, как полководец перед битвой. Размышлял над сложившейся ситуацией.

Наконец, я остановился и медленно обвёл их взглядом. Лица у них были такие, будто им не рабочее собрание устроили, а приговор огласили. Лариса побледнела, Вероника нервно теребила край юбки, а Карл Игоревич, который обычно держался с достоинством бывалого культурного бойца, тот выглядел так, будто ему сейчас сообщат, что ДК сносят вместе с ним.

— Надеюсь, господа хорошие, вы теперь понимаете, в какой ситуации оказался наш отдел? — спросил я ровно, без нажима, но так, чтобы каждому в голову вбилось.

Они молчали. Видимо, ещё не до конца понимали, насколько всё серьёзно.

— И в какой же? — наконец, несмело спросила Вероника, всё ещё надеясь, что я скажу «да ничего страшного».

— В такой, где нас всех не просто уволить могут, — я сделал короткую паузу, — а могут ещё и с позором, по статье.

— С позором? — Лариса округлила глаза.

Повисла тишина, в которой слышно было, как на улице проехал автомобиль и кто-то громко выругался.

— Проверка по нашу душу едет. И финансовые дела трясти будет.

— Да не может быть такого! — Лариса всплеснула руками. — Сколько лет работаем, сколько пользы принесли! Ну кому мы мешали-то? Мы же на энтузиазме всё тянули!

Эх, мне бы вашу наивность порой… подумал я, но вслух, конечно, не сказал.

— Лариса, Вероника, Карл Игоревич, — я снова обвёл их взглядом. — Слушайте внимательно. Я объясняю один раз. Проверка, которая к нам идёт, — это не просто комиссия по бумажкам. Это конкретный заказ. Наш отдел через него — как сквозняк через дырявую форточку — утащили столько денег, что если по-хорошему считать, то тут весь второй этаж администрации можно пересажать. И сейчас, когда это всё начало всплывать, задача Рубанова — сделать так, чтобы все косяки легли на наш отдел.

— Это что же выходит… — голос у Вероники дрогнул. — Он нас собирается подставить?

— Что-то вроде того, — кивнул я.

— И что же делать, Максим Валерьевич? — спросил Карл Игоревич, которого я за всё недолгое время работы ни разу таким растерянным не видел.

Я широко развел руками:

— Делать мы будем вот что, товарищи.

Они сгрудились чуть ближе — видно было, что ждут от меня чуда или хотя бы плана.

— Во-первых, — я развернулся к ним, — вы забудете, что тут есть разделение на начальство и подчинённых. Теперь мы одна команда. Либо вы держитесь со мной, либо с Рубановым. Но учтите — Рубанову вы нужны ровно до того момента, пока он на вас все свои грехи не спишет, чем он и занимается. После этого — хоть трава не расти.

Лариса опустила глаза. Вероника перестала теребить юбку. Даже Карл Игоревич чуть охнул, хватаясь за сердце.

— Во-вторых, — продолжил я, — завтра с утра начинаем работать по-новому. Все мероприятия, все бумаги, все сметы — каждый гвоздь, каждый листок. Всё должно быть как на ладони. Если проверка к нам зайдёт, мы им покажем такую прозрачность, что они испугаются. Никаких скелетов в шкафу отныне быть не должно.

— Но если они всё равно решат нас списать… за прошлое? — робко спросила Лариса.

— А вот тут, мои хорошие, начинается самое интересное. Я все просчитал и про деньги, отмытые через наш отдел, в курсе.

— И сколько там, Максим Валерьевич? — прошептал Карл Игоревич.

— Как раз на внедорожник Рубанову хватит, — подмигнул я.

— Господи за что нам такое наказание, — перекрестилась Лариса.

Обстановка в кабинете становилась все больше наэлектризованной.

— Лучше скажите, что нам делать, Максим Валерьевич? — вздохнула Вероника.

Что делать я понимал, как раз думал на эту тему, пока возвращался из суда. Нам следовало демонстративно освоить «полученные» деньги. Выдать нечто такое, чтобы у комиссии не осталось ни единого вопроса. Как это провернуть? Кое-какие мысли на этот счёт у меня имелись.