На орловском направлении. Отыгрыш

Глава 28

7 октября 1941 года,

Орёл

Если что-то работает качественно, то зачем это «что-то» менять, ища, как говорят русские, добра от добра? Правильно: незачем. Вот если работать перестанет — другой разговор. Тактика наступления Хайнца Гудериана в этой маневренной войне второй год подряд работала вполне сносно и в Полонии, и во Франции, и в Белорутении. Впрочем, после пересечения в июне большевистской границы его «ролики» все чаще пробуксовывали, натыкаясь на необъяснимое для цивилизованного европейца ожесточённое упорство этих сталинских фанатиков. Того ускоренного марша, которым они прокатились по одряхлевшим костям Европы, в России уже не получалось: приходилось напрягать все силы, бросая в бой новые и новые резервы. Однако же несмотря ни на что в первые октябрьские дни немецкие солдаты оказались на подступах к орловскому транспортно-промышленному узлу, откуда в два длинных прыжка — через Тулу — было легче всего достигнуть Москвы. И достигнуть, что крайне желательно, раньше этой свинячьей собаки фон Бока! Молниеносному Хайнцу необходимо поддержать своё реноме, первым въехав на танке в ворота древнего русского Кремля, над самой высокой кирхой которого — ди Гроссе Йохан, кажется? — его мальчики в панцерграу поднимут германский флаг!

Так что сейчас немецкие солдаты действовали согласно привычной тактике, учитывая, правда, что из-за дождей авиаразведка отсутствовала напрочь: парни Геринга прочно сидели на полевых аэродромах, длинными идиоматическими эпитетами поминая низко нависшие тучи, поливающие все вокруг холодным душем.

Сперва по двум шоссе по направлению к городу промчались мотоциклисты разведки. Тут же разрозненным огнём ожили плохо замаскированные окопы, вынесенные большевиками в чистое поле. Что же, немецкие солдаты — умные солдаты, они должны по возможности беречь свои жизни для будущего величия Рейха. Потому, прощупав оборону русских, разведчики, не вступая в перестрелку, попросту развернули стальных скакунов и умчались обратно к лесу, где уже скапливались передовые подразделения.

Германский Хеер в эту войну успел прославиться оперативностью и хорошей взаимной поддержкой родов войск, так что уже сорок минут спустя откуда-то из-за леса с тяжёлым шелестом прилетел первый пристрелочный снаряд артподдержки. Недолет составил более двухсот метров, однако артиллеристы быстро исправились, и следующие разрывы заплясали вокруг плохо замаскированных брустверов русских траншей. Совсем скоро, растянувшись звеньями стальной цепи, от леса двинутся серые танки, за которыми, пригибаясь по въевшейся в подкорку привычке, пойдёт пехота. Метлой из огня и металла будут сметены прячущиеся в осыпающихся окопчиках русские: их беспорядочная стрельба по моторазведке ясно показала, что позицию занимают в самом крайнем случае два-три взвода с легким стрелковым оружием и только одним пулемётом. Впрочем, вон там, за глинистой грядкой, угадываются три… нет, пожалуй, всё-таки четыре плохо замаскированных миномётных ствола. Батарея. Ну что же: дадим ещё одно целеуказание артиллеристам! Немецким солдатам не нужны лишние проблемы: пускай красные миномётчики попляшут между разрывами германских снарядов и собственных детонирующих мин!

В разрушаемых огнём немецких орудий окопах лежали ребята-ополченцы. Их было не три взвода, и даже не два, а всего три отделения, и единственный «Кнорр-Бремзе LH33» накрыт был под телом убитого пулемётчика и придавлен землёй в осыпавшейся от взрыва «лисьей норе». Нельзя, никак нельзя было посылать в эти траншеи много бойцов: вырытые посреди поля и плохо замаскированные, они словно специально привлекали внимание противника. Ложная позиция. Но и оставлять её пустой также было нельзя: отсутствие даже минимальной советской обороны у окраины стопроцентно вызвало бы настороженность прожжённых немецких командиров. Другое дело — на ложных огневых, где взрывы разносили сейчас в щепы, в труху и бревна «миномётов» с «пушками», и чучела из набитых травой рогожных мешков, одетых в списанные шинели «четвёртого срока» и прелые будёновки.

Спустя двадцать минут орудия смолкли. Кашляя и плюясь от горькой вонищи жжёной пикринки, рыже-чёрные от глины и гари, бойцы принялись выкарабкиваться из осыпавшихся траншей, подбирать оружие, подправлять малыми лопатками брустверы. То тут, то там, подчиняясь заранее полученному приказу, к окраине потянулись раненые, многие — в сопровождении товарищей.

Вероятно, вид хорошо заметных в чистом поле отступающих ополченцев взбодрил притаившихся на опушке гитлеровцев, и вскоре, оставляя за кормой чёрный дым из выхлопных труб, по направлению к разгромленной артиллерией позиции двинулись два танка, сменивших защитную окраску, что принята была в армии капитулировавшей без боя Чехословакии, на серо-сизый панцерфарбе с белой буквой «G» на лобовой броне. За танками, словно вороньи крылья, почти не пригибаясь, быстрым шагом шли пехотинцы. Их было много, даже слишком много против защитников города, сидевших в разрушенных окопах. Роты две прошедших огни и воды ветеранов польской и французской кампаний, сытых, прекрасно обмундированных и вооружённых молодых и сильных мужчин. Чуть сбычившись, чтобы спрятать от яркого солнечного света глаза в тени козырьков штальхельмов, они шли, приминая шипованными сапогами стебли травы, упрямо выпрямляющейся за их спинами. Тела, готовые кинуться наземь при первых же выстрелах, карабины и пулемёты, которые могут в любой миг выплюнуть десятки и сотни пуль в ответ на каждую большевистскую пулю…

Хорошо шли. Но не по-русски. Не как офицеры добровольческих рот в «психической», положив мерцающие остриями граненых штыков винтовки на руку, с папиросочкой в углу рта и последним патроном в патроннике. Не как перекатывающиеся волнами цепи красных стрелков в драных опорках, где «даёшь!» и «ура!» мешалась с «Йогана мать!», и мать этого самого Йогана приводила в дикую панику самых стойких обороняющихся. Нет, они шли по-своему, по-немецки, с истинно германской аккуратностью и отработанным годами казарменно-полигонной муштры автоматизмом. Словно и не люди, а хитро сработанные машины или мифические гомункулы, шли они, чтобы одним ударом сметя жалкие остатки последних не бросивших позиции защитников, ворваться на окраины старинного русского города Орёл, что означает «Der Adler».

Когда наступающие роты оказались в ста — ста двадцати метрах от противотанкового рва, окопы ополченцев ожили редкими вспышками винтовочных выстрелов, выбившими из цепей нескольких пехотинцев. Немцы тут же повалились в траву, уходя от редкого, но тем не менее меткого обстрела. Заметив изменение обстановки, панцерманны одной из бронированных машин остановили танк и принялись водить башней, выцеливая тех, кто набрался дерзости и осмелился противостоять доблестному Хееру. Артиллерийского огня они уже не боялись: и так ясно, что русские пушки недавним обстрелом либо уничтожены, либо приведены в негодность. Иначе большевистские противотанкисты давным-давно открыли бы огонь по приближающимся панцерам, как они раз за разом делали почти в каждой стычке, в которой пришлось участвовать с начала боёв в России. Что же, если их командиров плохо учили в советских артшколах — германские военнослужащие всегда готовы преподать им последний урок!

Вторая «Прага», развернувшись, выползла на брусчатку шоссе, чтобы миновать ров по оставшемуся дефиле. Через полминуты над залегшими пехотинцами, увлечённо стреляющими в направлении траншей большевиков, зазвучали резкие свистки офицеров и фельдфебелей. Поотделенно немцы вскакивали и, низко пригибаясь, кидались вперед. Пробежав тридцать-сорок метров, они вновь плюхались наземь, перекатывались вбок и, стараясь унять дыхание, вновь открывали огонь. А позади точно так же поднимались и неслись со всех ног вперед их камерады. На третьей перебежке первые немецкие солдаты уже прыгали в противотанковый ров, который теперь прикрывал их от меткого огня русских.

Танк остановился, не доезжая до противотанкового рва; командир довольно ухмылялся, наблюдая, как из русских траншей то тут то там выползают последние защитники и кто короткими перебежками, кто ползком, а кто-то и на четвереньках устремляются в бегство.

Впрочем, фельдфебель не заметил последних притаившихся в траншее русских: скуластого младшего сержанта с топориками на довоенных ещё чёрных петлицах, выглядывающих из-под ватника с оборванными пуговицами, и пожилого лейтенанта-«запасника» в успевшей потерять свой первоначальный цвет фуражке, сидящих возле укрытых на дне окопа ящичков с торчащими Т-образными рукоятками. В склеенный из картона примитивный зеркальный перископ лейтенант внимательно наблюдал за действиями германцев, благо находящееся слева-сзади солнце не могло его выдать предательским бликом «зайчика». И как только второй чешско-немецкий танк, двигавшийся по шоссе, поравнялся с уткнувшейся в кювет «эмкой», командир резко крикнул укрывшемуся на дне окопа сержанту:

— Равиль, третий! Давай!

Равиль Забиуллин резко вдавил рычаг в корпус подрывной машинки, контакты соединились, замыкая электрическую цепь, пролетел по проводам ток, торкнувшись в металлическую «пробку» детонатора, пыхнул микровзрыв, от которого тут же сдетонировал основной заряд, заботливо заложенный в легковушке. Триста килограммов мелинита сработали так, как им полагалось. От продукции Горьковского автомобильного завода мало что осталось, но и находившийся рядом танк попросту отлетел, перевернувшись на бок…

Как только с неба перестали сыпаться ошметки металла, земля и обломки булыжников, в окопе вновь раздалась команда:

— Давай первый!

Вновь вдавился Т-образный рычаг — теперь на другой подрывной машинке. И опять раздался грохот, но красноармейцы-мотострелки в замаскированных и до сих пор не обнаруженных окопах у окраины не смогли увидеть такого же великолепного куста разрыва, как в первый раз. Скрытый в глинистой стенке фугас направленного взрыва мгновенно выплюнул не только огонь, дым, ударную волну, но и десятки граненых гаек, которые промчались вдоль рва в тридцати-сорока сантиметрах над его дном, круша и калеча укрывшихся там гитлеровцев. Грохот взрыва смешался с воплями ужаса и боли.

— Ну что же… Пора сворачиваться, с левого фланга эти гады явно идти не собираются. Младший сержант Забиуллин! Взрывмашинки от клемм отсоединить, берём с собой. Неиспользованную — замаскировать землёй, возможно, третий фугас ещё понадобится. Остальные берём с собой, отходим сперва по ходу сообщения, потом — рывком вправо до кювета. Да смотри, аккуратнее: там на дне нажимные мины «рыбацкая радость» установлены. Ну, с богом, пошли!

Пробежали, где согнувшись, а где на четвереньках, по осыпающейся борозде хода сообщения, один за другим выметнулись на поверхность, пригибаясь и петляя, затопали толстыми подошвами через рыхлое поле. Гаубичные дула с грохотом вбросили языки дымного пламени. Полыхнуло поле огнём снарядных разрывов. Два залпа тяжёлых дивизионов. Два советских солдата. Не добежали…

Из рва, мешая стаккато шипованных сапог с трелями свистков и бренчанием амуниции, рванулись вперед, к оставленным русским траншеям уцелевшие пехотинцы. Много. Роты полторы, даже больше. Полторы стометровки преодолеть стремительным броском — нетрудная задача для солдат фюрера. Ввалиться в траншею, перегруппироваться повзводно и быстро преодолеть оставшиеся четыре сотни метров до крайних домиков с зелёными ставнями…

Но бежит по телефонным проводам электроток, несёт краткие выкрики корректировщика через полгорода, за Оку. Там давно настороженно задрали стволы внутри стен бутафорских домиков маскировки старые добрые Шнейдер-Крезо. В откопанных поблизости ровиках — открытые зелёные ящики: тускло желтеют выстрелы и снаряды раздельного заряжания.

Всем этим заведует пожилой военный в старорежимном кителе без погон. И с солидной седоватой бородой временно сложивший священнический сан отец Иоанн расставаться не пожелал.

Прозвучал в хриплой трубке голос корректировщика, карандашный грифель, острый, словно шило, черканул по карточке стрельбы и по зелёному пятну леса на топографической карте, перекликами от КП к орудиям заметалась команда командира дивизиона… Один за другим залязгали тяжёлые клинья замков, надёжно запирая внутри орудийных тел щедрое русское угощение для непрошенных гостей. Наводчики судорожно закрутили маховички, изменяя положение стволов в соответствии с заранее просчитанными траекториями, и спустя минуту мостовая в центре старинного города, построенного некогда как преграда на пути вражьей силищи, затряслась, принимая отдачу гаубичных выстрелов. «Один… два… тр…» — первые снаряды рухнули с небес карающими молниями на скапливающиеся на лесной опушке немецкие резервы. «Четыре, пять…» — на наводящих орднунг у орудийных двориков канониров «шверфельдхаубиц», только что храбро разменявших несколько центнеров рурского чугуна на жизни двоих досадивших доблестному Хееру большевиков. Что же, в России не принято долго оставаться в долгу… На сей раз не рурские — русские снаряды принялись крошить мясной фарш и корежить сталь тех самых орудий, которые лишь несколько дней назад безнаказанно изничтожали упорно огрызающийся самодельный БеПо, а сейчас собирались засыпать гремучей смертью город, чье имя тот бронепоезд недолго, но честно носил.

А немецкая пехота… А что пехота? Лежит пехота. Бежит пехота. Изорвали, скомкали, швырнули наземь, откинули случайно уцелевших назад, в спасительный ров бешеные очереди сердитых «швейных машинок» Дегтярева-Шпитального! Ударили металлическими росчерками пулемёты из кузовов притаившихся за разобранным мостиком грузовиков, и тут же, подчиняясь команде, шофёры один за другим направили свои передвижные огневые точки в сторону перекрёстка улиц, чтобы уйти от возможного ответного огня и поскорее занять позицию на новом месте.

Годунов сидит в печке.

Не Бабой-Ягой на лопату посаженный пропекается, не баней бедняцкой прогревается и уж тем более не через крематорий тела бренного лишается, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!

Сидит самозваный старший майор госбезопасности и официально назначенный руководитель обороны Орла и окрестностей в остывшей печи кирпичного завода, на своем ЗКП, командует боем.

Верхушку трубы венчает громоотвод, к которому в дни пролетарских праздников крепился алый флаг. Теперь же он наскоро приспособлен к несению службы радиоантенны. Орловские умельцы-радиолюбители братья Михаил и Пётр Пальчиковы и два Александра — Филимошкин с Бредихиным, мобилизованные по ведомству НКВД ещё летом, всё-таки исхитрились, работая безвылазно, подобно сотоварищам тульского Левши, совершить дело гораздо более важное, чем подковывание блохи. За те несколько суток, на которые защитникам оборонительного района удалось задержать Гудериана в отдалении от областного центра, мастера исхитрились изваять аж двадцать две носимые приемо-передающие радиостанции, приспособленные для голосовой связи. А куда деваться? К сентябрю месяцу года 1941-го окружные армейские склады на предмет средств связи оказались выметены подчистую, как бедняцкий амбар в голодные годы.

Кроме полудюжины эриксоновских полевых телефонов — таких точно, как в фильме «Мы из Кронштадта», — там отыскалось лишь одно чудо техники времен царя Николашки. Это недоразумение, именуемое радиостанцией исключительно в целях дезинформации вражеских шпионов, размещалось на двух рассохшихся повозках-двуколках с окованными железными шинами колесами и было способно вещать при хорошей погоде и с вершины горы аж на десяток верст. Новые же рации, хоть и слабосильные, тем не менее были гораздо компактнее: каждая умещалась в наскоро приспособленном к переноске за плечами «командирском» фибровом чемоданчике. Изрядный запас этих чемоданов был найден все в том же военторге. Теперь эти носимые радиостанции, как то самое чеховское «ружье на стене», сыграли свою роль — роль основного средства связи. Как только Александр Годунов углядел сквозь оптику, что отброшенные огнём ДШК немецкие пехотинцы откатились в тот же противотанковый ров, из которого выскочили в атаку, он повернулся к примостившемуся рядом на дощатом настиле радисту:

— Передай «Граду»: один залп эрэс по цели пять, пятнадцать снарядов!

Спустя полминуты в небе завыли-зашелестели полтора десятка запущенных с гофрированных направляющих восьмидесятипятисантиметровых «стрел» авиационных ракет. Едва они достигли заранее рассчитанного рубежа, как по обеим сторонам от рва и в нём самом оранжево-красно расцвели букеты грохочущих астр-разрывов.

— Ну вот, совсем хорошо, — улыбнулся командующий. — А теперь, парень, дай-ка мне Игнатова. Добро… Николай? Слушай, врубай свою агитацию на полную мощность. Немцы у шоссе уже с нами поздоровкались, сидят во рву, юшку утирают. Порадуй-ка гансюков песней и добрым словом. Что значит «каким»? Ясное дело: хенде хох, Гитлер — капут и так далее. Если сейчас не проймёт, авось к ночи дозреют… Им сейчас из того рва, как в «Волге-Волге» пелось, и ни туды и ни сюды…

Спустя ещё пару минут сидящие в противотанковом рву и окапывающиеся на опушке гитлеровцы, да и укрывшиеся в траншеях и огневых пунктах близ кирпичного завода защитники города услышали бесплатный концерт: политрук Горохов запустил свою агитмашину, и над окраиной зазвучал сильный женский голос:

И сразу же — по-русски, напоминая о пролетарском единстве тем из завоевателей, кто способен был вспомнить:

…На булыжниках Кромского шоссе раздавленной лягушкой валялся на боку серый танк с буквой «G» на лобовой броне… Тот самый танк, который в знакомой Годунову истории первым въехал на улицы Орла, пересекая маршрут красного трамвайчика.

Так начались семидесятидневные бои на окраинах Орла.